Однако действительно интересным в общем контексте представлялось то, что в свое время он также замещал кого-то в правлении незначительной и давно ликвидированной компании «Будин. Строительство & Экспорт», занимавшейся «продажей стройматериалов». Владельцем являлся Карл Аксель Будин, он же Александр Залаченко, а это имя вызвало к жизни целый мир зла и заставило Микаэля вспомнить свою большую сенсационную публикацию. Но главное, Залаченко был отцом Лисбет и человеком, убившим ее мать и испортившим ее детство. Зала являлся ее темной тенью, черным вдохновителем ее жгучего желания давать сдачи.
Неужели он возник в материале случайно? Микаэль лучше всех знал, что если достаточно глубоко копать в любой истории, то можно найти самые разные точки соприкосновения. Жизнь постоянно подбрасывает иллюзорные аналогии. Вот только… когда дело доходило до Лисбет Саландер, он не особенно верил в случайности. Если она ломала пальцы хирургу или интересовалась кражей новейшей AI-технологии, то не просто хорошо обдумывала это. У нее всегда имелась причина, имелся мотив. Лисбет не забывала несправедливостей или оскорблений. Она давала сдачи и восстанавливала справедливость. Можно ли привязать все ее действия в этой истории к ее собственному прошлому? Во всяком случае, это не исключено…
Микаэль оторвал взгляд от компьютера и посмотрел на Андрея. Тот кивнул в ответ. Из коридора доносился слабый запах еды. С Гётгатан слышался грохот рок-музыки. За окном завывал штормовой ветер, небо было по-прежнему темным и тревожным. Микаэль зашел в шифрованный канал связи, больше в силу новой привычки, ничего не ожидая. И просиял. Он даже издал небольшой радостный вопль.
Там было написано:
Сейчас о’кей. Вскоре отправляемся в укрытие.
Он сразу ответил:
Рад слышать. Езжай осторожно.
Потом не удержался и добавил:
Лисбет, кого же мы, собственно, ловим?
Она немедленно ответила:
Ты скоро это вычислишь, умник!
«О’кей» было преувеличением. Лисбет чувствовала себя лучше, но по-прежнему пребывала в необъяснимо плохой форме. Накануне она полдня вообще почти не имела представления о времени и пространстве и с великим трудом дотащилась до квартиры и дала Августу поесть и попить, а также снабдила его фломастерами, мелками и листами формата А4, чтобы он мог рисовать убийцу. Однако сейчас, приблизившись к нему, Саландер еще издали увидела, что он все еще ничего не нарисовал. Правда, перед ним по всему журнальному столику лежали листы бумаги, но это были не рисунки, а скорее длинные ряды каких-то каракулей, и Лисбет, больше рассеянно, чем с любопытством, принялась рассматривать, что же это такое. Она увидела бесконечные серии цифр, и, хотя поначалу Саландер ничего не понимала, ей становилось все более интересно. Внезапно она, присвистнув, пробормотала:
— Черт побери…
Лисбет как раз уставилась в несколько невероятно больших чисел, которые, правда, ей тоже ничего особенного не говорили, однако в комбинации с соседними цифрами образовывали какой-то знакомый образец, а когда она, пролистав дальше, наткнулась на простую серию чисел — 641, 647, 653 и 659, — сомнений больше не оставалось: это было то, что иногда называют «шестеричными четверками простых», то есть серии из четырех целых чисел, между которыми шесть единиц. Тут имелись и натуральные числа-близнецы, и всевозможные другие комбинации простых чисел… Лисбет не смогла сдержать улыбки.
— Лихо, — сказала она. — Круто.
Но Август не ответил и даже не взглянул на нее. Он просто сидел на полу возле журнального столика с таким видом, будто ему больше всего хотелось продолжить писать цифры. Тогда Лисбет вспомнила, что где-то читала о савантах и натуральных числах, но думать дальше на эту тему не стала. Она слишком плохо себя чувствовала для любых форм сложных мыслей, поэтому предпочла пойти в ванную и принять еще две таблетки «Доксициклина», который уже несколько лет как держала дома.
Принимать антибиотики по собственному усмотрению Лисбет начала сразу, как только, едва живая, оказалась дома. Затем она упаковала пистолет, компьютер и немного сменной одежды и велела мальчику вставать. Тот не захотел — лишь судорожно сжал фломастер. С минуту она стояла перед ним в полной растерянности. Потом строго сказала:
— Вставай!
И тут он послушался, а она на всякий случай надела парик и темные очки.
