Но выстрелить он не успел.
Митя сорвался с места и, размахивая полами своего пиджачка, бросился за повозкой. «Что ты делаешь?!» – взвопил протестующий голос в Степке. С того конца моста к повозке уже мчались три полицая. Рослик скреб копытами настил, тщетно пытаясь встать, повозка перекосилась, упершись задним колесом в перила...
Степка на коленях подался из-за ветвей в сторону, ловя на мушку тех, что бежали. Ему не хватило какой-то секунды, чтобы совместить ее с прорезью, как мощная сила взрыва бросила парня наземь. На всю глубь содрогнулась пойма, от теплой вонючей волны пригнулись вершины деревьев. Оглушенный Степка какою-то частичкой чувств уловил, как что-то тяжелое ударилось поблизости о землю. Он тут же вскочил, сглотнув горькую слюну, нащупал подле себя автомат. Клубы едкого желтого дыма быстро катились от моста на кустарник; глаза его заплыли слезами, в следующее мгновение, споткнувшись о что-то твердое, он опять полетел наземь – под ногами косо торчал из земли обломанный брус от перил.
Степка побежал краем ольшаника – подальше от моста и дороги, потом по луговой пойме свернул к знакомому сосняку. По нему не стреляли, сотрясенное взрывом, все вокруг замерло. Исподволь он совладал со своею растерянностью и впервые оглянулся: аккурат на середине моста зиял огромный пролом, из которого беспорядочно торчали в стороны обломки брусьев, бревен и досок. Там же что-то горело – сизый, негустой еще дым стлался над речкой и лугом.
На мосту и возле него не было ни одной живой души.
Глава шестнадцатая
Загребая сапогами в мелкой траве, Степка отяжелело бежал к недалекой уже сосновой опушке. Провод на сапоге порвался или, может, сполз, подошва наполовину отвалилась и на каждом шагу надоедливо хлопала. На бегу, он то и дело оглядывался: дорога из местечка уже закурила пылью – несколько верховых мчались в сторону моста.
Но вряд ли они успеют догнать его: уже совсем близко лес, кустарник, а позади речка с топкими, в тростниках берегами – пусть попробуют перебраться через нее с лошадьми. Правда, они могли настичь его тут огнем, но все равно он перешел на шаг: не хватало уже силы бежать, лихорадочное дыхание распирало грудь, горячий соленый пот заливал глаза.
– Скорей! Скорей ты! Бегом!!
Степка поднял разгоряченное лицо – на опушке среди сосновых ветвей шевельнулась знакомая голова в пилотке. Бритвин махал рукой и с приглушенной злостью требовал теперь от него:
– Бегом!!
Степка обессилено затрусил, несколько свернув с прежнего своего направления туда, где был Бритвин, и спустя минуту, раздвигая грудью колючие ветки, втиснулся в сосняк. Сзади так и не выстрелили ни разу, и он не оглядывался больше – где была в то время погоня, он не видел. Он стремился теперь скорее присоединиться к своим, о которых уже перестал и думать, и теперь, завидев их живыми, почувствовал безотчетную минутную радость. Правда, те не очень ждали его – поодаль в сосняке мелькнула зеленая, в телогрейке спина Данилы, – не теряя времени, они через пригорок бежали дальше.
Тяжело топая по мягкой, усыпанной хвоей земле, обдирая в чаще лицо и руки, Степка вылез на вершину пригорка и с облегчением побежал вниз. Тут он опять увидел их: Бритвин был уже на опушке, коротко оглянулся, взмахнул рукой («скорей!») и выскочил на вспаханную полосу нивы.
