— Вы сказали, Таносом? — вдруг встрепенулся Микаэль.
— По-моему, его звали так. Персонаж-мужчина, злодей, который однажды влюбился в саму смерть, представшую перед ним в облике женщины, а потом стремился проявить себя достойным ее, или что-то в этом роде. Камилла приняла его сторону, чтобы провоцировать Лисбет. Она даже называла свою компашку «Обществом Пауков», потому что эта группа в каких-то комиксах является смертельными врагами «Братства Осы».
— Правда? — в глубокой задумчивости переспросил Микаэль.
— Да, ребячество, конечно, но отнюдь не невинное. Сестры уже тогда так сильно враждовали, что эти имена приобрели жуткое наполнение. Знаешь, как на войне, когда символы раздуваются и приобретают какой-то смертоносный оттенок.
— Это может по-прежнему иметь значение?
— Ты имеешь в виду имена?
— Думаю, да.
Микаэль толком не знал, что имел в виду. У него лишь возникло смутное ощущение, что он напал на след чего-то важного.
— Не знаю, — продолжал Хольгер Пальмгрен. — Они теперь взрослые люди, хотя нельзя забывать, что как раз в то время в их жизни все решалось и менялось. Задним числом даже мелкие детали могли приобрести роковое значение. Ведь не только Лисбет потеряла мать и попала в психиатрическую лечебницу. Жизнь Камиллы тоже разбилась вдребезги. Она лишилась дома, а отец, которым она так глубоко восхищалась, получил тяжелые ожоги. Залаченко, как ты знаешь, так до конца и не оправился после зажигательной бомбы Лисбет, а саму Камиллу поместили в приемную семью, очень далеко от того мира, где она являлась бесспорным центром. Ей это наверняка тоже причинило жуткую боль, и я ни секунды не сомневаюсь в том, что она с тех пор ненавидит Лисбет всей душой.
— Уверен, что так и есть, — сказал Микаэль.
Пальмгрен отпил еще глоток коньяку.
— Как я сказал, нельзя недооценивать тот период в их жизни. Сестры пребывали в состоянии полномасштабной войны, и, вероятно, обе сознавали, что дело идет к взрыву. Думаю даже, что они к нему готовились.
— Но по-разному.
— О, да. Лисбет очень быстро соображала, и у нее в голове непрерывно возникали новые дьявольские планы и стратегии. Но она действовала в одиночку. Камилла острым умом не отличалась — в традиционном смысле. Она не блистала способностями к учебе и не понимала абстрактных рассуждений. Но она умела манипулировать. Умела, как никто другой, привязывать к себе людей и использовать их, и поэтому, в отличие от Лисбет, никогда не оказывалась в одиночестве. У нее всегда имелись люди, выполнявшие ее поручения. Если Камилла обнаруживала, что Лисбет хорошо разбирается в чем-нибудь, что может представлять для нее опасность, она никогда не пыталась разобраться в этом сама — по той простой причине, что знала: в конкуренции с сестрой у нее не будет ни малейшего шанса.
— Что же она делала?
— Вместо этого она находила человека, а еще лучше нескольких, понимавших дело, что бы там ни было, и давала сдачи с их помощью. У нее всегда имелись подручные, приятели, готовые ради нее на что угодно… Но извини, я забежал вперед.
— Да, что случилось с компьютером Залаченко?
— Лисбет, как я сказал, не хватало стимулов. Кроме того, она плохо спала. Лежа по ночам без сна, девочка волновалась за мать. После изнасилований у Агнеты бывали тяжелые кровотечения, но к врачу она не шла — вероятно, стыдилась — и временами погружалась в глубокие депрессии. Временами она была не в силах ходить на работу или заботиться о дочерях, и Камилла презирала ее еще больше. Она говорила, что мать — слабачка. А в ее мире, как я сказал, быть слабаком считалось самым худшим. Лисбет, напротив…
— Да?
— Видела человека, которого любила, единственного, кого вообще любила, видела ужасную несправедливость и думала об этом по ночам. Конечно, она была всего лишь ребенком. Но все больше убеждалась в том, что является единственным человеком на свете, способным защитить мать от того, чтобы ее забили до смерти. Она думала об этом и о многом другом и под конец встала, разумеется осторожно, чтобы не разбудить Камиллу. Может, она собиралась взять что-нибудь почитать; может, просто не выдержала своих собственных мыслей… Неважно. Главное, что ее взгляд упал на стоявший на окне компьютер.
В то время она едва знала, как его включают. Но, конечно, вычислила, ощутив в теле дрожь. Компьютер, казалось, шептал ей: «Разгадай мои тайны». Впрочем, естественно, далеко она не продвинулась — поначалу. Требовался пароль, и она раз за разом пыталась нащупать его. Отец называл себя Зала; Лисбет попробовала и это, и Зала666, и похожие комбинации, и всякие разные варианты. Но ничего не получалось, и думаю, так прошло ночи две или три; а если она где и спала, то в школе за партой или дома после уроков.