После этого они надели верхнюю одежду, спустились на лифте в гараж и поехали на остров Ингарё в ее «БМВ». Машину Лисбет вела правой рукой. Туго забинтованное левое плечо болело. Болела и грудь с внешней стороны. У Лисбет по-прежнему держалась температура, и ей пару раз приходилось останавливаться на обочине, чтобы передохнуть. Когда они в конце концов добрались до пляжа и пристани у залива Стура-Барнвик, на Ингарё, и, согласно инструкциям, поднялись по длинной деревянной лестнице вдоль склона и зашли в дом, Саландер в изнеможении рухнула на кровать в комнате рядом с кухней. Ее сильно знобило.
Тем не менее вскоре она встала, села за круглый кухонный стол, взяла ноутбук и, тяжело дыша, вновь попыталась открыть скачанный у АНБ файл. Естественно, сейчас у нее тоже не получилось. Она даже не приблизилась к решению. Рядом с нею сидел Август, неподвижным взглядом смотревший на горы бумаги и мелков, оставленные ему Эрикой Бергер. Но сейчас он был не в силах писать какие-либо серии целых чисел или тем более рисовать убийцу. Возможно, он пребывал в слишком сильном шоке.
Человек, называвший себя Яном Хольцером, сидел в номере гостиницы «Кларион Отель Арланда» и разговаривал по телефону с дочерью Ольгой, которая, как он и ожидал, ему не верила.
— Ты меня боишься? — спросила она. — Ты боишься, что я припру тебя к стенке?
— Нет-нет, правда, нет, — попытался выкрутиться он. — Мне просто пришлось…
Ему было трудно подбирать слова. Ян знал: Ольга понимает, что он что-то скрывает, — и закончил разговор быстрее, чем ему хотелось. Рядом с ним на гостиничной кровати сидел Юрий и ругался. Он уже не менее ста раз проверил компьютер Франса Бальдера, не найдя, как он выразился, «ни черта». «Просто вообще ни хрена!»
— Значит, я спер компьютер, в котором ничего нет? — уточнил Ян Хольцер.
— Именно так.
— Зачем же тогда профессор его держал?
— Ясно, что для каких-то особых целей. Я вижу, что здесь совсем недавно стерли большой файл, который, вероятно, был соединен с другими компьютерами. Но, как я ни пытаюсь, восстановить его не получается. Этот парень знал свое дело.
— Безмазово, — произнес Ян Хольцер.
— Полный голяк, будь оно все проклято, — добавил Юрий.
— А телефон, «Блэкфон»?
— Там значатся кое-какие разговоры, которые мне не удалось отследить; похоже, звонили из СЭПО или Радиотехнического центра. Но меня больше всего беспокоит другое.
— Что?
— Долгий разговор, который профессор вел непосредственно перед тем, как ты ворвался в дом; он разговаривал с каким-то сотрудником MIRI, Научно-исследовательского института искусственного интеллекта.
— И что в этом такого страшного?
— Естественно, само время разговора. Кроме того, сам Институт. Он работает на то, чтобы умные компьютеры в будущем не стали опасны для человека… Даже не знаю, но мне это не нравится. У меня такое чувство, будто Бальдер либо поделился с Институтом частью своих исследований, либо…
— Да?
— Заложил нас со всеми потрохами или выдал, что он там знал.
— Это было бы паршиво.
Юрий кивнул, и Ян Хольцер выругался про себя. Все получилось не так, как они надеялись. А ведь оба они не привыкли к неудачам. Но сейчас потерпели неудачу два раза подряд, причем из-за ребенка, умственно отсталого ребенка, что было уже само по себе достаточно позорно. Впрочем, это еще не самое худшее.
Самым худшим было то, что сюда направлялась Кира, к тому же совершенно выбитая из колеи, а к этому они тоже не привыкли. Напротив, они были избалованы ее холодной элегантностью, придававшей их деятельности ауру непобедимости. Сейчас же Кира пришла в безудержную ярость и вопила, что они ничтожные, некомпетентные идиоты. Но причиной являлись не неудачи — выстрелы, то ли попавшие, то ли нет в умственно отсталого мальчика. Причина заключалась в женщине, которая возникла ниоткуда и защитила Августа Бальдера. Кира потеряла самообладание из-за нее.
Когда Ян начал ее описывать — насколько успел разглядеть, — Кира буквально завалила его вопросами. Получая правильные или неправильные ответы, в зависимости от того, как посмотреть, она выходила из себя, ругалась и кричала, что им следовало ее убить и что все это типично и безнадежно. Ни Ян, ни Юрий не понимали, почему она так сильно реагирует. Никому из них раньше не доводилось слышать, чтобы Кира так кричала.
