Профессионал согласился и позвал к себе домой. Вечером. Я явилась с рассказом и удивилась, почему никого нет дома.
– А где твоя жена? – спросила я.
– В больнице.
– А что с ней?
– Аборт делать пошла. Завтра утром вернется.
Не теряя времени, он стал расстегивать на мне кофту.
– Я не за этим пришла, – спокойно сказала я и сделала шаг назад.
– Но можно совместить.
– Совмещать не будем. Либо ты читаешь, либо я ухожу.
Он понял, что пререкаться бесполезно. Взял рассказ и сел за стол. Он читал, держа руку козырьком возле лба, но я видела, что он обижен и разочарован. Мой рассказ ему не нужен тысячу лет, он просто хотел использовать пустое помещение, свободное от жены. За этим и позвал. Значит, жена – там, в страданиях, в страхе. А он – тут… А я где?
Мне стало так пусто под ногами, как будто я нахожусь в самолете, у которого заглох двигатель. Я еще держусь, но сейчас полечу в бездну.
Я подошла к телефону и набрала номер Доработчика.
Подошла жена.
– Привет, – сказала я. – Это я.
– А куда ты делась?! – заорала жена. – Мы тебя тут ищем, у всех спрашиваем. Ты что, переехала, что ли?.. Сейчас я его позову, он меня замучил: найди, узнай… Я у кого только не спрашивала…
Жена громко заорала в глубину квартиры мое имя. Так обычно кричат «пожар» или «караул».
Раздались торопливые шаги, в доме шел радостный переполох. Она кричала, он бежал, что-то грохнуло, должно быть, он свалил по дороге табуретку. И его голос:
– Да… Ты куда пропала? Почему ты не звонила?
– А я думала, может, ты не хочешь…
Он смеется, у него от нежности ломается голос, становится еще ниже. Не голос – горячая лава.
– Ты завтра что делаешь?
– А что?
– Приходи к часу дня. Мы тут сценарий написали вместе с Р. – Он называет имя нового соавтора. – Завтра будем читать. Приходи. Хорошо?
Завтра я снова увижу его керамические глаза, его маму, которую невозможно не любить, их уютный дом. Главный уют – от отсутствия роскоши. Я вспоминаю: у них были старые стулья, допотопные диваны… Что же так тянуло? Талант. Там было много талантливых людей. Более того, там ВСЕ были талантливы, каждый по-своему. Я любила их, а они меня. И мы как будто бежали навстречу друг другу с распахнутыми объятиями.
– Хорошо, – сказала я. – Приду.
Я положила трубку и пошла из комнаты. Писатель подумал, что я, возможно, пошла в туалет. Но услышал хлопок входной двери.
Я вернулась домой и тут же села вязать себе шапочку из черной шерсти. Я приду в белом пальто и черной шапочке. Очень элегантно.
Я вяжу вечер и половину ночи. Шапочка готова. На нее никто не обратит внимания. Какая разница, что на голове…
Я прихожу к часу дня. Вся семья в сборе плюс Р. Р. сидит на моем месте и читает сценарий вслух. Все слушают. И я тоже слушаю с особым вниманием. Преувеличенно громко хохочу, когда смешно. Глубоко задумываюсь, когда не смешно. Хлопочу лицом, бровями. Стараюсь.
А зачем, спрашивается… У него другой соавтор, не я. И своя жизнь, жена и мама, скрепленные сыном.
Мы все сидим и внемлем и все от него чего-то хотим.
Я хочу, чтобы он со мной работал, приумножал мою славу.
Жена хочет, чтобы он любил только ее, освободил от ревности.
Мама хочет, чтобы он не пил.
Соавтор хочет, чтобы он снял суперфильм.
Мы все воткнули в него пики своих желаний и надежд. Замерли, как на групповой фотографии.
А он читает сценарий будущего фильма, который действительно окажется шедевром и не постареет никогда. Даже через двадцать лет.