И вот однажды ночью Лисбет вспомнила фразу, которую отец написал по-немецки на маленькой бумажке на кухне: Was mich nicht umbringt, macht mich stärker[70]. В то время это для нее ничего не значило. Однако она поняла, что для отца фраза важна, и поэтому попробовала использовать ее. Но опять ничего не вышло — там было слишком много букв. Тогда она испробовала фамилию Ницше, автора этой цитаты, — и внезапно попала внутрь. И перед нею открылся совершенно новый, таинственный мир. Впоследствии она будет описывать это как миг, навсегда ее изменивший. Сокрушив возведенную перед ней преграду, она выросла и получила возможность изучать то, что предполагалось держать в тайне. Но тем не менее…
— Да?
— Поначалу она ничего не поняла. Все оказалось по-русски: разные русские словосочетания и кое-какие цифры. Предполагаю, что это были описания доходов Залаченко от торговли людьми. Правда, я и по сей день не знаю, как много Лисбет поняла тогда и что разузнала позднее. Но она достаточно разобралась, чтобы осознать, что Залаченко причиняет вред не только ее матери. Он разрушал жизни других женщин тоже, и это, разумеется, привело ее в ярость, в каком-то смысле сформировало ту Лисбет, которую мы знаем сегодня, — Лисбет, ненавидящую мужчин, которые…
— …ненавидят женщин[71].
— Именно. Однако это сделало ее сильнее, и она поняла, что пути назад больше нет. Она сознавала, что должна остановить отца, и поэтому продолжала исследования на других компьютерах, в частности, в школе. Лисбет прокрадывалась в учительскую и несколько раз даже притворялась, будто остается ночевать у кого-то из друзей, которых не имела, а сама проникала ночью в школу и до рассвета сидела за компьютерами. Она начала учиться хакерству и программированию, и я предполагаю, что получилось так, как бывает, когда другие дети-вундеркинды находят своё. Ее словно околдовали. Она чувствовала, что рождена для этого, и многие, с кем у нее завязалось общение в цифровом мире, начали принимать участие в ее судьбе, точно так же, как старшее поколение всегда бросается на молодые таланты с целью либо поддержать, либо подавить. Лисбет встречала много сопротивления и глупой болтовни; многих возмущало то, что она все делает шиворот-навыворот или попросту новым способом. Однако были и такие, кто восхищался ею, и у нее появились друзья — в частности, этот Чума. Своих первых настоящих друзей она обрела через компьютеры и, главное, впервые в жизни почувствовала себя свободной. В киберпространстве она летела вперед в точности как Оса. Ее там ничто не связывало.
— А Камилла понимала, какой умной стала ее сестра?
— По крайней мере, догадывалась; точно я не знаю, а строить предположения мне бы не хотелось. Но иногда я представляю себе Камиллу именно как черную сторону Лисбет, как ее тень.
— The bad twin[72].
— Нечто подобное. Я не люблю называть людей злыми, особенно молодых женщин. Тем не менее часто думаю о ней именно так. Но мне так и не хватило сил углубиться в это дело — во всяком случае, всерьез, — и если хочешь сам покопаться в нем, рекомендую тебе обратиться к Маргарете Дальгрен, приемной матери Камиллы после катастроф, произошедших на Лундагатан. Маргарета теперь живет в Стокгольме, кажется в Сольне. Она вдова, и жизнь у нее сложилась очень трагично.
— В каком смысле?
— Это, конечно, тоже интересно. Ее муж Челль, работавший компьютерным программистом в компании «Эрикссон», повесился непосредственно перед отъездом Камиллы. Годом позже их девятнадцатилетняя дочь покончила с собой, спрыгнув с финского парома — по крайней мере, к такому выводу пришло следствие. У девушки имелись личные проблемы, она чувствовала себя некрасивой и слишком толстой. Но Маргарета в это так до конца и не поверила и одно время даже пользовалась услугами частного детектива. Она полностью зациклена на Камилле, и, честно говоря, мне никогда не хватало сил ее выносить. Я этого немного стыжусь. Маргарета связалась со мной сразу после того, как ты опубликовал свой материал о Залаченко, а меня тогда только что выписали из реабилитационного центра. Я был совершенно измотан, и морально, и физически, а Маргарета заговаривала меня почти до смерти. Она была просто одержима. Стоило мне только увидеть ее номер на дисплее, как на меня наваливалась усталость, и я потратил довольно много времени, чтобы отделаться от нее. Но сейчас, думая об этом, я все больше понимаю ее. Полагаю, она будет рада поговорить с тобой, Микаэль.