Когда Ян начал ее описывать — насколько успел разглядеть, — Кира буквально завалила его вопросами. Получая правильные или неправильные ответы, в зависимости от того, как посмотреть, она выходила из себя, ругалась и кричала, что им следовало ее убить и что все это типично и безнадежно. Ни Ян, ни Юрий не понимали, почему она так сильно реагирует. Никому из них раньше не доводилось слышать, чтобы Кира так кричала.
С другой стороны, они мало что о ней знали. Ян Хольцер не мог забыть, как в шикарных апартаментах отеля «Англетер» в Копенгагене он занимался с нею сексом в третий или четвертый раз и как они потом лежали в двуспальной постели, пили шампанское и уже далеко не впервые беседовали о его войнах и убийствах. Тогда он погладил ее по плечу и руке и обнаружил на запястье расходящийся в три стороны шрам.
— Откуда он у тебя, моя красавица? — спросил Ян и получил в ответ убийственный взгляд, полный ненависти.
После этого ему ни разу не позволили с ней переспать. Он воспринимал это как наказание за вопрос. Кира заботилась о них и давала им массу денег. Но ни он, ни Юрий, ни кто-нибудь другой из их окружения не имел права спрашивать о ее прошлом. Это являлось частью неписаных правил, и никому из них даже в голову больше не приходило пытаться. Она была их благодетельницей, со всеми плюсами и минусами, но плюсов они видели больше, и поэтому им приходилось подстраиваться под ее капризы и жить в постоянной неизвестности, будет она с ними нежна или же холодна, или даже отчитает и внезапно залепит оплеуху.
Сидящий перед ним Юрий закрыл ноутбук и пригубил коктейль. Они оба старались, насколько возможно, воздерживаться от спиртного, чтобы Кира не обернула против них и это тоже. Но удержаться было практически невозможно. Слишком большое количество огорчений и адреналина подталкивали их к выпивке. Ян нервно постукивал пальцами по телефону.
— Ольга тебе не поверила? — спросил Юрий.
— Абсолютно. И скоро она, наверное, увидит во всех газетах детский рисунок с моим изображением.
— Я не слишком верю в этот рисунок. Он кажется мне в основном мечтой полицейских о хоть каком-нибудь следе.
— Значит, мы пытаемся убить ребенка зазря?
— Меня бы это не удивило. Кире не пора бы уже приехать?
— Может появиться в любую минуту.
— Кто, ты думаешь, это был?
— Кто?
— Девица, возникшая ниоткуда.
— Понятия не имею, — ответил Ян. — Не уверен, что и Кира знает. Больше похоже на то, что она из-за чего-то волнуется.
— Подозреваю, нам придется убить их обоих.
— Боюсь, этим дело не ограничится…
Август чувствовал себя плохо — это не вызывало никаких сомнений. На шее у него пылали красные пятна, кулаки были сжаты. Лисбет Саландер, сидевшая рядом с ним за круглым кухонным столом на Ингарё и работавшая над своим шифром, испугалась, что с ним может случиться какой-нибудь припадок. Однако произошло только то, что Август схватил мелок — черного цвета.
В то же мгновение штормовой ветер затряс большие оконные стекла перед ними, и мальчик, замявшись, поводил левой рукой по столу взад и вперед. Но потом все-таки начал рисовать: одну черточку сюда, другую туда; маленькие кружки — пуговицы, подумала Лисбет, — затем руку, детали подбородка, расстегнутую на груди рубашку. Дальше дело пошло быстрее, и постепенно спина и плечи мальчика расслабились. Словно бы в ране лопнул нарыв, и она начала заживать. Правда, Август от этого не начал производить более гармоничное впечатление — глаза у него горели мученическим светом, и его периодически трясло. Но что-то внутри у мальчика, несомненно, отпустило. Он поменял мелки и теперь рисовал пол дубового цвета, а на нем — массу кусочков пазла, которым, возможно, предстояло образовать сверкающий ночными огнями город. Тем не менее уже было понятно, что рисунок не будет добрым.
Оказалось, что рука и расстегнутая на груди рубашка принадлежат здоровому мужчине с выступающим круглым животом. Он стоял, согнувшись, как складной нож, и колотил маленькую фигурку на полу — человека, не привлекавшего внимание по той простой причине, что он являлся наблюдателем и тем, кто принимал удары. Картина была отвратительной, в этом сомневаться не приходилось.
