Девушка на полу улыбнулась ему.
Забродского теперь развлекала ее товарка – тоже нагая, с обвислой грудью, но видимо сноровистая, поскольку привередливый обычно Забродский не выказывал никакого неудовольствия. Проворная девица старалась вовсю, не обращая внимания на Машкова. Липкий фонтанчик ударил едва ей не в лицо. Цыганка рассмеялась, смех ее прозвучал хрипло.
Бестии, сраму не имут, подумал Машков и прошел мимо них к столу. Поискал среди бутылок не початую.
– Что ты мрачен так, Машков! Туча прямо, а не человек. С таким лицом в монастырь только!
И засмеялся. Девушка рядом с ним, засмеялась тоже.
– Принеси и мне вина, товарищ! – попросил Забродский, протягивая руку в драматическом жесте.
– Не принесу, не проси! – сказал Машков, поворачиваясь к нему.
Земфира сопела у его ног, отыскивая закатившуюся монету.
– Смотри, смотри! – показал на нее пальцем Забродский. – Она тебя любит, Машков!..
Так почему же ты не хочешь сделать одолжение старому товарищу?! Представь, к примеру, что я ранен в сражении и не могу встать!
Да потому не хочу, что гусь свинье не товарищ, подумал про себя Машков, но вслух говорить не стал.
– Если бы ты был ранен, – сказал он, – это было бы совсем другое дело!
– Эх, Машков! – огорчено сказал Забродский. – Истинно говорю тебе – есть в тебе нечто поповское!
Сбоку в глубине дома, что-то разбилось. Все тот же мальчишка пробежал через комнату – побежал собирать осколки. Здесь, повсюду в темноте все еще сплетались тела, пахло табаком и вином, и еще стоял особенный аромат разврата, круживший голову.
Варя по-прежнему возлежала на постели – ожидала его, едва прикрыв бедра простыней. Сама того, не зная, приняла позу Данаи. Цыганская Даная, а Машков, выходит, цыганский Зевс.
Грызла яблоко, глядя на него выжидающе. Была у нее какая-то власть. Смешно, думал он глядя на нее – какая у нее может быть власть. В колдовство цыганское он не верил, басни все, глупости. Если чем и приворожила она его, то телом своим, да умелыми ласками. И еще голосом, голос у нее был удивительный. Даже простое слово превращал он во что-то чарующее. От этого голоса кровь приливала к вискам, и хотелось обнять ее, почувствовать биение ее сердца. А иногда казалось, что и сердца у нее нет.
Губы ее пахли яблоком, вино которое он ей принес, расплескалось, пока они целовались. Варя пискнула – струйки потекли по голому телу. Машков стиснул ее левую грудь в руке, и приник с поцелуем к торчащему соску. Девушка запрокинула голову, разглядывая потолок. Руки Машкова переместились на ее ягодицы, он прижал ее тело к себе, продолжая покрывать поцелуями ее плечи и шею. Варя довольно замурлыкала, словно кошка, пригревшаяся на коленях у хозяина.
Спустя минуту цыганка оседлала его. Ведьма, подумал Машков – все их племя такое, привораживать умеет. И что это за танец она устраивала на нем? Честно слово, он лучше всех прочих. Машков держал руки на ее бедрах. Бедра поднимались и опускались. Быстрее, быстрее.
Волосы спадали ей на лицо. Варя не притворялась – лицо ее излучало неприкрытое наслаждение. Язычница, подумал про себя Машков, глядя на нее. Все они язычники и тут душу немудрено оставить. Варя приподнялась, изогнулась совсем неграциозно.
Он закрыл глаза, чувствуя ее пальцы там, внизу. Жемчужные капли брызнули на ее темный лобок, на смуглый живот, на грудь.
Машков не открывал глаз.
– Исцели меня, – шептал он вдруг просительно.
– Я не лекарь, – сказала она, – тебе к знахарке нужно, милый ты мой!
И не отпускала взглядом, по-прежнему сидя на его ногах. Пыталась понять, что с ним такое твориться!
– Ты знаешь, ты можешь! – сказал Машков убежденно. – Исцели.
***
Глава четвертая
Надин Золотицкая и ее покровители.
Граф Каменский Николай Федотович был покровителем Надин Золотицкой.
