И впрямь – под глазом Дениса набухал кровоподтек.
– Придется теперь тебе заниматься похоронами мамочки, – в унисон ехидной Рите продолжила Наташа. – Я сначала хотела предложить свою помощь, но теперь – извини. Кому платят, тот и похоронную музыку заказывает, – переиначила она известную поговорку.
– Клянусь вам, – воздел руки Денис, обращаясь к сестрам, – я понятия не имею, почему Тамара это сделала! Ни малейшего понятия!
– Конечно-конечно, – издевательским тоном согласилась Наташа. – Просто неожиданный подарок судьбы. За твои, Денис, красивые глаза.
– Девочки! – умоляюще произнес Денис. – То, что придумала Тамара, – несправедливо. Она специально хочет вбить клин между нами. Хочет поссорить нас. Гадит нам всем – теперь из могилы. Неужели вы не понимаете?
Молодой человек обвел сестер виноватым взглядом и продолжил:
– Я устраню эту несправедливость! Как только реально вступлю в права наследства, я поделюсь с вами!
– Поделишься? – прищурилась Наташа. – Это интересно. А поконкретней?
– Да, на какую сумму мы можем рассчитывать? – добавила Рита.
– Ну-у, я не знаю, – немедленно заюлил Денис, – это мы решим в свое время, на семейном совете. Но я обещаю: я вас не обижу.
– Раз ты такой добрый, – рубанула с плеча Рита, – можешь поделить наследство поровну: тебе, мне и Наташке.
– Можно и так, – промямлил брат, однако большой уверенности в его голосе не чувствовалось.
В этот момент в дом вошли Майя и полковник. Майя держалась высокомерно: она вскинула голову и избегала смотреть на кого-либо из присутствующих – тем более на мужа. Супруг бросил на нее насмешливый взгляд.
– Денис, мне надо поговорить с вами, – без долгих предисловий, твердо сказал Ходасевич. – Наедине.
– Пожалуйста-пожалуйста, – торопливо откликнулся тот.
– Давайте пройдем в кабинет вашего отца.
ДенисКогда они уселись в кабинете, друг напротив друга за журнальным столом, полковник спросил:
– Это правда, что Тамара все оставила вам?
– А-а, – осклабился Денис, – Майка уже вам настучала? Да, глупо было бы отрицать. К моему величайшему удивлению, это правда.
– А почему покойница так поступила?
– Клянусь вам! Не имею ни малейшего представления.
– Вот как? Может, вас связывали с ней особые отношения?
– Майка нафантазировала? – недобро усмехнулся Денис. – Нет. Нет. Между мной и Томой ничего не было.
– Вот как? И вы не понимаете, почему наследником стали именно вы?
– Не знаю. Представления не имею! Может, – я только что говорил об этом сестрам – для того, чтобы нас рассорить.
– Странный мотив, – покачал головой Валерий Петрович, – особенно если учесть, что Тамара за гробовой доской не может этим насладиться.
– У меня есть, конечно, одно объяснение, – развел руками Денис. – Родных у Тамары действительно не было, а моих сестер она по-настоящему ненавидела (хотя и скрывала свои чувства). Ну, а ко мне все-таки относилась более-менее нормально. Даже хорошо.
– Вот как? С чего вы это взяли?
– У меня тоже глаза есть. И уши.
– Вы часто встречались с Тамарой?
– Ну, вот сразу – «встречались»! – развел руками молодой человек. – Вы хуже моей Майки, честное слово!.. Да, мы, конечно, виделись с отцом – и, стало быть, с Тамарой тоже. Причем значительно чаще, чем они встречались с сестрами, – ведь те сейчас живут за границей. Я видел, что Тамара относится ко мне неплохо. Ничего интимного – но неплохо. Я бы сказал, что на добро она отвечала добром. Я понимал своего отца и уважал его решение, когда он бросил нашу мать и ушел к Тамаре. Я не обвинял его – в отличие от девочек – в том, что он оставил маму. Я ж не баба и понимаю, что жизнь сложная штука, и все в ней бывает, и Тамара не банальная коварная разлучница. Она полюбила моего отца, а он полюбил ее. Так ведь бывает, правда? И кто в этом виноват? Хотя, конечно, я отдавал себе отчет, что другим людям от их решения жить вместе – в частности, моей матери – было больно. Но я ни разу не осудил за это ни отца, ни Тамарку.
– А вы не могли бы рассказать о Тамаре подробнее?
– Почему я?
– Ну, не сестер же мне ваших спрашивать.
– Да, – пробормотал Денис, – они вряд ли будут объективны.
– Итак?
– Что вас конкретно интересует?
– Как она появилась в жизни вашего отца?
