Конец режима гетмана в Украине фактически совпал с другими переменами в Европе, оказывавшими серьезное влияние на происходившее на территориях бывшей Российской империи. В ноябре пала монархия в Германии, одновременно распалась Австро-Венгрия, войска этих уже бывших империй готовились возвратиться с территории Украины домой, но с юга России, наоборот, готовились к высадке войска Антанты. На Дону набирала силу Белая армия.
В декабре 1918 г. в Украине установился новый режим, известный как Директория Украинской народной республики: ее председателем стал бывший глава Генерального секретариата УНР Владимир Винниченко, а головным атаманом — Симон Петлюра. Оба они сработались еще во времена Центральной рады в 1917 г., когда Винниченко возглавлял Генеральный секретариат (правительство), а Петлюра — военное министерство.
Считается, что Директория была менее «буржуазной», чем правительство Скоропадского, и более «социалистической», но главное, что продолжало не устраивать в Украине всех ее «друзей», — что новое правительство претендовало на самостоятельность в большей степени, чем правительство гетмана. Поэтому Директории в течение двух лет нахождения у власти в Украине приходилось постоянно отбивать атаки большевиков, частей Добровольческой армии и польских формирований.
С Польшей в итоге Петлюре пришлось заключить договор, по которому Галиция как часть бывшей монархии Габсбургов отходила Варшаве. Поляки за это пообещали оказать содействие атаману в войнах с главным противником — большевиками, но, вот беда: сама Галиция, провозгласившая Республику Западная Украина, с этим не соглашалась. Тем не менее, и галичанам в итоге пришлось согласиться с потерей едва обретенной свободы: после кровопролитной войны Москва заключила с Варшавой свой договор, по которому западные земли Украины переходили Польше, а восточные — Советской России.
А теперь — все то же самое, но подробно.
Первый универсал
Генерал Антон Деникин при описании того положения, в котором находились основные воюющие страны к весне 1917 г., замечал, что «превосходство войск Антанты над армиями центральных держав составляло примерно 40 %: в то время союзники черпали людские запасы в колониях, Германия выкачала уже из своей страны все, что мог дать народ, все возрасты от 17 до 45 лет… немцы… для работ использовали широко и беспощадно пленных, особенно русских, и население оккупированных стран… промышленность в Германии испытывала жестокое потрясение… В Австрии положение было не лучше: Галиция была разорена войной, двукратным переходом из рук в руки, беженством и болезнями»[39]. В этих условиях в России грянула Февральская революция.
В период между февралем и октябрем 1917 г. большинство украинского парламента — Центральной рады Украины и правительства в лице Генерального секретариата не ставило перед собой задачу немедленного выхода из бывшей Российской империи (как, например, новые власти в Польше), но стремились добиться широкой автономии в составе создаваемого демократического государства[40]. И это несмотря на то, что политические деятели в Киеве и за границей прекрасно отдавали себе отчет в природе неослабных притязаний России на политическое верховенство во взаимоотношениях с Украиной и в том, что эти притязания вряд ли ослабнут — даже с учетом таких кардинальных изменений в государственном устройстве, которые произошли в феврале 1917 г. Природа этих притязаний заключалась в феодальной привычке России к расходованию богатейших сырьевых и человеческих ресурсов Украины. Владимир Винниченко, занимавший пост главы Генерального секретариата УНР в 1917 г., отмечал в своих воспоминаниях: «Речь о том, что все русское государство, все его классы и группы относились без особого уважения к украинскому возрождению. И до войны, и до революции, как и в момент самой революции, украинство располагало слишком незначительным количеством защитников среди русской демократии. / Причин тому много. Основной причиной, как и во всех явлениях человеческой жизни, была причина экономического, материального характера. То, что сподвигло московских самодержцев на брутальное расторжение переяславского трактата и на систематическое обнищание украинской нации, то же самое спровоцировало русскую демократию к защите украинства от царизма. А именно: богатства украинской земли. Украина, эта “житница России”, со своими 30–35 миллионами населения, чрезвычайно симпатично окаймляла необозримые просторы империи. С Украиной русский народ имел более импозантный вид, чем без нее»[41].
Речь о том, что все русское государство, все его классы и группы относились без особого уважения к украинскому возрождению.
С политической же точки зрения признание реальной автономии Украины неминуемо вело к признанию ее национальной самобытности. «А это означало, — как справедливо отмечал Винниченко, — сразу уменьшить “единый великий русский народ” на 30–35 миллионов. С другой стороны, это означало перестать быть единым, бесконтрольным хозяином богатой, плодородной, сахарной, раздольной, хлебной территории. Далее это означало признать не только за царизмом, но и за самим собой вековую кривду в отношении украинского народа. А это влекло за собой обеднение Великороссии, перемещения ее с позиций самодержавного народа на позиции соучастника с другими народами России»[42].