Через двадцать лет
Мы встречаемся на фестивале в Сочи. Стоим на берегу моря. Вода мирно дышит у наших ног.
Он – не пьет. Завязал. Мама была бы довольна, но мамы нет.
Жена – не ревнует. Этот вопрос отпал сам собой.
Я – ушла в литературу, работаю одна. Мне не нужны соавторы, они размывают мою индивидуальность.
От него больше никто ничего не хочет. И он похож на воздушный шар, наполовину спустивший воздух. Для того чтобы создавать шедевры и быть наполненным, ему нужна была наша зависимость, пики наших желаний. Он увертывался от них, сопротивлялся, рвал себя на части, и это давало искру. А сейчас ему не от чего заряжаться.
Вокруг фестиваль: просмотры, море, черешня. Я не обращаю на Доработчика никакого внимания. Он уже не Доработчик. Но я все время помню: он где-то здесь… И мне спокойно, как будто все дома.
Потом мы разъедемся, каждый в свою жизнь. Но я буду знать: он где-то здесь. На Земле. На этом свете. И мне спокойно, как будто все дома.
А может быть, я когда-нибудь позвоню, и он спросит: «Где же ты была? Куда ты делась?»
И его голос будет густой и горячий, как жидкая лава.
* * *Но это потом. А тогда…
Мой мастер
В институте отмечают юбилей Виноградской. К юбилею ей дали квартиру в Москве, на самом выезде из города. Случайно или не случайно ее дом в двадцати минутах от моего, если идти пешком. Идти приходится через поле и лес. Прекрасная прогулка.
Квартира – на семнадцатом этаже. Когда я выхожу на балкон, я ближе к небу, чем к земле. Кажется, что сейчас сдует ветром, и я крепко держусь за балконные перила. У меня даже косточки на руках белеют от напряжения.
В комнате есть еще одно окно, узкое и длинное. Из него далеко внизу видна земля, как из окошка самолета. Катерина называет его «окно самоубийцы». Я думаю, в Катерине иногда заводятся мстительные мысли типа: «Вот возьму и выброшусь. Будете знать…»
Но это только кокетство с возможностью выбора.
Катерина преподает по-прежнему. У нее новый курс. Она заставляет будущих сценаристов писать сценарий про Ленина. Но в стране другая жизнь, другие настроения. Социализм с человеческим лицом надоел, поскольку это тяжелое, бровастое лицо Брежнева со товарищи.
Новый курс отказался писать про Ленина. Согласился только латыш Янис. И получил повышенную стипендию единственный на курсе. Курс объявил Янису бойкот. Катерина поставила на свой письменный стол портрет Яниса. Это ее ответ курсу. Началось противостояние.
Янис красив и одинок. С ним никто не разговаривает, кроме Катерины. Он приезжает к ней довольно часто, и они молча играют в карты.
Во время войны Янис попал трехлетним ребенком в концлагерь, у него немцы забирали кровь, ставили какие-то опыты. Он до сих пор помнил леденящий холод смерти. Смерть приходит с ног.
Здесь, в Москве, у него нет знакомых, кроме Катерины. Два одиноких человека режутся в карты, совершенно молча. Потом пьют чай с пряниками – жесткими, как камни. Иногда Янис остается ночевать, выносит на балкон раскладушку. Я бы сошла с ума: спать на такой высоте. Я бы боялась, что меня сдует ветром.
Новый курс к Катерине не ходит. Из старых наведываются двое: безотказная Лариска и Быкомазов. Лариска – некрасивая и неталантливая. Но зато добрая и трогательно безотказная. В этом и есть ее талант и красота.
Быкомазов – высокий, костистый, крестьянский. Приехал откуда-то из глубинки: не то из Сибири, не то из Чувашии. Катерина была к нему равнодушна. Она говорила: «Что это за фамилия такая, Быкомазов? Из чего она образована?»
