— По крайней мере, — сказал он, — вы не сейчас арестуете меня. Для вас самих будет выгоднее, если я выйду из дома на пять минут.
— Да, чтобы ты мог убежать или скрыть то, что ты украл! — воскликнул я.
Затем, представив ужасное положение, в которое я был поставлен, я стал умолять его вспомнить, что не только моя честь, но честь гораздо более важного лица была скомпрометирована, и что он подымет скандал, который вызовет целую бурю в государстве. Он может отвратить все это, если только скажет, где находятся недостающие три камни.
— Ты только обдумай хорошенько, — сказал я. — Тебя поймали на месте преступления, и никакое признание не может уже увеличить твою вину. Если ты только постараешься поправить дело, сказав нам, где находятся изумруды, все будет прощено и забыто.
— Поберегите ваше прощенье для тех, кто в нем нуждается, — сказал он с усмешкой и отвернулся от меня.
Я видел, что он слишком ожесточен, чтобы слова мои могли иметь на него влияние. Для этого был только один путь. Я позвал инспектора и передал его ему. Немедленно обыскали не только его самого и его комнату, но и все уголки дома, куда бы он мог спрятать драгоценные камни. Но они исчезли бесследно, а несчастный не хотел и рта разинуть, несмотря на все наши увещания и угрозы.
В то же утро он был заключен в тюрьму, а я, пройдя через все формальности полиции, поспешил к вам умолять вас о том, чтобы распутать это дело. Полиция откровенно заявила, что она пока не может сделать ничего. Вы можете истратить на это сколько хотите и найдете нужным. Я уже объявил тысячу фунтов награды тому, кто найдет камни. Господи! что я буду делать! В одну ночь я потерял и драгоценные камни, и честь, и сына! О, что мне делать!
Он схватился опять за голову и заметался в тоске, плача в то же время как ребенок, не находящий слов для выражения своего горя. Шерлок Хольмс молча сидел несколько минут, нахмурив брови и пристально смотря в огонь.
— У вас много бывает гостей? — спросил он наконец.
— Нет, за исключением моего компаньона с семьей и приятеля Артура Сера Джорджа Вернуелля, который в последнее время бывал довольно часто, кажется, что никто не бывает.
— А вы часто бываете в обществе?
— Артур бывает; но Мэри и я сидим дома. Нас обоих это не занимает.
— Это странно в молодой девушке.
— Она очень спокойного характера, да к тому же и не так уже молода: ей двадцать четыре года.
— Вы говорите, что это происшествие поразило ее.
— Ужасно! Она как будто даже страдает больше меня.
— Вы оба не сомневаетесь в виновности вашего сына.
— Как я могу сомневаться, когда я своими глазами видел диадему в его руках.
— Я не могу считать этого доказательством. Была ли диадема разломана совсем?
— Нет, она была только погнута.
— Не думаете ли вы, что он пытался выпрямить ее?
— Боже мой! вы делаете все возможное, чтобы оправдать его. К несчастью это слишком трудно. Для чего же он был в этой комнате, и если он не имел дурного намерения, отчего он этого не сказал?
— Совершенно верно. Но почему же, если он виновен, он не выдумает какую-нибудь ложь? Из его молчания нельзя заключить ни того, ни другого. Тут есть много неясного в этом деле. Что думают полицейские о шуме, который разбудил вас?
— Они думают, что это Артур затворил дверь своей комнаты.
— Как умно! Как будто человек, идущий на преступление, хлопнет дверью так, чтобы разбудить кого нибудь в доме. Что же они говорят об исчезновении камней?
— Они все еще ищут по полу и осматривают мебель, в надежде найти их.
— Искали ли они вне дома?
— Да, они выказали удивительную энергию. Весь сад был перерыт.
— Теперь, уважаемый сэр, — продолжал Хольмс, — разве не ясно вам, что тут дело совсем не так просто, как думаете вы и полиция: мне оно представляется чрезвычайно сложным. Посмотрите, что выходит из вашей теории. Вы полагаете, что ваш сын встал с постели и с большим риском для себя прошел в ваш кабинет, отпер письменный стол, вынул диадему, руками отломил от нее маленький кусок, куда-то ушел, спрятал три камня так искусно, что никто не может их найти, и затем вернулся опять с остальными в комнату, где он подвергал себя величайшей опасности быть накрытым. Возможно ли, спрашиваю я вас, допустить такую теорию.
— Да что же другое-то? — с отчаянием закричал банкир. — Если намерения его были не бесчестны, то почему же он не объясняет их?
— Наше дело узнать это, — возразил Хольмс, — а теперь, мистер Хольдер, отправимся к вам и посвятим часок расследованию некоторых деталей.