Кажется, они оторвались от погони, во всяком случае скрылись с ее глаз и стали недосягаемы для ее огня. Можно было бы вздохнуть с облегчением, нервное напряжение спало. Как ни удивительно, Степка только здесь, в сосняке, понял, что они сделали. Мост взорван, было чему радоваться. Но радость не приходила: не было Маслакова, который все это начал, вел их, первым пошел на самое опасное, и теперь вот они победили, но без него. К тому же еще и Митя. Разумеется, Митя – эпизод, парнишка на один день, сколько таких появлялось на его партизанском пути и исчезало – какое ему до них дело? Но этот подросток что-то затронул в нем, что-то непроясненное, только почувствованное унес с собой из жизни, оставив Степке лишь недоуменный вопрос: как же так?
Когда Степка выскочил на опушку, те двое, пыля сапогами, уже бежали по ниве – впереди Бритвин, а позади в десяти шагах от него Данила. Они снова не подождали парня, а он все больше отставал: склон тут кончался, начиналось ровное место, бежать по которому у него просто не было сил.
И все-таки он бежал, горячечно дыша раскрытым ртом. Автомат придерживал рукой под мышкой, не давая тому бить диском о бок. Степка совсем выдыхался, и чем меньше у него оставалось сил, тем все большее раздражение поднималось внутри – будто его нарочно хотел кто обидеть. Однако он знал, что не нарочно, что в самом деле надо было как можно скорее смываться, но не мог сладить со своею досадой и, вдруг остановившись, крикнул.
– Да стойте вы!
Они оглянулись, замедлили шаг и, достигнув кустарника, нерешительно остановились. Бритвин, видно тоже не сдержав злости, раздраженно прикрикнул:
– Давай скорей! Ну что ты гребешься, как баба?!
Усталым шагом Степка наконец догнал их. Неприязненно избегая их взглядов, увидел вспотевшее лицо Бритвина, оживленное риском и азартом.
– Не смотрел, не догоняли? – спросил Бритвин, когда он подошел ближе.
Степка нарочно не ответил – он просто не мог разговаривать с ними и даже избегал взглянуть им в глаза, его мучил вопрос: где они были? Он чувствовал себя совершенно одураченным: ведь он почти уже поверил в Бритвина, в его волевую решимость и боевой опыт и уже склонялся в душе к тому, чтобы отдать ему предпочтение над Маслаковым.
Наконец все вместе они сунулись в негустой мелкий орешник. Под ногами шастала прелая листва да похрустывали опавшие ветки. Через минуту Бритвин снова обернулся к Степке:
– Контузило, что ли?
– Ничего не контузило!
Не останавливаясь, Бритвин на секунду задержал на нем свой придирчивый взгляд и скрылся за кустом. Выскочив по другую его сторону, заговорил с напускной лихостью:
– Здорово, а? Грохнуло, что, наверно, в Круглянах стекла выскочили.
Данила на бегу повернул к ним свое косматое, с простовато-радостной ухмылкой лицо.
– Ну.
– Порядок в танковых войсках!
Они радовались – что ж, было чему. Среди бела дня, под носом у немцев рванули мост – разве не причина для радости? Особенно для Бритвина, да и Данилы тоже.
Вскоре Бритвин перешел на шаг, тем более что впереди начиналось полное воды лесное болото, которое надо было обойти. Данила теперь не выбирал пути, держа напрямик, лишь бы подальше от Круглян, глубже в лесную глушь. Так было всегда: главное – как можно дальше отойти от того места, куда должны были кинуться полицаи.
Степка давно уже хотел остановиться, перевести дыхание да что-то сделать со своим сапогом, потому что на каждом шагу цепляться подошвой стало мукой. На правой ноге к тому же сильно болела пятка, наверно, стер до кости. Опустившись наземь, он с усилием стащил с ноги развалившийся сапог и, не зная, как сладить с подошвой, со злостью швырнул его в ольшаник. Затем то же сделал и с правым, который отбросил в другую сторону. Дырявые, сопревшие портянки, когда-то отодранные на хуторе от полосатого рядна, поднявшись, раскидал ногами.
Впереди с винтовкой на плече недоуменно оглянулся Данила.
– Гы! Ты что надумал?