— У вас есть ее данные?
— Я тебе их принесу… Погоди немного. Значит, ты уверен, что Лисбет и мальчик находятся в надежном месте?
— Да, — ответил Микаэль.
«По крайней мере, я на это надеюсь», — подумал он, встал и обнял Хольгера.
На площади Лильехольмсторгет Блумквиста снова обдало штормовым ветром, он поплотнее запахнул пальто и задумался о Камилле и Лисбет, и почему-то еще об Андрее Зандере. Микаэль решил позвонить ему и узнать, как идут дела с историей об исчезнувшем продавце произведений искусства. Но дозвониться до Андрея не смог.
Глава 24
Вечер 23 ноября
Андрей Зандер позвонил Микаэлю, потому что, естественно, передумал. Конечно, ему хотелось выпить с ним пива. До него даже не доходило, как он мог отказаться. Ведь Блумквист был его кумиром и главной причиной того, что он пошел в журналистику. Но уже позвонив, Андрей засмущался и положил трубку. Может, Микаэль нашел какое-нибудь более приятное занятие? Зандер не принадлежал к любителям беспокоить людей понапрасну, и больше всего ему не хотелось беспокоить Блумквиста.
Он продолжил работу, но, как ни старался, ничего не выходило. Формулировки никак не давались, и примерно через час Андрей решил сделать перерыв и выйти на улицу. Поэтому он прибрал у себя на письменном столе и еще раз проверил, что все до единого слова в шифрованном канале связи стерты. Затем он окликнул Эмиля Грандена, единственного человека, остававшегося в редакции, кроме самого Андрея.
Эмиль Гранден был, в общем-то, вполне нормальным коллегой. Ему стукнуло тридцать восемь лет, он уже имел опыт работы в новостных программах канала ТВ4 и в прошлом году получил Большую журналистскую премию как «Разоблачитель года». Однако Андрею все-таки казалось — хоть он и пытался побороть в себе это ощущение, — что Эмиль держится напыщенно и высокомерно, по крайней мере, по отношению к такому молодому временному сотруднику, как он.
— Пойду пройдусь, — произнес Зандер.
Эмиль посмотрел на него так, будто забыл ему что-то сказать. Потом, немного помедлив, ответил:
— О’кей.
Андрей почувствовал себя в этот момент довольно несчастным, сам толком не понимая, почему. Возможно, в этом было повинно надменное отношение Эмиля, но, скорее всего, это главным образом из-за статьи о продавце произведений искусства. Почему она давалась ему с таким трудом? Наверняка потому, что больше всего ему хотелось помогать Микаэлю с историей Бальдера. Все остальное казалось второстепенным. К тому же Андрей чувствовал себя трусливым идиотом. Почему он не позволил Микаэлю посмотреть то, что уже написал? Никто не умел, как Блумквист, несколькими исправлениями поднять репортаж на другой уровень… Ну и ладно, черт с нею. Завтра он, Андрей, посмотрит на статью свежим взглядом и тогда даст почитать Микаэлю, какой бы плохой она ни получилась.
Зандер закрыл дверь в редакцию и направился к лифту. В следующее мгновение он вздрогнул. Чуть ниже на лестнице разворачивалась драма. Поначалу ему было трудно разобраться, в чем дело. Но какой-то худощавый человек с запавшими глазами явно приставал к красивой женщине. Андрей застыл в оцепенении. Он всегда испытывал отвращение к насилию. С тех самых пор, как его родителей убили в Сараево, он стал до нелепости легко пуглив и ненавидел драки. Но сейчас Зандер понял: на карту поставлено его уважение к себе. Одно дело — сбежать самому, а совсем другое — бросить в опасности ближнего. Поэтому он побежал вниз с криком: «Прекратите, отпустите ее!», что, похоже, оказалось роковой ошибкой.
Парень с запавшими глазами, выхватив нож, забормотал что-то по-английски, и у Андрея стали подкашиваться ноги. Тем не менее он собрал последние остатки мужества и прошипел в ответ, как в плохом боевике:
— Get lost! You will only make yourself miserable[73].
После нескольких секунд борьбы нервов мужчина действительно убрался, поджав хвост, и Андрей с женщиной остались вдвоем. С этого все началось — и тоже как в кино.
Поначалу оба держались неуверенно. Женщина была потрясена и смущена. Она говорила так тихо, что Андрею приходилось склоняться к ней, чтобы разбирать слова, и поэтому прошло некоторое время, прежде чем он понял, что произошло. Женщине явно довелось пережить кошмарный брак, и хотя она развелась и жила теперь с засекреченными личными данными, бывший муж сумел выследить ее и время от времени посылал кого-нибудь из своих подручных ее домогаться.