– Это интересная история, – Денис усмехнулся. – Тамарка вообще по жизни очень пробивная – то есть, я хотел сказать, была пробивной. Родом она откуда-то с Поволжья – из Мордовии, кажется, из Саранска.
– Саранск не такое уж Поволжье.
– Да? Ну, не важно. В общем, какая-то дыра… Родственников у Тамарки и в самом деле никого нет. И мать и отец умерли, когда она была маленькой, воспитывала ее бабушка (теперь, впрочем, она тоже скончалась). Бабушка у нее была из старой советской интеллигенции… Директриса школы, преподаватель английского и французского, муштровала Тамарку: по утрам – овсянка и физзарядка; по нечетным дням музыка, по четным – танцы…
«А он неплохо – для дальнего свойственника – осведомлен о подробностях личной жизни убитой, – подумал полковник. – И рассказывает о ней с теплом. С теплом, достойным любящего человека».
– В школе Тамара, – продолжал Денис, – блестяще училась, окончила ее с серебряной медалью, перед ней были открыты двери местного госуниверситета. Но вместо этого в один прекрасный день она вдруг исчезла из дома. Бабушка с ума сходила, – а Тамара объявилась в Москве. Она хотела учиться здесь, в столице, и самостоятельно строить свою карьеру. Сняла комнату, подала документы в иняз… Но, знаете, наверно, чем порой кончаются наскоки провинциалов на столицу? В иняз она провалилась. Очень переживала, плакала… Однако в свой Саранск не вернулась. Наврала бабушке, что поступила в педагогический. А сама начала работать – сначала в театре осветителем, потом каким-то чудом уцепилась за телевидение, а затем – пришла в фирму к моему отцу…
– А вы хорошо осведомлены о жизни Тамары. Откуда?
– Отец рассказывал, – нимало не смутившись, быстро ответствовал молодой человек. – Ему же не с кем было поделиться, сестры устроили ему форменную обструкцию, а я готов был выслушивать его рассказы о любимой Тамарочке.
– Что же он еще рассказывал?
– Она пришла на фирму к моему отцу секретарем-референтом. Причем, когда устраивалась, наврала, что в совершенстве владеет английским и французским, что у нее высшее образование… Потом-то выяснилось, что это все неправда, что диплома никакого нет, а по-французски и по-английски она просто кое-как изъясняется… Но было уже поздно: мой отец втюрился в нее, а уж она его из своих рук не выпустила.
– Провинциальная история успеха, – заметил полковник. – Золушка становится принцессой.
– Совершенно верно. Но все равно, – печально улыбнулся Денис, – сказка оказалась с печальным концом.
– Ваш отец и Тамара дружно жили?
– По-моему, да. Я не замечал, чтобы они ссорились или плохо друг о друге отзывались.
– Может, Тамара все-таки была влюблена в вас?
– В меня? – не очень натурально изумился Денис.
– Да. Я все пытаюсь найти объяснение ее завещанию. Тому, что она все оставила вам. Странный поступок – согласитесь.
Денис пожал плечами.
– А что? – продолжил полковник. – Может, это и вправду любовь? Вы, наверное, похожи на своего отца, но ему было под шестьдесят, а вам всего за тридцать. Он уже стар, а вы молоды и хороши собой. По крайней мере, по возрасту Тамара ближе к вам, чем к нему.
Денис, казалось, обдумывает замечание полковника. Наконец он покачал головой:
– Не знаю. Не думаю. Никакой такой любви я с ее стороны не замечал. – И вдруг добавил со сдержанной яростью: – И знаете что, полковник? Не надо меня провоцировать.
– Валерий Петрович.
– Что?
– Называйте меня лучше Валерий Петрович… Хочу заметить: версия, что Тамара любила вас, прекрасным образом объясняет ее завещание.
Денис окрысился:
– Я вас, Валерий Петрович, для чего нанял? Для того, чтобы вы расследование вели? Или в моем грязном белье копались?
– Вы меня – наняли, это верно, – холодно глянул на собеседника Ходасевич. – Да ведь не вы один. Члены вашей семьи – тоже пайщики данного, так сказать, консорциума. Да и на работу к вам я не просился. Вы сами умоляли сделать вам одолжение. Так что будьте любезны отвечать на мои вопросы – в противном случае я возвращаю вам чек и немедленно уезжаю.
Во время сей отповеди лицо Дениса менялось: от удивления к возмущению. Младший Конышев явно не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном. Однако он все-таки смирил гордыню (или решил, что полезнее будет изобразить смирение) и пробормотал:
– Извините. Вы правы. Извините.
– Так-то лучше, – крякнул Ходасевич. – Тогда продолжим. Скажите, ваш бизнес пересекался с бизнесом отца?
– С какой стати? Я строю дома, он экспортировал лес. Ничего общего.