Степка закинул за плечо автомат. Босым ногам стало куда как легко и неожиданно холодно с непривычки на сыром непрогретом мху, трава щекотно заколола подошвы, но не беда. «Давно бы так», – подумал он с невеселым облегчением.
Данила с Бритвиным, однако, молча стояли, уставясь на него. Бородатый партизан был явно озадачен его поступком.
– Сдурел, что ли? Зачем ты кинул?
– Иди, подбери!
И Данила действительно полез в кустарник, нашел его левый, более справный, сапог и по-хозяйски, с интересом ощупал подошву.
– Так хороший сапог! Если союзки новые... Бросает, ха!
– Ты зачем это? – нахмурился Бритвин.
– Рваные же. Не видели?
Данила, однако, слазал в болото и за другим сапогом. Подошва в нем совершенно отвалилась и висела, ощерив ряд проржавевших, густо набитых гвоздей.
– Починить если, так носить да носить.
Аккуратно сложив сапоги голенищами, он начал запихивать их за широкий немецкий ремень. Степка исподлобья бросал неприязненные взгляды на его ладные маслаковские кирзачи и телогрейку, почти новенькую, правда, с подсохшим пятном на груди.
– А ну сейчас же надень сапоги! Ты что? – со строгостью напустился на него Бритвин, наверно, уже совсем чувствуя себя командиром. – Через час слезами заплачешь. Тогда что, понесем тебя?
– Не бойтесь, не понесете. Его заставите.
Наверно, что-то почувствовав в голосе Степки, Бритвин смерил парня подозрительным взглядом, что-то прикинул в уме, будто вслушиваясь в тихий шум ветра. Степка подумал, что поскольку дело уже сделано, то тут и начнутся командирская мораль, ругань и угрозы. Но Бритвин в последний момент будто переменил свое намерение, лишь уколол его злым взглядом и пошагал через кустарник.
– Не бойтесь, не понесете. Его заставите.
Наверно, что-то почувствовав в голосе Степки, Бритвин смерил парня подозрительным взглядом, что-то прикинул в уме, будто вслушиваясь в тихий шум ветра. Степка подумал, что поскольку дело уже сделано, то тут и начнутся командирская мораль, ругань и угрозы. Но Бритвин в последний момент будто переменил свое намерение, лишь уколол его злым взглядом и пошагал через кустарник.
Глава семнадцатая
Далеко уже отойдя от Круглян, в густом ельнике они набрели на тропинку. Кажется, неподалеку должен был начинаться Гриневичский лес – знакомые безопасные места, их партизанская вотчина. Стало спокойнее, о погоне уже не думали. В лесу стоял крепкий, почти спиртовой настой волглой весенней прели и смолы; на влажной мшистой земле лежали пестрые от солнечных бликов тени; разлапистые ветви елок, сонно покачиваясь, тягуче шумели вверху.
Едва заметная в моховище тропинка вывела их на старую заброшенную делянку с когда-то наготовленным да так и не вывезенным кругляком – с краю широкой поляны расположилось несколько длинных приземистых штабелей обросшей мохом рудстойки. Сопревшая кора на чурбаках разлезлась, в потемневших от времени торцах желтели выдолбленные дятлами ямки.
На делянке пригревало солнце, они все вспотели, и Бритвин, несший перекинутую через плечо шинель, решительно бросил ее под ноги.
– Привал!
– Фу, тепло! – согласно отозвался Данила и как был, толстоватый и неуклюжий по такому теплу в телогрейке, задом сунулся в тень под штабелем.
Бритвин снял ремень, расстегнул пуговицы на гимнастерке, затем плюхнулся на шинель и, сопя, стянул сапоги. Степка, помедлив, тоже присел под штабель.
– Далеко еще топать? – спросил Бритвин.
– Не так чтоб далеко. Немного пройдем до Ляховина, потом еще лесничество миновать, – начал прикидывать разомлевший Данила.
– Так сколько километров? Пять, десять?
