Прошло минуты две-три. Я еще докуривал, растягивая последнюю сигарету, когда Леха появился снова. Он почти бежал.
- Слышь? - громко сказал он. - А дороги-то нету!..
Остановился, тяжело дыша.
- Нету, говорю, дороги, слышь?.. - он не улыбался, и веснушки исчезли, побелев.
- А что есть? - спросил я, с трудом шевеля холодными губами.
- Хрен его разберет. Кладбище вроде. Оградки... Кресты...
Я не поверил. Леха возбужденно махал руками, и вместе с ним мы пошли посмотреть. Метров через сто, возникнув прямо там, где недавно была хоть и плохонькая, но все-таки дорога, действительно чернели кресты и оградки. Мало того - автобусный след просто обрывался среди засыпанных нетронутым снегом могилами.
Мы потоптались, не решаясь приблизиться. Черные сосны стояли безмолвно и строго, верхушки их пропадали в зеленовато-темном небе, а внизу, на зеленоватом снегу, ясно выделялись кресты и стандартные гранитные плиты-памятники. На некоторых даже чернели остатки венков.
Мы пошли к автобусу, и застали другой переполох:
- Николай Трофимович помер! - испуганно крикнула вдова, показывая в автобус. Тут же стоял и шофер, у дверей толклись остальные. - Он от жилконторы ездил, тоже ветеран. Петр-то его толкнул - чего, дескать, спать, замерзнешь - а он и бух на бок!..
* * *
Я все еще ничего не понимал. Кроме, пожалуй, одного: глядя на сгрудившихся у дверей катафалка стариков, плохо одетых, пахнувших нафталином и смертью, я понял, что на этот раз спасать нужно не детей, заблудившихся в страшном сне.
Мне почему-то казалось, что старикам не снятся кошмары.
* * *
- Алексей! - дрожащим голосом сказала вдова. - Вы подойдите, пожалуйста, к нам, вот сюда... Все же у вас автомат...
- Да, - подал голос разведчик. - Надо держаться кучнее.
Леха тупо глянул на автомат, передвинул его к себе и машинально встал, куда показала вдова.
Шофер выдал старое байковое одеяло, слегка запачканное маслом.
Мы положили Николая Трофимовича на пол, подле торцевой двери автобуса, прикрыли лицо. Снова вышли наружу.
Внезапно раздался долгий протяжный треск. Как по команде, мы глянули назад, в темноту. Неподалеку, прямо через дорогу, падала сосна. Падала невыносимо медленно. Наконец рухнула, брызнув мокрым снегом и застонав, как человек.
Не сговариваясь, мы молча кинулись в автобус. Шофер прыгнул на свое место, стал заводить. Было слышно, как со скрежетом вхолостую провернулся стартер. И еще раз. И еще. Шофер выругался в голос - а голос дрожал, попытался завести снова и снова.
- Давай крутану! - не своим голосом крикнул Леха.
Но двигатель внезапно ожил. Автобус буквально прыгнул вперед - и тут же застрял. Дернулся раз, другой, третий, содрогаясь и дребезжа. Яростно взревывал движок.
- Толкнуть надо! - обернулся шофер.
Не рассуждая, мы кинулись в двери. Обежали автобус, уперлись, бестолково толкнули раз и другой. Позади, даже сквозь шум, послышался новый треск. Я мельком глянул назад: упала еще одна сосна, а за ней из-под снега вдруг выскочил черный крест.
Это прибавило сил, и не только мне: автобус выкатился вперед и даже пошел слегка боком. Прыгали внутрь уже на ходу, и даже не закрыв двери, прилипнув грудью к рулю, шофер налег на газ...
* * *
Сколько мы носились по проселкам, плутая в соснах, не знаю.
Наверное, долго. По пути попадались строения - но ни света, ни признака жизни. Наконец под колесами снова появился асфальт, и вскоре впереди показался просвет и черная широкая лента шоссе.