Старший брат Николая Федотовича – Михаил, герой русско-турецкой кампании, был при государе Павле Петровиче жалован фельдмаршалом, и как говорили злые языки, при каждом слове государя, целовал полу его сюртука. Но целование не помогло и в результате интриг, в декабре 1797 года был Михаил Федотович отправлен в отставку и уехал он к себе в Москву, где имея три тысячи душ крестьян, окружил себя невиданной роскошью, представлявшей дикую смесь из утонченных европейских эскюйств с глухой русской обрядовостью. В московском дворце графа Каменского ставились самые современные французские балеты и итальянские оперы, а после просмотра спектаклей в домашнем театре, граф Михайло Федотович мог запросто завалиться в русскую баньку, где девки в кокошниках пели ему русские обрядовые песни и водили хороводы. Дом графа был переполнен хвалителями, приживалами, потешателями, мамками, калмычками, турчанками… Одним словом, с точки зрения просвещенного англичанина – жил Михаил Федотович жизнью истинного богатого дикаря.
Совсем иных вкусов придерживался младший брат Михаила Федотовича, Николай.
Николушка Каменский с детства впитывал в себя все только западное. От французских романов, до моды на немецкое платье.
И поэтому, в отличие от братца, тёплой русской Москве предпочитал холодный, но европейский Петербург.
Николай Федотович служил в лейб-гвардии уланах, что стояли в Стрельне. Был он поручик. Денег на холостые гулянки не жалел, чем нравился офицерской братии, но к тому же, с чистой европейскостью своей, позволял себе еще содержать и дом, а в доме том – невенчанную гражданскую жену – сожительницу, которой и была хозяйка знаменитого салона – мадмуазель Золотицкая.
История Надин была просто замечательной.
Была она из графа Каменского крепостных.
За необычайно тонкую косточку, за нежный, не крестьянский овал лица, за необычайную длину стройных ножек, девочку взяли сперва в барский московский дом…
И приметив сметливый ум девочки, баре сперва определили Наденьку по домослужению в будущие горничные, и начали заниматься ее образованием и воспитанием. Вместе с отобранной дюжиной будущих особо вышколенных слуг для петербургской службы и для петербургских дворцов графов Каменских, Наденька училась грамоте, французскому и немецкому, а так же еще и литературе, риторике и математике. Однако, когда старшему из братьев удумалось будучи в отставке – заниматься домашним театром, он заставил Наденьку учиться французскому балету в домашней труппе, где балетмейстером был выписанный из Парижа мосье Жером.
Талантливая Наденька быстро освоила несложные фуэтэ, плие, порт-бе бра и сложные па-де ша… Но тут ее заметил младший брат Михаила Федотовича – Николя.
Заметил и влюбился.
А влюбившись, сперва выиграл ее у братца в карты, о потом дав девушке вольную и паспорт на фамилию Золотицкой, сперва свозил девушку в Париж, а потом вернувшись, зажил с нею в доме на углу Невского и Фонтанки.
– При государе Иоанне Васильевиче за такие проказы, граф, с вас бы голову вместе с вашими роскошными кудрями сняли, – сказал поручику уланского полка Николаю Федотовичу его командир, полковник Кампенгаузен, когда поручик Каменский вернулся из Парижа, где пребывал в отпуске на лечении, – на грани приличий живете, на грани!
Сказал и погрозил поручику пальцем.
Однако в доме, которым формально управляла мадмуазель Золотицкая, а фактическим хозяином которого был младший Каменский, любили бывать влиятельные особы. И не считаться с этим было нельзя. Здесь даже бывал господин Сперанский, который был воспитателем молодых наследников – Александра и Николая Павловичей. Господину Сперанскому нравилась обстановка салона и нравились беседы, которыми умело управляла умная Надин. И Державин Гаврила Романович – тоже бывалс… Бывалс здесь. И главный государев советник по тайным канцеляриям – граф Безбородко – тоже сразу внедрил сюда – в салон златокудрой и голубоглазой Надин своих шпиёнов.
А внедрив, посоветовал государю не наказывать расшалившегося и высунувшегося сверх меры юного уланского поручика, а использовать салон его содержанки, как место, где можно наблюдать… Наблюдать и поджидать, покуда враги русской короны проявятся.
Так и обросла балерина Наденька – покровителями.
И салон ее – славился отныне по Петербургу духом вольнодумства.
Ведь здесь можно было даже обсуждать и конституционную будущность России, и освобождение крестьян от рабства, что просто неприлично было для России – в соседстве с просвещенными европейскими державами… Именно так говорил господин Сперанский… И именно этому, оказывается, учил он наследников – Александра Павловича, Константина Павловича и Николая Павловича…
Но можно было здесь говорить не только о политике, но и о свободных европейских нравах. О гражданских невенчанных браках, о свободе женщин – выбирать себе любовников и быть "эмансипэ"…
Однако, однажды, свободный оазис свободного европейского слова едва не пал жертвою декларированных в нем свобод.
Случилось так, что Иван Дибич-Забалканский влюбился в Надин.