– Это... Если Ляховино по правую руку оставить, чтоб крюка не дать. Но как оставить: мост там...
– Так сколько все-таки километров?
– Километров? Чтоб не солгать... Не так много осталось.
Бритвин осуждающе повертел головой.
– Ну и арифметика у тебя! Много, немного... Давай сумку да перекусим.
Данила с подчеркнутой готовностью перекинул через голову скрученную лямку сумки и сразу же вынул оттуда бутылку с бумажной затычкой. Осторожно укрепил ее на неровной мшистой земле между собой и Бритвиным. Степка старался не смотреть туда – делал вид, что занят пальцем на ноге, до крови сбитым о корень. Есть ему расхотелось, на жаре донимала жажда, и он думал, что, передохнув, первым делом надо поискать ручей.
– Ну что ж, тогда дернем! – с воодушевлением сказал Бритвин.
– Заработали, – ухмыльнулся в бороду Данила.
Бритвин потянул сумку.
– А там же и закусь была. А ну доставай, что наготовил полицаев сынок.
Степка легонько вздрогнул – так просто и буднично было сказано это. Он недоуменно вскинул голову, ожидая что-то увидеть на лице Бритвина. Однако на упругом, тронутом свежей щетиной лице того было лишь сдержанное выражение удовольствия от предстоящей закуски с выпивкой.
Данила вынул самодельный, с деревянным черенком ножик, развернул белую холстинную тряпицу. Толстый ломоть домашнего хлеба, кусок мяса и четыре крашеных пасхальных яйца заставили их украдкой сглотнуть слюну. Они уже не могли оторвать взглядов от больших рук Данилы, который принялся делить закуску: разрезал на три части хлеб, мясо, разложил яйца, два из которых оказались сильно помятыми, наверно, в дороге. Бритвин одной рукой сразу же взял бутылку, другой сгреб свою порцию закуски.
– Ну, а Толкач что? Не проголодался?
Степка слегка нахмурился: слова Бритвина прозвучали таким тоном, что стало понятно: если он откажется, они упрашивать не будут. Именно по этой причине он решительно встал и, вразвалку подойдя ближе, забрал оставшуюся на сумке пайку – вторая была уже в руках у Данилы.
Бритвин тем временем сделал несколько поспешных глотков из бутылки, поморщился.
– Отрава! И как ее полицаи пьют?
– А пьют. И полицаи и партизаны. И ничего. Говорят, пользительно, – заулыбался Данила, перенимая бутылку.
Последнее время он стал разговорчив, не то что вчера, и Степка подумал: с чего бы это? Данила тоже выпил. Может, и не столько, как Бритвин, но также не мало – едва не всю. Подняв бутылку, посмотрел, сколько осталось.
– Ну а тебе не надо. Мал еще, – сказал он Степке как будто шутя, но и в самом деле отставил бутылку в сторону.
Степка перестал жевать.
– Кто малый, а кто старый. Дай-ка сюда!
– Сопьешься еще. Пьяницей станешь.
– Не твое дело. Дай бутылку!
– Это пусть командиру, – вдруг осклабился Данила. – Командир, он голова. Смотри, как все устроил!
– Ладно, дай и ему! – с полным ртом великодушно позволил Бритвин.
Данила еще раз прикинул, сколько в бутылке – там было не больше чем с полстакана, – и отдал. Степка хотя и не испытывал к водке большой охоты, теперь, наверно со зла, вытянул все до капли.
– Гляди ты! – удивился Данила. – А-я-я, вот молодежь пошла.