Однако она вроде бы не имела никакого отношения к убийству, хотя тоже выдавала преступника. В самой середине и эпицентре проступало яростное потное лицо, в котором была точно схвачена каждая озлобленная, ожесточенная морщинка. Лисбет узнала лицо, хотя не слишком много смотрела телевизор или ходила в кино. Тем не менее она поняла, что лицо принадлежало артисту Лассе Вестману, отчиму Августа, и поэтому, склонившись к мальчику, со священным гневом, заставляющим ее трепетать, произнесла:
— Он больше никогда не сможет так с тобой поступить, никогда!
Глава 21
23 ноября
Когда к Эду-Кастету приблизилась долговязая фигура коммандера Джонни Ингрэма, Алона Касалес поняла, что проблемы у них действительно серьезные. Уже по его неуверенным телодвижениям было видно, что он пришел с плохими новостями, хотя обычно его мало что трогало.
Джонни часто вонзал людям нож в спину со злорадным видом. Но с Эдом дело обстояло иначе. Его боялись даже высокие начальники. Если кто-нибудь пытался начинать с ним разборки, Эд устраивал дикий скандал, а Ингрэм сцен не любил и еще больше не любил иметь жалкий вид. Но если он собрался ссориться с Эдом, то именно это его и ожидало.
Ему предстояло выглядеть так, будто из него выпустили воздух. Если Эд был тучным и взрывным, то Джонни Ингрэм — изящным мальчиком из высшего света, с тонкими ногами и некоторой наигранностью в жестах. Он обладал большой властью и не испытывал недостатка влияния в каком-либо из важных кругов, будь то Вашингтон или экономические небеса. В руководстве он занимал следующую позицию после шефа АНБ Чарльза О’Коннора, и хотя часто улыбался и ловко раздавал комплименты, его улыбка никогда не достигала глаз. Его боялись, как мало кого.
Он держал людей на крючке и отвечал, в частности, за «надзор за стратегическими технологиями», или, выражаясь более цинично, за промышленный шпионаж — ту часть АНБ, которая в ситуации глобальной конкуренции помогает американской промышленности в области ультрасовременных технологий.
Но сейчас он стоял перед Эдом в своем шикарном костюме; все его тело, казалось, обвисло, и хотя Алона сидела метрах в тридцати оттуда, она точно знала, что произойдет: Эд взорвется. Его бледное, осунувшееся от работы лицо приобрело красноватый оттенок. Внезапно встав, с перекошенной спиной и большим животом, он громко завопил яростным голосом:
— Чертов слизняк!
Никто, кроме Эда, не назвал бы Джонни Ингрэма «чертовым слизняком», и Алона почувствовала, что любит его за это.
Август начал новый рисунок.
Он провел по бумаге несколько быстрых черточек. Провел с такой силой, что черный мелок раскрошился. В точности как в первый раз, рисовал он быстро — одну деталь здесь, другую там, разрозненные кусочки, которые приближались друг к другу и образовывали целое. На листе опять возникла та же комната. Но пазл на полу был теперь другой, легче различимый. Он представлял собой мчащуюся вперед красную спортивную машину и кричащую толпу зрителей на трибуне; и над ним стоял не один мужчина, а два. Одним опять был Лассе Вестман, одетый в футболку и шорты, с налитыми кровью, чуть косящими глазами. Он казался нетвердо стоящим на ногах и пьяным, но от этого не менее разъяренным. Изо рта у него текли слюни. Тем не менее он был не самым страшным персонажем на рисунке. Самым страшным выглядел второй мужчина. Его воспаленные глаза излучали откровенный садизм. Небритый и тоже пьяный, с тонкими, едва различимыми губами, он, похоже, пинал Августа, хотя мальчика, как и в первый раз, на рисунке видно не было, но его присутствие остро ощущалось именно благодаря отсутствию.
— А кто второй? — спросила Лисбет.
Август не ответил. Но его плечи затряслись, а ноги переплелись под столом узлом.
— Кто второй? — повторила она немного строже, и тогда Август написал прямо на рисунке детским, чуть неровным почерком:
РОГЕР
Рогер — это ничего не сказало Лисбет.
В Форт-Миде, несколькими часами позже, когда его парни-хакеры, убрав за собой, расползлись по домам, Эд подошел к Алоне. Но странное дело: он больше вовсе не выглядел злым или оскорбленным. Скорее, чуть самодовольно сиял, и, казалось, даже спина его не особенно мучила. В руке Эд держал блокнот. Одна лямка его подтяжек свисала с плеча.
— Старик, — сказала Алона, — мне очень любопытно. Что произошло?
— Мне дали отпуск, — ответил он. — Уезжаю в Стокгольм.
— Тоже мне, выбрал… Там разве не холодно в такое время года?