– Так-то лучше, – крякнул Ходасевич. – Тогда продолжим. Скажите, ваш бизнес пересекался с бизнесом отца?
– С какой стати? Я строю дома, он экспортировал лес. Ничего общего.
– И вы с ним никогда не говорили о бизнесе?
– Понима-аю, – протянул Денис. – Майка вам и об этом разболтала. Вот коза неугомонная! Кто ее просил трепаться!.. Да, однажды мы с ним по телефону обсуждали деловые темы. Не хочу углубляться в детали, но мой отец – я думаю, случайно, неумышленно – залез в чужую епархию, и меня попросили предостеречь его, чтобы он не делал глупостей.
– Кто вас просил его предостеречь?
– Мои партнеры по бизнесу, скажем так.
– Конкретнее?
– Да какая разница! Наш с ним разговор ни при чем, уверяю вас!
– А почему вы думаете, что ваши партнеры по бизнесу не имеют отношения к его убийству?
– Это совершенно исключено, – Денис сделал решительный отметающий жест. – Они цивилизованные люди и криминальными методами вести дела ни в коем случае не будут. Это не в их правилах.
– Денис, – Ходасевич стремительно поменял тему и пристально посмотрел на собеседника, – что вы делали в ночь, когда была убита ваша мачеха?
– О-о, господи! – досадливо вздохнул тот. – Спал.
– По-моему, не только.
– Ну, Майка! Ну, стервь! Ну, помело!
– Значит, вы в самом деле отсутствовали в своей комнате, – спокойно заметил полковник.
– Да! – чуть не выкрикнул Денис. – Отсутствовал!
– Поточнее, пожалуйста, – сухо вопросил полковник. – Когда вы отсутствовали? Как долго? Где были?
– Ох. Глупая история… Я проснулся среди ночи. Наверное, около трех. Никак не мог уснуть. Все о работе думал. Знаете ли, у меня сейчас непростые времена… Ну, я ворочался, ворочался и понял, что не засну. Решил пойти прогуляться.
– В котором часу это было?
– В половине четвертого ночи. Может быть, в четыре. Я на часы не смотрел.
– И вы…
– Я оделся, вышел на улицу. Побродил по участку, покурил. Потом замерз, вернулся. Лег, уснул.
– Во сколько вы возвратились в свою комнату?
– Думаю, часов около пяти. Как раз чуть начало светать.
– И, пока вы гуляли, вы ничего подозрительного не заметили? Никого не встретили?
– Нет. Ничего не заметил. И никого. В доме было тихо, как в гробу. Я и подумать не мог…
– А свет у кого-нибудь в комнатах горел?
Этот простой вопрос, казалось, застиг собеседника врасплох.
– Я не приглядывался…
– Вы же говорите, что по участку гуляли? Оттуда виден дом.
– Нет-нет, – торопливо проговорил молодой человек, – свет не горел ни у кого.
– Отлично. И к комнате Тамары вы не приближались и в нее не заходили.
– Я же говорю вам: нет! Уже в сотый или тысячный раз!
– Знаете, Денис, я бы очень хотел вам верить, но экспертиза недвусмысленно свидетельствует, что в ночь убийства ваша мачеха имела половое сношение с мужчиной.
Полковник испытующе уставился на молодого человека. Он в течение всего разговора тщательно отслеживал реакции Дениса на вопросы – казалось, очень простые вопросы. Ходасевич почти всегда – сказывались десятилетия работы – мог безошибочно определить, безо всякого «детектора лжи», врет человек или говорит правду. Мимика лица, тембр голоса, взгляд, непроизвольные жесты – все эти индикаторы точно свидетельствовали, когда собеседник кривит душой. Оставалось только своевременно и правильно ставить вопросы, чтобы вывести контрагента на чистую воду.
Но в случае с Денисом все оказалось сложнее. Он был непроницаемым – какими обычно бывают работники спецслужб, прошедшие соответствующую подготовку, профессиональные мошенники, бизнесмены или игроки в покер. По его реакциям полковник никак не мог с уверенностью заключить: врет его собеседник или все-таки говорит правду.
А может, это он сам, Ходасевич, состарился и потерял чутье?
Вот и на последний вопрос-реплику об интимной жизни Тамары в ее последнюю ночь реакция Дениса оказалась неожиданной. Молодой бизнесмен усмехнулся, хлопнул в ладоши, откинулся в кресле и захохотал.
– Ну, Инков! – пробормотал он сквозь приступ искреннего смеха. – Во дает! Вот шустрый тихоня!
РитаВся ее жизнь шла наперекосяк. Это было первое, о чем она думала, просыпаясь: моя жизнь не удалась. Мне тяжело. Мне плохо. Я не хочу жить.