Энергично работая челюстями, Бритвин с каким-то затаенным смыслом косил на него глазами, а Степка, полуотвернувшись, сосредоточенно ел. Мяса ему досталось немного, он скоро проглотил его, оставался кусок хлеба и маленькое, словно голубиное, слегка надтреснутое на боку пасхальное яичко, которое он приберегал на потом. Ему было наплевать, что о нем думали эти двое, он не уважал их и не чувствовал никакой благодарности за выпивку. Он едва сдерживал растущее в себе негодование, все определеннее сознавая, что в этой довольно удачной истории с мостом они все-таки сподличали. То, что всю дорогу и теперь Бритвин упрямо обходил в разговоре Маслакова и Митю, только укрепляло его подозрение, и это не могло не отозваться в нем прежней неприязнью к ротному.
– Ни уважения тебе, ни уступки! Вот молодежь! – ворчал между тем Данила. – Раньше было не так.
– Что бы вы делали без этой молодежи? – резко сказал Степка, почувствовав, как с катастрофической неизбежностью в нем нарастает гнев. – Блох по хатам плодили?
Обычно сдержанный, флегматичный Данила в этот раз из-под нависших бровей недобро нацелил в него узенькие щелочки глаз.
– А ты нам не указ! Не командир, значит, чтоб указывать!
– Очень ты командиров любишь! Все чтоб командовали! Небось без команды и в лес не пошел! Ждал, пока с печи стащат!
– Мое дело! Не тебе упрекать старших. Сопляк еще!
– Будет, не заедайтесь! – прикрикнул Бритвин. – Толкач хоть и злой, но смелый. Молодец!
Степка внимательно посмотрел на Бритвина, но тот невозмутимо выдержал его взгляд. Степка улыбнулся одними губами – нет, на такую дешевую приманку его не возьмут.
– Хвалите? Как и его хвалили?
– Это кого?
– Митю, кого!
Бритвин неопределенно хмыкнул.
– Ну, знаешь! Надо было, так и хвалил.
– А теперь не надо? Теперь меня надо? – отрывисто спрашивал Степка и перестал жевать.
Кусок хлеба во рту жестко выпирал за его щекой.
Бритвин нахмурился.
– А ты что, недоволен?
– Доволен!
– Слава богу! А то я подумал: в обиде. Оттого, что, как вчера Маслаков, на мост не погнал.
«Ах вот что!» – мелькнуло в голове у Степки. Может, Бритвин еще начнет упрекать его за неблагодарность? Действительно, на мост не погнал, дело сделали, и все наилучшим образом. Даже взрывчатку для отряда сэкономили – на стороне достали. И все-таки до Маслакова ему далеко.
– Маслаков не гнал! – срываясь, выкрикнул Степка. – Маслаков вел. Это ты гнал!
– Кого это я гнал?
– А Митю! Вспомни!
Распоясанный босой Бритвин вдруг вскочил на ноги, придерживая руками сползавшие темно-синие бриджи.
– Ах ты сопляк! Оговорить хочешь! У меня вон свидетель! А ну, пусть скажет: гнал я или он сам?
– Сам, сам! – охотно подтвердил Данила. – Просил Христом богом. Чтоб, значит, за батьку оправдаться.
– Понял? Полицая сынок к тому же! Учти!
Степка молчал, несколько растерявшись от столь неожиданного поворота ссоры. Да, тут они правы. Просился, это верно. И что сын полицейского – тоже правда. Но что же тогда получается?
– Выходит тогда, что сын полицая мост взорвал? А не мы? Так?
– Нет, не так! – твердо сказал, как обрубил, Бритвин. – Мы взорвали. Мы организовали и руководили. Я руководил. Или ты не согласен с этим?
Он не знал почему, но с этим он действительно был не согласен, хотя и ругаться больше не стал. Что-то в его захмелевшей голове перепуталось – не разобраться. Только какой-то самой упрямой и самой ясной частицей души он чувствовал, что все-таки Бритвин не прав, и он никак не мог примириться с ним.
Данила желтыми редкими зубами драл кусок мяса и с полным ртом говорил:
– Это самое... Если бы не они, – кивком бороды он показал на Бритвина, – если бы не они, все бы пропало.
Степка поднял голову и, почувствовав что-то загадочно-важное в этих словах, поглядел на Данилу.