Юный корнет из Царскосельских лейб-гусар пленился тонким станом и золотыми кудрями, чистыми взорами голубых глаз и нежной белоснежной улыбкой милого рта.
Двадцатилетний Иван Иваныч Дибич-Заболканский принялся осаждать Надин, присылая ей букеты и стихи собственного сочинения.
Николя Каменский был в курсе.
Но относился к этим ухаживаниям и поползновениям лейб-гусара скептически и иронически, покуда все было в рамках приличий. Если вообще можно было говорить о каких то приличиях, сожительствуя с девушкой в невенчанном гражданском сожительстве.
Но! Но любую крепость можно взять штурмом и хитростью.
Так думал юный гусарский корнет.
Если действовать через подругу и наперсницу Надин, через мадмуазель Дюваль – и прямо в комнаты!
Когда Стрельненские уланы отбудут на маневры в Нарву. На три недели. А с ними и граф Николенька Каменский.
Корнет Иван Дибич – Заболканский сидел на диванчике в караульной комнате и занимался стихосложением.
Нынче он был назначен товарищем начальника караула в новом дворце Марии Федоровны. Государыни тем временем во дворце не было, она с Нелидовой отбыла в Петербург, и посему служба была в этот день необременительной и формальной.
В караульном помещении кроме корнета никого более не было. Его начальник – штаб-ротмистр Рейнгарт под предлогом зубной боли улизнул из дворца на пару часов, оставив Дибич-Заболканского за себя – командовать полу-эскадроном караульных из лейб-гусар.
Теперь Иван Дибич-Заболканский, в силу малого чина своего не имея такой возможности, как наглый и борзый Рейнгарт покинув дворец отправиться к любовнице, вздыхал и мечтал о предмете своей страсти.
О Надин Золотицкой.
Корнет развалился на диванчике и свинцовым карандашом чирикал на обороте французского романа:
Персты твои тоньше алебастра египетских чаш И кудри твои золотисты что солнце в заутренний час А белизна грудей твоих словно кремния блеск Как стражду, как стражду лобзаний я вздохом надежд Что вот между кремниевых тех пирамид Рука моя властная вдоль заскользит И кудри твои золотые с моими совьет и завяжет забавник Амур И персты твои алебастра белее в Египет гоним Забавник Амур Пошлёт их он бегать по кудрям и плечам моим.
Корнет трижды перечитал написанное и остался им доволен. Затем поднялся с дивана, подошел к бюро, вынул из ящика лист гербовой бумаги, взял отточенное перо и принялся переписывать стихи, делая вензели и красиво выписывая заглавные буквы в строках с завитушками, словно был не кавалерийским корнетом, а штабным писарем.
Написав. Иван Дибич-Заболканский снова перечитал свои стихи, потом сложил бумагу вдвое и положив письмо в пакет, принялся плавить на свече коричневую плитку сургуча, капая им на все углы пакета. Потом, приложив к мягкому сургучу оставленную Рейнгартом печать, крикнул вестового.
– Пакет в Михайловский дворец. Отдать лично поручику Забродскому.
Семеновец Забродский был другом Дибич-Заболканского.
Он передаст!
И уже через два часа фея грёз корнета Ванечки станет читать только что написанные им вирши.
Рейнгардт вернулся от своей "зи-зи" не через обещанные два часа, а через три.
Вернулся довольный и без зубной боли.
Что творит с людьми любовь!
Амур все лечит.
Рейнгарт принес бутылку мозельского, и офицеры пообедали холодной телятиной и хлебом, запивая золотистым вином южного течения Рейна.
Едва успели отобедать, как прискакал курьер.
– Что за оказия? – удивился Рейнгарт – Ответ господину корнету, – ответил посыльный, протягивая Рейнгарту пакет.
– Это мне, – сказал Дибич-Заболканский, – мне из Петербурга. Не по службе, а по амурной части.
– Не дам! – игриво воскликнул Рейнгарт, – тут написано – депеша начальнику караула.
– Там амурное письмо должно быть, – сказал Дибич-Заболканский.
– Ну так давай прочтем, – ухмыляясь в свои прусские усы сказал Рейнгарт.
Корнет выхватил пакет из рук Рейнгарта и отойдя к окну и поворотясь к штаб-ротмистру спиной, принялся ломать сургучные печати.
– Ну что там пишут? – не выдержав долгой и томительной паузы, спросил Рейнгарт.
– Elle ecrit que le regiment des ulan partirait ou maneuvers militair demain… – сказал Дибич – Заболканский. – les oizoe serait libre, – хлопнув себя по ляжкам, воскликнул Рейнгарт – Да, друг, не все тебе одному срывать цветы с клумбы Амура.
– Скажи лучше топтать сию клумбу, mon cher!