Рита пыталась отделаться от этих мыслей, изгнать их повторением молитвы, но собственный голос, шепчущий привычное «Отче наш», казался ей самой неискренним, и сквозь слова, обращенные к богу, проступала отчетливо мысль: как я несчастна!
Ее не радовало ничего: ни собственный особняк в предместье Лондона, ни обеспеченная жизнь, ни свобода. Ее не радовали полки супермаркетов, уютные палисадники, чистый воздух. Ее не радовали даже собственные дети. Она пыталась умилиться их щебетанью и шалостям – а думала только о том, сколько сил она уже положила на них и сколько еще придется отдать, и все – без малейшего намека на вознаграждение или хотя бы благодарность. Она была глубоко несчастна.
И она знала, твердо знала, когда это началось. С какого момента ее жизнь ухнула в пропасть: в тот день, когда ее обожаемый отец ушел из семьи. Когда он связался с этой тварью Тамаркой. Именно тогда заболела, да так и не смогла оправиться мама, а сама Рита бросила театральное училище, приняла предложение ничтожества Пита и уехала в Англию. Но отъезд из страны не принес ей ни облегчения, ни забвения. Наоборот, ей стало только хуже.
И каждый день, много дней подряд – год за годом! – она просыпалась и думала, как она несчастна. И постепенно начинала понимать, кто в этом виноват. Доходила до этой мысли. Прозревала.
Виноват во всем был отец.
Это он разрушил семью. Он убил маму. Он искалечил Ритину жизнь.
Он – и еще эта сволочь, Тамарка.
Много дней Рита думала об этом, и вина отца выглядела несомненной. Больше того: с каждым новым утром – тоскливым и щемящим – его вина становилась все более отчетливой и выразительной. И в одну прекрасную минуту Рита поняла, что ей следует делать. И в тот самый миг ей стало легче. Ей сразу стало легче!
И вскоре, совершенно не раздумывая о деталях, она знала, что стоит ей только остановиться и начать рефлексировать, как она начнет сомневаться и бросит все. Рита пошла на первое преступление: сняла со своего крошечного счета в банке все наличные, оставила записку Питу, что уезжает, и первым же рейсом отправилась в Москву.
Пит потом простил ее – а что ему еще оставалось делать?
Но вот сумеет ли она простить саму себя?
Ее мечта исполнилась. Отец мертв. И Тамарка тоже мертва.
Нет, Рита не испытывала ни малейшей жалости и ни малейших угрызений совести тоже. Но, спрашивала она себя, стало ли ей легче? Та радость жизни, что давным-давно, после предательства отца, покинула ее, – вернулась ли она? Ушли ли боли за грудиной? Стихла ли тоска? Стало ли ей веселей смотреть на мир? Она задавала себе все эти вопросы и честно на них отвечала. Нет, нет и нет. Боль, и грусть, и тоска вернулись и принялись мучить ее – и даже с новой силой.
Значит, отец и мачеха были ни при чем? Значит, они погибли совсем напрасно? Значит, их смерть ничто не изменила?
И причина заключается не в них – а в ней? В ней самой?
ВикаОна, конечно, не ослушается. И пойдет на кухню. И станет готовить им и ужин, и чай. И с улыбкой подавать им. Но они пока не понимают – жаль, что не понимают! – что она теперь никакая не прислуга. Она – ровня им.
Вика многому научилась с тех пор, как стала жить дома у Хозяина. Дай бог каждому! Дай бог каждой из них! Пусть она не заканчивала эти их институты-университеты, но она теперь была не только умна, но и воспитана, и образована. Конечно, никакого регулярного плана ее воспитания-образования у Хозяина не было. Но когда у него выдавался свободный день – раз или два в месяц, не чаще, – Хозяин был занятым человеком! – он брал ее с собой, сажал в машину и вез в Москву. И они были только вдвоем. Конечно (и Вика замечала это), Тамара ревновала его к ней, но ничего не говорила и даже старалась не показывать вида. А Хозяин водил ее в Кремль и на Патриаршие пруды, в Пушкинский музей и Храм Христа Спасителя и рассказывал обо всех достопримечательностях, полотнах и скульптурах, и получалось у него лучше, чем у любого экскурсовода. А потом он приглашал ее в ресторан и попутно поведывал, как и что едят в разных странах: о кухнях средиземноморской, китайской, японской и о разных винах, и даже научил ее есть палочками. Поэтому во многих вещах Вика разбиралась так, что дай бог любой девчонке вроде Риты с Наташкой.
А еще Вика читала. В особняке действовал один важный запрет: в отсутствие Хозяина и Тамары нельзя включать телевизор. Сам Хозяин телевидения не любил, называл его «ящиком для идиотов», смотрел только (изредка) новости, когда в стране и мире что-нибудь важное случалось, да фильмы на плоских дисках, которые назывались DVD. Поэтому досуг свой Вика коротала с книжками.