Мой приятель настаивал на том, чтобы я сопровождал их, что я и сделал с удовольствием, так как мое любопытство было крайне возбуждено всей этой историей. Признаюсь, что виновность сына банкира казалась мне столь же очевидной, как и его несчастному отцу, однако я безусловно верил в проницательность Хольмса и чувствовал, что у него должны быть серьезные основания не удовлетворяться даваемыми объяснениями. Он не говорил ни слова во всю дорогу и казался погруженным в глубокое раздумье. Клиент же наш как будто ожил немного от той слабой надежды, которую ему давали, и даже начал говорить со мной о делах. Вскоре мы доехали до Фербэнка, скромного жилища богатого банкира.
Фербэнк был большое четырехугольное здание из белого камня, стоящее немного поодаль от дороги. Дорога для экипажей с большой покрытой снегом лужайкой вела к двум большим чугунным воротам, ведущим во двор. На правой стороне забора была маленькая деревянная калитка, открывающаяся на узкую тропинку, ведущую от дороги к кухонной двери, по которой ходили в кухню поставщики и торговцы. Слева аллея вела к конюшням. Эта аллея шла вне двора и была общественной, хотя по ней ходили и ездили мало. Хольмс оставил нас у дверей и медленно обошел вокруг дома, прошел по боковой тропинке и через сад к конюшне и на аллею. Он ходил так долго, что мистер Хольдер и я пошли в столовую и стали ждать его там у камина. Мы молча сидели некоторое время, когда дверь отворилась и в комнату вошла молодая девушка. Она была несколько выше среднего роста, стройная, с темными волосами и глазами, казавшимися еще темнее от поразительной бледности ее лица. Мне кажется, я еще никогда в жизни не видал такого бледного женского лица. Губы были совершенно бескровны, веки опухли от слез. Когда она бесшумно вошла в комнату, она поразила меня выражением горя, которое казалось даже сильнее горя банкира в это утро, хотя она очевидно была женщина с большим самообладанием. Не обратив внимания на мое присутствие, она прямо подошла к дяде и рукой провела по его волосам с чисто женской лаской.
— Дядя, вы приказали освободить Артура, неправда ли, дядя? — спросила она.
— Нет, нет, милочка, это дело должно сначала расследовать.
— Но я убеждена, что он невиновен. Вы знаете, каков бывает женский инстинкт. Я знаю, что он не сделал ничего дурного и вы сами пожалеете, что так жестоко поступили с ним.
— Почему же он молчит, если он невинен?
— Кто знает? может быть потому, что он был очень обижен вашим подозрением.
— Как же мне не подозревать его, если я застал его с диадемой в руках?
— Но я уверена, что он только поднял с полу и рассматривал. Поверьте, о, поверьте мне, что он невинен. Так ужасно думать, что наш дорогой Артур в тюрьме! Потушите эту историю, дядя!
— Никогда я не потушу ее, пока камни не найдутся — ни за что, Мэри! Твоя привязанность к Артуру заставляет тебя забывать, в каком ужасном положении нахожусь я. Я не только не оставлю этого дела, но привел еще с собой из города господина, который займется расследованием его.
— Этот джентльмен? — спросила она, оборачиваясь ко мне.
— Нет, его приятель. Он просил нас оставить его одного и пошел кругом дома к конюшням.
— К конюшням? — спросила она, — что же он надеется найти там? А! вот и он вероятно. Надеюсь, сэр, что вам удастся доказать то, в чем я глубоко убеждена — невинность Артура.
— Я разделяю вашу уверенность, — отвечал Хольмс, отирая ноги о коврик у дверей, — и надеюсь доказать это. Я полагаю, что имею честь говорить с мисс Мэри Хольдер? Позвольте сделать вам несколько вопросов?
— Пожалуйста, сэр, я буду очень счастлива, если могу способствовать разъяснению этого дела.
— Вы сами ничего не слышали прошлую ночь?
— Ничего, пока мой дядя не заговорил громко в своей комнате. Тогда я сошла вниз.
— Вы запирали двери и окна с вечера. Все ли окна вы заперли?
— Да.
— Были ли они заперты сегодня утром?
— Да.
— У вашей горничной есть возлюбленный? Мне кажется, вы замечали вчера вашему дяде, что она выходила на свидание с ним.
— Да, и она же прислуживала в гостинной и могла слышать то, что дядя рассказывал о диадеме.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что она могла выходить для того, чтобы рассказать все своему возлюбленному и что они оба совершили покражу.
— Да, и она же прислуживала в гостинной и могла слышать то, что дядя рассказывал о диадеме.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что она могла выходить для того, чтобы рассказать все своему возлюбленному и что они оба совершили покражу.