Шофер приткнулся к обочине, в тени сосен, не доезжая до магистрали. Перевел дух, закурил, отвалившись от баранки, потом повернулся к нам. Света он не включал, но вокруг посветлело: пелена облаков истончилась, сквозь нее глянуло мутное, словно больное око луны.
- Надо бы на разведку сходить. Глянуть, как там и что, - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Леха завозился, буркнул:
- Сейчас... Дедов пересчитаю...
Устроили что-то вроде переклички. Все были живы, хотя разведчик совсем раскис. Шофер подал нам аптечку, дедам раздали валидол, нитроглицерин, валерьянку.
- Ну, пойдем, что ли? - спросил меня Леха.
Мы вылезли и отправились по дороге. Вышли на шоссе. Оно было абсолютно пустынно в обе стороны.
- Первый закон - не высовывайся! - сказал Леха.
Мы отошли под сосны, присели на корточки. Асфальт казался мокрым и сиял под луной. Было тихо. Леха спрятал руки в рукавах, нахохлился так, что голова вместе с шапкой ушла в воротник.
- Что там случилось, в городе? - спросил я.
- Да вроде ничего.
- А зачем же тогда карантин?
- Знал бы - сказал бы давно... - Леха вдруг вздохнул. - Эх, лучше бы на Кавказ... Ведь предлагали же. Там, по крайней мере, враг понятный...
Он подумал.
- Наших ребят последние дни на какие-то бетонные работы возили. С утра до ночи. Говорили, дамбы укреплять. Что за дамбы? Наврали, наверное. Теперь я думаю - оборону выстраивали...
Он пугливо глянул в сторону леса, послушал - было тихо - успокоился.
- Еще говорили, паника в городе. Сам я не видел, но рассказывали, что народ потихоньку уезжает. Кто на дачи, кто к родне. А неделю назад два взвода бросали разгонять демонстрацию.
- Какую?
- Да кто ее знает? Парни вернулись злые. Говорят, там одни старики были, драться кидались. Наши, правда, поймали каких-то парней, но их тут же фээсбэшники забрали. Плакаты какие-то у них были, про конец света, что ли.
- Так все-таки: из-за чего уезжали? Что за паника?
Леха помолчал.
- Да, видно, из-за того самого. Из-за конца света...
Я все еще ничего не понимал. Надо бы расспросить дедов - закрывались ди станции метро? Сообщалось ли об авариях, "ремонтных работах"?
В городе тоже хватало кладбищ...
* * *
Они появились неожиданно - потому, что почти бесшумно.
Колонна большегрузных военных грузовиков, с кузовами, закрытыми брезентом шла медленно, с ближним светом, двигатели работали чуть слышно, на малых оборотах, шуршали покрышки - весь этот автопоезд приближался к нам. Пригнувшись, мы бросились под защиту сосен и притаились. К нашему ужасу, колонна стала поворачивать - как раз к нашему автобусу.
Предупреждать уже было поздно; мы лишь передвинулись, срезав угол, ближе.
Колонна протащилась мимо автобуса, стоявшего на обочине с выключенным светом, не задержавшись ни на секунду. Когда габаритные огни последнего грузовика стали едва различимы, мы подбежали к автобусу.
Шофер по-прежнему сидел за баранкой - немой и сосредоточенный.
Открыл двери. Мы прыгнули внутрь и я сказал:
- Поехали за ними.
Шофер глянул на меня удивленно-недоверчиво. Леха, сообразив какую-то свою выгоду, поддержал:
- Давай поехали! Слышал?..
Двигатель завелся сразу же. Соблюдая светомаскировку, мы развернулись и не торопясь двинулись вслед за колонной.
Через пару километров мы догнали ее - она как раз сворачивала на боковую грунтовку; сверток охранял букет указателей, один из которых свидетельствовал о радиационной опасности.