Свидание произошло как ему и положено – в полночь.
Как и было уговорено, мадмуазель Дюваль открыла Ивану дверь.
– Се пар иси, се пар ла, ля ба, ля ба, мосье… – приговаривала мадмуазель Дюваль, светя свечкой и показывая дорогу.
Пылкий любовник два раза спотыкнулся о ступени и едва не расшибив лоб стукнулся в темноте о притолоку.
– Эль вуз аттанд, – сказала мадмуазель Дюваль, открывая перед корнетом двери спаленки Надин Золотицкой…
Сноски: она пишет что уланы отбывают завтра на маневры Значит пташка свободна Сюда, сюда мосье Она вас ждет. (Сцена интима Губаревский)
Глава пятая
Лорд Витворд.
С улыбкой высокомерного презрения глядел лорд Витворд из окна рыцарского замка новоявленного магистра Мальтийского ордена на плац, где русский царь в немецком военном платье принимал ежедневный вахт-парад.
Что есть Россия для Англии? – думал лорд Витворд двумя пальчиками отодвигая тяжелую штору, – Послушный союзник в войне с Французами и поставщик строевого леса, и строевых солдат. Мы их всегда обманем!
У Витворда были в новом царевом дворце важные дела. Дела государственной важности. Но были у него еще и дела иного свойства. Дела сердечные.
Очень глянулась англичанину новая фрейлина – смолянка Дашенька Азарова.
Среди прочих донесений, Витворд писал главному лорду адмиралтейства – этому тупоумному Мальборо-Ормсби-Роклвуду, что новой фавориткой русского царя стала юная Аня Лопухина, что Нелидова к неудовольству Марии Федоровны отправлена в отставку… Так этот Ормсби-Роклвуд прислал директиву – где Витворду предписывалось вступить с Лопухиной в интимную связь, дабы получать от нее полезные для Британской короны сведения.
Так что с него взять? С этого престарелого ополоумившего идиота, если он на переданную в одном из донесений эпиграмму на одного из вельмож, где было написано следующее:
Благодаря своей машине
При матушке Екатерине
Был в орденах Нарышкин Лев
Красавец генерал-аншеф Витворду вообще предписывалось сообщать все сплетни и все придворные новости, включая самые пошлые…
Так вот на эту эпиграмму, Ормсби – Роклвуд написал распоряжение, предписывающее Витворду раздобыть чертежи сей машины. Потому как она может составлять интерес для Британии.
Витворд чертежей доставать не стал, а нарисовал нечто… Взяв за образец собственные мужские достоинства. А еще сделал для лорда адмирала стихотворный перевод той самой эпиграммы.
Thankful to his machine
When throne was held by Katherine
He was awarded Gentle Dick
For permanent erected prick
Но самое забавное было далее.
Русскому послу в Лондоне стало известно содержание последнего донесения Витворду главному лорду адмиралтейства. И в Российском посольстве потрудились сделать свой перевод, причем не зная текста оригинала эпиграммы – (откуда им в Лондоне знать придворные остроты!?) – и посольский чинуша перевел, как умел.
И запечатав – донесение отправили из Лондона в Петербург, а там министр иностранных дел Безбородько прочитал:
Благодаря его машине
В дни
Когда ТРОН принадлежал Екатерине Он награжден был – Этот благородный Хрен За свой постоянно напряженный член!
Безбородько был в недоумении.
Про кого написал этот Витворд в своем донесении?
Ведь за напряженные чресла при государыне Екатерине награждали многих хренов…
И Зубова, и Орлова, и Потемкина, и Каменского…
Но пробыв в размышлениях около половины суток, Безбородько пришел к заключению, что Витворд писал именно о Каменском.
Причем не о старшем, а о младшем Каменском. И о его пассии – о Надин Золотицкой.
Витворд все глядел, как продолжается развод караула в этом нескончаемом процессе вахт-парада.
Вот этот курносый царь в немецкой треуголке встал напротив генерал-поручика Иванова-Штакеншнейдера.
Вот он что то выговаривает генерал-поручику.
Вот он явно гневается.
Вот он кричит что-то неслышное здесь на втором этаже…
– Ах, занимались бы они лучше любовью, чем этой прусской муштрой, – подумал Витворд, отпуская занавески и отходя от окна.
Он подумал о Дашеньке Азаровой.
– Вот уж красотка, каких в Англии не сыщешь! ….
Безбородько позвонил в колокольчик и приказал лакею вызвать его секретаря Владимира Ивановича Коблукова.
– Была ли почта из Лондона? – спросил Александр Андреевич, едва Коблуков появился на пороге.
– Была, Ваше сиятельство, – ответствовал секретарь.