— Да что толку во всех этих предположениях, — с нетерпением крикнул банкир, — когда я вам говорю, что видел своими глазами Артура с диадемой в руках?
— Подождите, мистер Хольдер. Мы еще вернемся к этому. Итак относительно этой девушки, мисс Хольдер: вы видели, как она вернулась через кухню?
— Да, когда я пошла посмотреть, заперта ли дверь на ночь, я в полумраке увидела и его.
— Вы его знаете?
— О, да! Это зеленщик, который разносит овощи по всему кварталу. Его зовут Френсис Проспер.
— Он стоял, — продолжал Хольмс, — влево от двери, т. е. немного поодаль на дороге?
— Да.
— И у него деревянная нога?
Что-то вроде испуга пробежало в прекрасных черных глазах молодой девушки.
— Вы точно колдун, — сказала она. — Как вы это узнали?
Она улыбалась, но на внимательном лице Хольмса не было ответной улыбки.
— Я очень желал бы пойти теперь наверх, — сказал он. — Мне, по всей вероятности, понадобится опять выйти из дома. Но, может быть, лучше будет осмотреть сначала окна внизу.
Он медленно прошел от одного окна к другому, но остановился только у самого большого, выходящего на аллею, ведущую к конюшням. Он отворил его и стал тщательно осматривать с помощью своего сильного увеличительного стекла.
— Теперь пойдемте наверх, — сказал он наконец.
Кабинетом банкира была небольшая, просто меблированная комната с серым ковром, большим письменным столом и длинным зеркалом. Хольмс прежде всего подошел к столу и тщательно осмотрел замок.
— Каким ключом отперли его? — спросил он.
— Тем, на который указал мой сын, ключом от буфета.
— Где он?
— Вот он на умывальнике.
Шерлок Хольмс взял его и отпер столь.
— Это бесшумный ключ, — сказал он, — неудивительно, что он не разбудил вас. В этом ящике, вероятно, находится диадема. Надо ее осмотреть.
Он открыл ящик и, вынув из него диадему, положил ее на стол. Это был прекрасный образчик ювелирного искусства, и оставшиеся тридцать шесть камней были самые чудные, какие я когда-либо видел. На одной стороне диадемы был отломан зубец с тремя камнями.
— Видите, мистер Хольдер, — сказал Хольмс, — вот зубец, соответствующий тому, который был отломан. Могу я вас попросить отломить его?
Банкир с ужасом отступил.
— Даже и во сне я не попробовал бы этого, — сказал он.
— Ну, так я это сделаю. — Хольмс изо всех сил стал пытаться отломить зубец, но безуспешно. — Я чувствую, что они. немного подаются, — сказал он, — но хотя у меня в пальцах замечательная сила, я бы долго мог провозиться с этим. Человек с обыкновенной силой этого не сделает. Теперь, как вы думаете, мистер Хольдер, что бы произошло, если бы сломал его? Раздался бы звук, подобный пистолетному выстрелу. Можно, следовательно, допустить, чтобы все это случилось в нескольких шагах от вашей постели и вы бы ничего не слыхали?
— Я не знаю, что и думать. Здесь все темно.
— Ну, может быть скоро сделается светлее.
— Как вы думаете, мисс Хольдер?
— Признаюсь, что я в таком же недоумении, как и мой дядя.
— На вашем сыне не было башмаков или туфлей, когда вы увидели его?
— На нем ничего не было, кроме рубашки и панталон.
— Прекрасно. В этом случае обстоятельства как нельзя больше благоприятствуют нашему расследованию, и если мы ничего не добьемся, то это будет уже наша вина. С вашего позволения, мистер Хольдер, теперь я буду продолжать мой осмотр вне дома.
Он, по собственному желанию, отправился один, говоря, что лишние следы только затруднят его задачу. Более часу был он на дворе, затем вернулся с комками снега на ногах, но с непроницаемым лицом.
— Мне кажется, я видел теперь все, что мне надо было видеть, мистер Хольдер, — сказал он, — и я могу быть вам более полезен у себя дома.
— Но камни, мистер Хольмс? Где же они?
— Этого я не могу сказать.
Банкир заломил руки.
— Я никогда, никогда не увижу их больше! — воскликнул он. — А сын мой? вы продолжаете давать мне надежды относительно его?
— Мое, мнение нисколько не изменилось.
— Господи! так что же это за темные силы действовали в моем доме прошлую ночь?