Возможно, дорога вела на полигон, но я не стал уточнять. Тем более, что до полигона колонная не дошла. Когда сосын поредели, мы оказались на широком открытом пространстве, сплошь заваленном гигантскими кучами мусора. У меня мелькнула было мысль, что это одна из муниципальных свалок, но тут грузовики стали тормозить и разворачиваться.
- Стой. Открой двери и жди здесь, - вполголоса сказал я.
Оставив автобус у "колючки", щедро развешенной на столбах, я метнулся к ближней куче. Полез наверх. Сзади послышалось сопение, потом - сдавленная ругань: за мной полз Леха.
Куча состояла из странных предметов, но на этой стороне ничего нельзя было разглядеть, а на ощупь я мог лишь приблизительно определить, что ползу по доскам, перемешанным с крупными осколками камня. Свет с той стороны поднимался над вершиной зеленым ореолом. На той стороне слышались голоса, а потом раздался грохот.
Последние метры я преодолел на четвереньках, порвав перчатки и ободрав ладони.
Внизу открылась широкая площадка, на которой полукругом стояли машины, а между ними сновали десятки солдат в простых бушлатах. А кроме того, работали несколько бульдозеров, еще какие-то механизмы, и надо всем этим стояло облако пыли, подсвеченное прожекторами.
Разгружали машины.
Присмотревшись, я понял, что это был за груз, только не сразу поверил своим глазам. А поверив, перевел взгляд на тот мусор, на котором лежал животом вниз.
Что-то неудобное упиралось в живот. Я передвинулся, скосил глаза.
Череп. Кости. Обломки гробов. Обломки гранитных надгробий и памятников. Чугунные плиты. Старинные восьмиконечные кресты с завитушками, тоже отлитые из чугуна. Фотографии, впечатанные в овалы. Обрывки полуистлевшей материи. Чьи-то мертвые высохшие локоны. И венчик из белых искусственных цветов.
Сбоку в странной позе застыл Леха. Как зачарованный, он водил пальцем по гранитному обломку с табличкой из бронзы. На табличке было крупно выбито: "ТЫ БЫЛА НАШЕЙ РАДОСТЬЮ, ТАНЕЧКА". И даты: "1966-1973".
- Леш! - позвал я.
Он перевел на меня пустые глаза.
- Что они делают - видишь?
Он перевел взгляд вниз. Сосредоточенно вглядывался. Потом неторопливо снял с плеча автомат, пристроил его на чью-то мумифицированную голову с роскошными черными волосами, высохшими до состояния, близкого к мертвой синтетике. И стал старательно целиться, чуть ли не высовывая язык.
И вдруг стало светло. Я подумал было, что нас осветили прожекторами, но, оглядевшись, понял: наш шофер включил дальний свет и подъехал поближе. Мои старики вышли из автобуса и скорбной цепочкой двинулись к пирамиде смерти.
Подошли и застыли, как изваяния. К ним присоединился шофер.
Глядел на нас с Лехой снизу вверх, виянув голову в плечи; спортивную шапочку мял в руках, держа их у груди.
От его странной, невыносимо странной позы веяло безнадежностью. Терпение кончилось. Даже у него. Даже его удивили...
Мозаика, все время ускользавшая от меня, внезапно сложилась.
Хотя в ней и не хватало множества фрагментов, но главное я понял.
Леха продолжал целиться. Или выбирать. Может быть, искал самого главного здесь, на этой чудовищной свалке.
Я решил ему не мешать.
Он выстрелил трижды.
* * *
Потом я лежал на снегу. Животом вниз, щекой в мокрый снег.
Рядом были уложены мои старики - руки на головах - темные и немые. Леху в это время пинали. Сосредоточенно, ругаясь почему -то вполголоса.
Потом разрешили перевернуться. Я перевернулся на спину и увидел большую бледно-желтую луну. Она была совсем близко - протянешь руку и почувствуешь слабый и теплый трепет.