По дому свободно, как по уссурийской тайге, разгуливают семь кошек. Сначала была одна – Мурка. Она родила троих детей, а эти дети – своих детей, Муркиных внуков. Несколько котят удалось раздарить, а семь остались стационарно, одичали, качаются на люстре, скачут по занавескам.
Виноградская смотрит на младших и говорит:
– Какие красивые дети, у них лица как у Ленина. Ленин – идеал, значит, котята близки к идеалу… Но старшая лучше всех, – добавляет Катерина.
Мурка – бабка и, значит, ближе всех Катерине по возрасту. Она недолюбливает молодых кошек, студенток именно за молодость. Это ревность к жизни.
Я приношу кошкам рыбу. Если бы не я, Катерина кормила бы их пряниками, печеньем, всякой ерундой, которую ест сама.
* * *Однажды я застала у нее тридцатилетнюю красавицу. Передо мной стояла молодая Виноградская, но более совершенная: высокая, породистая. Это уже не кошка. Пантера.
Мы знакомимся. Я называю свое имя.
– А я знаю, – говорит Пантера.
Катерина торопливо заканчивает общение и быстро-быстро ее сплавляет. Иначе я спрошу: «А откуда вы знаете?» Она ответит: «Бабушка рассказывала». Вот тут и выплывет семьдесят лет. Если внучке тридцать, то родителям самое малое – пятьдесят, значит, бабке – семьдесят по самым грубым подсчетам.
Катерина скрывает возраст и все производное от возраста.
Пантера ушла. Катерина делает вид, что ее не было.
– Как ее зовут? – спрашиваю.
– Наташа.
– Могли бы назвать вашим именем.
– Еще зачем?
– Была бы вторая Катерина Виноградская.
– Вторых не бывает.
Катерина лежит на диване. Долго молчит. Хмуро смотрит в потолок.
– Давление замучило, – жалуется она. – Вот умру, никто не хватится.
– А где ваш сын? – спрашиваю я. – У вас же был сын…
Катерина не отвечает.
– Давление замучило, – жалуется она. – Вот умру, никто не хватится.
– А где ваш сын? – спрашиваю я. – У вас же был сын…
Катерина не отвечает.
Сын, конечно, был. Она родила его перед войной, в тридцать восьмом году.
– От кого? – спрашиваю я. – От Икс?
Это естественно. Была большая любовь, значит, должен быть и ребенок.
– Да нет… – Виноградская машет аккуратненькой ручкой.
– А от кого?
– Ты не знаешь…
Я, конечно, не знаю, но она-то знает… Но похоже, что и она не знает.
– Чем он занимался? – спрашиваю я.
– Чем-то занимался.
– А как фамилия?
– Бауман.
– Еврей?
– Немец.
– Немецкий или наш?
– Не знаю. Может, и еврей. Какая разница…
– А сейчас он где? – настаиваю я.
– Умер. В одно время с Маяковским.
– А сколько ему было лет?
– Тридцать семь, кажется. Они были ровесники с Володей.
– А вы Маяковского знали?
– Ну конечно…
– А Брик?
– Ну конечно…
– У вас была одна компания?
– Нет. Мы просто жили в одно время и знали друг друга.
– Значит, ребеночек от немца, – заключаю я.
Этот несчастный русский немец пришел к Катерине, чтобы совместить времена года, но ей это было НЕ НАДО. И ничто не удержало: ни сын, ни безденежье. Ничего не надо, раз нет ТАКОЙ любви.
А сын рос тем не менее.
– Вы его любили? – расспрашиваю я.
Идиотский вопрос. Кто не любит своего сына? А вот Виноградская не любит.
– У него была жирная кожа. Мне всегда было неприятно его целовать.
Сын от нелюбимого человека – как бы часть этого человека. Его неприятно целовать.
А потом была война. Многие легко вздохнули: наконец-то перестанут сажать, переключатся с внутреннего врага на внешнего.