— Сегодня этот тип напал на меня уже во второй раз, — сказала она.
— Как вы оказались здесь, на лестнице?
— Я попыталась убежать и заскочила сюда, но это не помогло.
— Какой ужас…
— У меня не хватает слов, чтобы выразить вам мою благодарность.
— Ну, что вы, какие пустяки.
— Я так устала от злых мужчин, — произнесла она.
— Я добрый мужчина, — отозвался Зандер, пожалуй, чуть поспешно, и почувствовал себя глупо. Его нисколько не удивило, что женщина не ответила, а лишь смущенно опустила взгляд на каменную лестницу.
Андрей устыдился того, что попытался создать себе рекламу такой дешевой репликой. Но вдруг — как раз когда он подумал, что отвергнут, — женщина подняла голову и одарила его робкой улыбкой.
— Я думаю, что так и есть. Меня зовут Линда.
— А я Андрей.
— Очень приятно, Андрей, и спасибо еще раз.
— Это вам спасибо.
— За что же?
— За то, что вы…
Зандер не закончил фразы. Почувствовал, как у него заколотилось сердце и пересохло во рту. Он перевел взгляд на лестницу.
— Я слушаю, Андрей.
— Хотите, я провожу вас домой?
Об этой фразе он тоже пожалел, испугавшись, что его поймут превратно. Но Линда только улыбнулась — той же восхитительной, неуверенной улыбкой — и сказала, что рядом с ним будет чувствовать себя защищенной.
Они вышли на улицу и направились к Шлюзу. Линда рассказала, как жила более или менее взаперти в большом доме в Юшхольме[74]. Он ответил, что понимает ее — по крайней мере, отчасти, — поскольку написал серию статей об истязании женщин.
— Вы журналист? — спросила она.
— Я работаю в «Миллениуме».
— О, — произнесла Линда. — Правда? Я восхищаюсь этим журналом.
— Он принес кое-какую пользу, — робко начал Андрей.
— Действительно, — подхватила женщина. — Некоторое время назад я прочла замечательную статью о пострадавшем на войне иракце, который работал уборщиком в кафе в центре; но его выгнали, и он оказался совсем без средств. А сегодня этот человек является владельцем целой сети ресторанов. Читая эту статью, я плакала. Она была так красиво написана и вселяла надежду на то, что всегда можно вернуться…
— Ее написал я, — сказал Зандер.
— Вы шутите? — удивилась она. — Статья просто потрясающая.
Андрей не был избалован комплиментами в адрес своих статей, и уж тем более от незнакомых женщин. Как только речь заходила о «Миллениуме», всем хотелось говорить о Микаэле Блумквисте, и Андрей, в общем-то, ничего не имел против. Но втайне он мечтал о том, чтобы его тоже заметили, а сейчас красавица Линда расхваливала его, и даже не специально…
Он так обрадовался и возгордился, что отважился предложить выпить по бокалу вина в ресторане «Папагалло», который они как раз проходили. К его радости, она ответила: «Какая чудесная идея!», поэтому они зашли в ресторан. Сердце у Андрея колотилось, и он изо всех сил избегал смотреть Линде в глаза.
Ее глаза лишали его почвы под ногами, и он едва мог поверить в то, что это правда, когда они уселись за столик неподалеку от бара, и Линда неуверенно протянула руку, а Андрей взял ее, улыбнулся и что-то пробормотал, сам не зная, что говорит. Он знал только, что ему звонил Эмиль Гранден, а он, к собственному удивлению, наплевал на его звонок и отключил у телефона звук. Пусть журнал, в виде исключения, подождет. Ему хотелось лишь смотреть в лицо Линде, тонуть в нем. Она была такой привлекательной, что у него дух захватывало, и при этом казалась такой хрупкой и уязвимой, как раненая птичка…
— Я не понимаю, как кто-нибудь мог хотеть причинить тебе зло, — сказал он, переходя на «ты».
— Тем не менее это происходит регулярно, — ответила она.
Зандер подумал, что, пожалуй, все-таки способен это понять. Такая женщина, как она, наверняка притягивает к себе психопатов. Никто, кроме них, не отважится подойти к ней и куда-нибудь пригласить. Все остальные съеживаются от ощущения собственной неполноценности. Только самоуверенные мерзавцы обладают достаточным мужеством, чтобы запустить в нее когти.
— Как приятно сидеть здесь с тобой, — произнес он.
— Как приятно сидеть здесь с тобой, — повторила она, осторожно поглаживая его руку.
Они заказали по бокалу красного вина и принялись болтать наперебой, поэтому Андрей вряд ли обратил внимание на то, что телефон опять звонил, даже два раза, и в результате получилось, что он впервые в жизни проигнорировал звонок Микаэля Блумквиста.