Мы лежали и смотрели друг на друга, а военные тем временем начали материться в полный голос: умер еще кто-то. Я приподнял голову испугался, вдруг, это вдова? Оказалось - нет. Это был наш разведчик.
Потом в памяти наступил короткий провал. И мы снова оказались в автобусе. Леха, закованный в наручники, лежал у нас под ногами, между скамьями. Причем мы были на одной скамье, а наши конвойные, экипированные, как натовские миротворцы, на другом.
Шофер тоже оказался в числе "военнопленных", а за баранку сел солдат.
Мы мчались по пустому шоссе в сторону города.
Я не знал, убил ли кого-нибудь Леха. Вряд ли: иначе, скорее всего, его там бы и закопали. А к несчастному Николаю Трофимовичу присоседился Дитль - их завернули в брезент, и они смирно лежали у задней двери, как и положено лежать в катафалке транзитникам "земля-небо". В автобусе было темно, но я постепенно разглядел, что командовал нашими конвойными майор. Майор был уставшим, с серым лицом и запавшими глазами. Он спал, отвернув голову, пока автобус не остановился: мы оказались перед... скорее всего, этот завал на дороге можно было назвать баррикадой.
Узкий проход в баррикаде охраняли милиционеры в бронежилетах.
Майор вышел, переговорил с охраной, а потом разрешил выйти и нам размяться.
Я выбрался без особой охоты. Была приблизительно середина ночи, небо прояснилось, в лунном свете были видны темные коробки домов. Ни огонька, ни собачьего лая.
Вдова подсеменила к майору и строго спросила:
- Куда вы нас везете?
- В комендатуру, - неохотно ответил майор.
- А что будет с мальчиком?
Я не сразу понял, что вдова спрашивала о Лехе. Но майор понял:
- А что вы хотите? Не награду же ему давать!
- Он ни в чем не виноват, - твердо сказала вдова. - Ни в чем.
То, что творили вы - это гораздо страшнее...
Он не ответил, а она вдруг заплакала.
- Идите в автобус, - буркнул майор. - Скоро приедем, там вам помогут.
- В комендатуре? - спросил я.
Майор посмотрел на меня, словно только что увидел.
- В пункте сбора беженцев, - сказал он.
Вдова оторопело уставилась на него - даже слезы высохли:
- Но мы еще не беженцы!
Майор вздохнул:
- Там разберутся...
Он не хотел больше говорить - отвернулся и пошел к баррикаде.
Сел на обломок железобетонной опоры, попросил у милиционера закурить.
Я подошел к ним.
- Я приезжий. Прилетел на похороны отца. Я ничего не знаю. Что происходит в городе?
Майор молчал, курил. Милиционер был почти мальчишкой, хотя и носил лейтенантские звездочки; он молча достал пачку "Бонда" и протянул мне. Я закурил, присел на корточки.
- В городе... - сказал майор. - Никто не знает, что происходит с этим городом. Еще позавчера все казалось случайностью.
Обвалился свод на закрытом участке метро. Трещины на колоннах Исаакия. На Васильевском... Короче, то тут, то там. Ну, козырек обвалился. На Кузнецком асфальт разошелся.
Тепломагистрали рвались. А утром рухнул Троицкий собор.
- Какой Троицкий собор?
- В Лавре. На Смоленском кладбище задвигались могилы. Паника.
Беженцы. Пулково закрыт. Поезд сошел с рельс под Колпино...
Продолжать он не стал. Бросил окурок.
Поднялся и сказал как бы сам себе:
- Смоленское, Волково, даже Лавра - это цветочки. А вот Пискаревка двинется с места...
- Двинулась, товарищ майор, - сказал милиционер. - По нашей частоте передали.
Майор повернулся к нему:
- Что же ты молчишь? И кого вы тут охраняете?..
Милиционер вскочил:
- Новой задачи не поставлено, товарищ майор! Будем ждать смены!..