Виноградская работала в газете. Получила задание лететь на фронт. И полетела. Немцы засекают самолет и начинают обстреливать. Летчик видит строчки трассирующих пуль в ночном небе. Ему жалко машину, жаль свою молодую жизнь и журналистку в круглой шапке-кубанке тоже жалко.
А что в это время переживает Виноградская? Ничего. Спит. Она заснула в начале полета и все проспала. А когда проснулась, небо было чистым. Она проскочила через свою смерть. И никогда не узнала об этом.
А дальше была победа. Сталин спохватился и стал сажать с новой силой. Замыслил большой погром. Но умер…
Сын тем временем вырос и пошел в армию. А Катерина вышла замуж за молодого красавца. Его звали Петр.
– Он был моложе меня на двадцать четыре года, – объявила Катерина.
– А где вы его взяли?
– Это он меня взял. Влюбился.
Я не понимаю такой разницы: 24 года. Можно покрутить блиц-роман длиной в месяц. Но чтобы замуж…
– А что вы в нем нашли?
– Не по-хорошему мил, а по милу хорош…
Я задумалась: любят не за то, что хороший человек. Нет. Вначале любишь, а потом все в нем нравится.
Они оба были молоды, но Петр – в начале молодости. А Катерина – в конце. У нее бабье лето. А дальше будет осень, выпадут дожди.
Но до осени дело не дошло. Из армии вернулся сын, познакомился с отчимом, выпил с ним водки и предложил простодушно:
– Чего ты тут сидишь, пойдем к девкам…
И увел. Один раз, другой… А однажды Петр зашел так далеко, что не вернулся. Кто виноват? Конечно, сын.
Катерина возненавидела сына. Отреклась. Выгнала из дома.
– Родного сына из-за чужого мужика? – поразилась я.
Лицо Катерины становится непроницаемым. Она не простила сына до сегодняшнего дня.
– А сейчас он где? – спросила я.
– Не знаю… Пропал… Поехал в Сухуми и пропал.
– Давно?
– Пять лет назад. Его машину нашли на дне моря.
– Как нашли, если на дне?
– Увидели сверху. С вертолета. Море было прозрачным. Машина стояла на дне.
– А сын в машине?
Катерина молчит. Воспоминания тяжело, как камни, переворачиваются в душе.
– А его жена к вам заходит?
– Приходила один раз. Деревенская девка. Он ее из деревни привез.
– А почему один раз? – спросила я.
– А о чем с ней говорить? – Катерина поднимает на меня свои круглые детские глаза.
– Да при чем тут говорить? – удивляюсь я. – Жена вашего сына – мать вашей внучки. Родственница. Для южных народов родня – это святое.
– Для меня важно духовное родство, – спокойно возражает Катерина.
– В старости человеку нужна поддержка. Пол помыть, суп сварить, стакан воды подать…
– Суп можно сварить за деньги. Нанять человека – вот тебе и суп. А можно обойтись вообще без супа. Какая разница, что есть…
Катерина не ценит материальное. Важны только духовные ценности, творчество, любовь, человеческое общение…
Таким же был чеховский герой из палаты номер шесть. Для него тоже было главным – роскошь человеческого общения. И чем это для него кончилось?
Я рассказываю Катерине свой новый замысел. Когда я проговариваю – я в это время работаю. Проверяю на слух: все ли сходится, вытекает одно из другого? В сценарии самое главное – сюжет, причинно-следственные связи.
Катерина смотрит на меня светящимися глазами, и я хорошею под ее взглядом, становлюсь ярче, талантливее.
Я совершенно не выношу, когда меня критикуют. Я тут же верю в критику, считаю себя ничтожеством и ничего не могу. Я становлюсь бездарной. А когда мною восхищаются – тоже верю, душа взмывает, и я могу свершить «подвиг силы беспримерной»… Восхищение поднимает душевный иммунитет, растут защитные силы организма. Все можно преодолеть и победить, когда в тебя верят.