— Если вы придете ко мне завтра утром, между девятью и десятью часами утра, я сделаю все, что могу, чтобы разъяснить это дело. Но необходимо, чтобы вы дали carte blanche действовать от вашего имени и что, в случае я найду камни, вы не ограничиваете суммы, которая мне может понадобиться.
— Я готов отдать мое состояние за них.
— Прекрасно. Итак прощайте; очень возможно, что мне придется вернуться сюда еще сегодня.
Я видел ясно, что мой приятель составил себе совершенно определенное мнение о деле, но каково оно было, этого я не мог себе даже и представить. Несколько раз, возвращаясь домой, я заговаривал с ним об этом; но он отвечал уклончиво и переводил разговор на другой предмет.
Не было еще и трех часов, когда мы вернулись домой. Он пошел в свою комнату и через несколько минут явился одетым совершенным бродягой. С поднятым кверху воротником, в засаленном сюртуке с красным галстухом и в разношенных сапогах, он был неузнаваем.
— Кажстся, что так будет хорошо, — сказал он, смотрясь в зеркало над камином. — Я бы желал взять вас с собой, Ватсон, но боюсь, что это невозможно. Надеюсь вернуться скоро.
Он отрезал ломтик говядины, стоящей на боковом столике около буфета, положил его между двумя кусками хлеба и, сунув в карман этот скудный обед, отправился в свою экспедицию. Я только что кончил пить чай, когда он вернулся, очевидно, весьма довольный и раскачивая в руке старую ботинку с хлыстиком.
— Я только заглянул, куда следует, — сказал он, — и сейчас пойду опять.
— Куда?
— О! на другую сторону Вест-Энда и не скоро вернусь. Не ждите меня и ложитесь спать, если я запоздаю.
— Ну, как же идут ваши дела?
— Ничего, жаловаться нельзя. Я был еще раз в Стритгеме, но в дом не входил. Это очень нежный маленький роман, и я очень рад, что познакомился с ним. Однако, что же я сижу и болтаю. Я должен снять с себя это тряпье и возвратить себе мой прежний высокопочтенный облик.
По его манере я видел, что он очень доволен. Глаза его блестели, а на бледных щеках горел необычный румянец. Он побежал наверх, и через несколько минут уже входная дверь хлопнула, что означало, что он снова ушел. Я подождал до полуночи, но так как он не возвращался, то я и ушел в свою комнату. Он нередко по целым дням и ночам не приходил домой, когда занят был каким-нибудь интересным следствием, поэтому его отсутствие меня не удивляло и не беспокоило. Не знаю, в котором часу он вернулся, но когда я на другое утро сошел к завтраку, он уже сидел с чашкой кофе в одной руке и газетой в другой, свежий и бодрый, как никогда.
— Вы меня извините, Ватсон, что я начал завтрак без вас, — сказал он, — но вы помните, что наш клиент должен скоро придти.
— Что же? теперь десятый час, — отвечал я, — и вот, кажется, как раз он звонит.
Это был действительно наш друг банкир. Меня поразила перемена, происшедшая со вчерашнего дня в его лице. Обыкновенно полное и широкое, оно вытянулось и осунулось, а волосы из седых стали белыми. Он вошел медленно и устало, что производило еще более удручающее впечатление, чем его вчерашнее возбужденное состояние. Он тяжело опустился в кресло. которое я подставил ему.
— Я не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такое ужасное наказание, — сказал он. — Два дня тому назад я был счастливым человеком, без всякой заботы. Теперь передо мной одинокая и опозоренная старость. Одно горе всегда следует по пятам за другим. Моя племянница Мэри ушла от меня.
— Ушла?
— Да. Постель ее была сегодня утром не смята, комната пуста, а на столе в зале лежало письмо ко мне. Я сказал ей вчера вечером, но, право, в горе, а не в гневе, что если бы она вышла замуж за моего сына, то ничего бы этого не случилось. Может быть, не следовало мне говорить этого, и вот на это-то замечание мое она и намекает в своем письме:
«Милый дядя! — пишет она, — я чувствую, что внесла горе в ваш дом и что, если бы я поступила иначе, то на вас не обрушилось бы это страшное несчастие. С этой мыслью я уже не могу никогда быть счастливой в вашем доме и поэтому я должна оставить вас навсегда. Не беспокойтесь о моей будущности: она обеспечена, а главное, не ищите меня, так как это будет бесполезный труд и плохая услуга мне. В жизни и смерти всегда любящая вас
Мэри».— Что она хочет сказать этой запиской, как вы думаете, мистер Хольмс? Не намекает ли она на самоубийство?
— Нет, нисколько. Это может быть самое лучшее разрешение вопроса. Мне кажется, мистер Хольдер, что вы приближаетесь к концу ваших несчастий.