- А-а! - страшным голосом вдруг крикнул майор. - Будете ждать, пока не провалитесь сквозь землю! "Честное слово" в детстве читали? Ну да, в вашем детстве читали уже другое...
Он поглядел вокруг дикими глазами.
- Слушай мою команду. Всем - в автобус. Поворачиваем на Токсово.
- В город же хотели, - по-мальчишески возразил было лейтенант.
- В городе теперь остались одни сумасшедшие и безногие, - отрезал майор.
* * *
Все мы вымотались и отупели, поэтому не сразу заметили, что чтото происходит. Автобус подрагивал, появился странный неприятный звук, и непонятно было, откуда он: из железного чрева под капотом, или извне, из черной глухой неизвестности, окружавшей нас на безлюдном шоссе.
Потом автобус тряхнуло - и сразу же вскрикнул водитель, вывернул руль все повалилсь на пол, друг на друга, автобус подскочил, накренился, завис на двух боковых колесах, продолжая разворот... И наконец, со скрежетом развернувшись, опустился на все четыре.
Двигатель заглох. Водитель лежал на баранке с окровавленным лицом. Запахло жженой резиной. И все это было ерундой по сравнению со звуком, нараставшим снизу, из ГЛУБИНЫ.
Трудно описать этот звук. Полустон-полувздох, запредельно низкий, нарастающий, леденящий.
Приподнявшись, я в ужасе увидел, как в мертвенном свете луны за автобусом вспучивался асфальт. Его разрывала невидимая сила, и в трещины полился зеленый свет. Автобус потряс новый удар. Кто-то в панике вскочил и упал на меня, кто-то завизжал, кто-то полез вперед прямо по головам.
Страшно выматерился майор, вытаскивая водителя из-за баранки.
Леха забился почти под самое сиденье, вдова влезла на сиденье с ногами и беспрерывно взвизгивала...
А потом задняя дверь стала прогибаться, трещать, и наконец с гулким хлопком вылетела наружу. Зеленый свет протянулся в автобус двумя бледными полосами. Это подобие рук нежно обняло два трупа, полузавернутые в брезент, и потащило их наружу.
Один из миротворцев, наконец, пришел в себя настолько, что начал стрелять. Горячие гильзы посыпались сквозь грохот и удушливые клубы, а звука почему-то почти не было. Только пульсирующие вспышки из пламегасителя, да застывшее, как маска, сосредоточенное лицо стрелявшего.
Внезапно автобус зарычал испуганным зверем, прыгнул вперед, и помчался.
Мы неслись по дороге на юг, в сторону города, а нас догоняла стремительная трещина, вспарывавшая асфальтовое полотно.
А потом - мы уже не кричали, и даже не чувствовали ни страха, ни боли, молча вцепившись друг в друга - земля перед нами поднялась на дыбы.
* * *
Это был печальный рассвет. Тусклый, серый, невероятно унылый, растекавшийся в узком пространстве между тяжкими глухими небесами, и черно-белой землей.
Мы брели по улице. Когда-то это была широкая многолюдная улица, стремительно впадавшая в огромные круглые площади.
Теперь это был город призраков.
Поближе к домам - пустым и холодным - жались немногочисленные жители. Время от времени по улице проносились машины, переполненные беженцами. Какие-то парни в оранжевых куртках спасателей у входа в метро жгли костер из картонных коробок, газет и книг.
Мимо нас медленно прокатился туристический автобус, из громкоговорителя неживой гундосый голос твердил:
- Уважаемые жители! В связи с невозможностью обеспечивать подачу в дома электричества и отопления военная комендатура рекомендует покинуть город. Сборные пункты организованы в следующих районах...
Дальше голос перечислял районы и адреса. Видимо, голос был записан на пленку, а автобусом управлял свихнувшийся чиновник управления по ЧС.
В другом месте прямо на улицу из разграбленного ресторана были вынесены летние столы и кресла, и даже один цветастый зонтик.