Я ухожу от Катерины. Ее дом стоит возле леса. Белочка подбегает ко мне и ждет орешка. Потом взбегает по моей ноге и смотрит большими доверчивыми глазами.
Я иду и думаю: какая старуха выйдет из меня? Какие старухи будут в двадцать первом веке?
* * *Портрет Яниса исчез со стола.
– Вы помирились с курсом? – обрадовалась я.
– Янис женился, – ответила Виноградская, и ее губы мстительно сжимаются.
– А что бы вы хотели? – удивляюсь я. – Чтобы он с вами до старости в карты играл?
Катерина мрачно смотрит перед собой. Да. Она так хотела. Они были женаты духовно. У них были общие темы. Это не меньше, чем общие дети.
– Она москвичка? – спросила я.
Янис мог жениться из-за прописки. Ему надо было выживать.
– Нет. Латышка.
– Прекрасно! – Я радуюсь за Яниса. Значит, есть святые поляны на его нравственном поле. – А где он сейчас?
– Уехал в отпуск, – хмуро отвечает Катерина. Она как бы ничем не интересуется, но все знает.
Через две недели портрет снова появляется на столе.
– Янис разошелся? – спросила я.
– Утонул… – глухо проговорила Катерина, пронзая глазами невидимую точку.
Я онемела.
– Он побежал утром купаться и утонул, – продолжает Катерина. – Он побежал смывать ее поцелуи…
Позже я узнала: у Яниса в воде случился инфаркт. Он сначала умер, потом утонул. Или одновременно. Но Катерину не интересовал медицинский фактор. Она хотела, чтобы он умер – ЕЕ. Смыл поцелуи и чистым ушел из этой жизни. Ничьим. Никому не достался. Если не ей, то – никому.
Я смотрю на нее и не понимаю: неужели и в семьдесят продолжается эта извечная борьба за тело и душу?.. Это значит, что старости – нет? Но тогда зачем изнашивается тело?..
Противостояние с курсом закончилось для Катерины инфарктом. Больницей. И отставкой. Ее препроводили на пенсию. Вместо профессорской ставки – пенсия в сто двадцать рублей. На эти деньги жить нельзя. Можно только не умереть с голода.
– Я тебе сейчас что-то скажу, – таинственно сообщает Катерина. – Но это между нами.
Я киваю головой.
– Я слепну. Я почти ничего не вижу. Когда я зажигаю настольную лампу, то вижу только светящуюся точку. Представляю себе, что меня ждет. А может, не представляю.
Я молчу, потрясенная услышанным. У меня такое состояние, будто при мне машина сбила человека. Я тоже не представляю, как она будет жить: старая, нищая и слепая.
– Ну что замолчала? – окликнула меня Катерина. – Расстроилась? Я испортила тебе настроение? Терпеть не могу людей, которые складывают свои проблемы на других. Это невежливо и невоспитанно. Я недавно видела на жене (она называет фамилию) брючный костюмчик. Очень удобно. Как ты думаешь, мне пойдет?
– Пойдет, – механически отвечаю я.
– Давай купим и мне. В комиссионке. Красненький.
– Лучше зелененький, – механически отзываюсь я.
– Тогда зелененький.
Бедная моя Катерина. Она меня отвлекает, не хочет огорчать. Она гордая и боится выглядеть униженной.
– Как Володя? Ты не знаешь? – спрашивает Катерина, уводя меня подальше от своей судьбы.
Володя и Женя – два ее любимца со старого курса. Они подавали большие надежды и выполнили их. Оба состоялись. Катерина гордится, как будто это ее родные дети.
Но детям не до Катерины. Из юношей и девушек все давно стали дядьками и тетками. Надо кормить семьи. Зарабатывать. Светлая заря – мастер Катерина Виноградская – отдалилась, «как сон, как утренний туман». Подступила грубая жизнь.
– Пошли за скибкой сена, – с упреком качает она головой. – А раньше все здесь сидели. Скоро Новый год. Неужели мне никто не позвонит?..