В поддержку этих своих доводов Винниченко обращает внимание на то, что в 1917 г. Временное правительство единогласно (Винниченко это подчеркивает) отказало Центральной украинской раде в праве на провозглашение автономии. Что, мягко говоря, не соответствует действительности: на самом деле Временное правительство в лице его главы кн. Георгия Львова, лидера кадетов — министра иностранных дел Павла Милюкова и адвоката Александра Керенского, занимавшего пост министра юстиции в первом составе правительства, вовсе не отказали Украине в праве на оформление автономии (более того — в целом не возражали), но переадресовали этот вопрос на усмотрение Учредительного собрания.
Сами попытки к определению более свободного государственного статуса украинские деятели начали предпринимать тотчас после того, как в России пало самодержавие. Лидер кадетов Павел Милюков свидетельствует, что кабинет в первых же своих решениях стремился исправить все те нарушения и несправедливости, которые допускала ранее центральная власть Великороссии в отношении народов и стран, входивших в империю. Так, уже 6 марта 1917 г. был подписан манифест о Финляндии, которым отменялись все конституционные нарушения, «совершенные с самого начала русификаторской политики Бобрикова (то есть с 1892 г.), даровалась полная амнистия лицам, боровшимся с русским правительством за права Финляндии»[43] и т. д. И в следующем вопросе — о Польше Временное правительство по настоянию Милюкова высказалось за полную независимость «объединенной из трех частей этнографической Польши»[44], однако ввиду германо-австрийской оккупации выпустило не манифест, а воззвание с призывом совместно бороться «за нашу и вашу свободу».
«Житница России» чрезвычайно симпатично окаймляла просторы империи. С Украиной русский народ имел более импозантный вид, чем без нее.
Но почему тогда в вопросах о Польше и Финляндии Временное правительство сочло свои полномочия достаточными для принятия столь кардинальных решений, а в случае с Украиной решило отослать ее делегатов к Учредительному собранию? Дело в том, напомним, что Польша и Финляндия, в отличие от всех остальных унифицированных губерний империи, к которым относилась и Украина, пользовались правами автономий еще до Февральской революции 1917 г., то есть при самодержавии. Но несмотря на это, узнав о «вольнице» для Польши и Финляндии, ко Временному правительству тотчас потянулись ходоки и от бывших унифицированных губерний, не только от Украины. Так, 18 марта 1917 г. кн. Георгия Львова посетила с требованием, подобным украинскому, литовская делегация. Но, как считал Павел Милюков, решение о немедленном предоставлении автономии всем желающим «предрешало бы будущее устройство России, и уже поэтому должно было быть отложено до Учредительного собрания»[45].
Примерно в то же самое время, когда кн. Львов принимал представителей от Литвы, у него побывала и делегация от Украины, состоявшая из петроградских жителей: А. И. Лотоцкого, М. А. Корчинского, М. А. Славинского, Гогеля, Т. Гайдара и Лободы. Все говорит за то, что эта делегация заранее согласилась с необходимостью отложить вопрос о государственном статусе своей страны до Учредительного собрания, да и текущие требования хотя и были обширными, но отличались умеренностью: назначить в украинские губернии лиц, знакомых с краем и языком, назначить губернскими комиссарами украинцев, учредить при Временном правительстве пост комиссара по украинским делам, ввести украинский язык в судопроизводство, преподавание и т. п.[46].
Примерно в то же самое время, когда кн. Львов принимал представителей от Литвы, у него побывала и делегация от Украины, состоявшая из петроградских жителей: А. И. Лотоцкого, М. А. Корчинского, М. А. Славинского, Гогеля, Т. Гайдара и Лободы. Все говорит за то, что эта делегация заранее согласилась с необходимостью отложить вопрос о государственном статусе своей страны до Учредительного собрания, да и текущие требования хотя и были обширными, но отличались умеренностью: назначить в украинские губернии лиц, знакомых с краем и языком, назначить губернскими комиссарами украинцев, учредить при Временном правительстве пост комиссара по украинским делам, ввести украинский язык в судопроизводство, преподавание и т. п.[46].
Временное правительство не только с благосклонностью восприняло эти требования, но и предприняло целый ряд убедительных мер к их удовлетворению: ведомство народного просвещения взялось за введение национального языка в преподавание; из тюрем начали выпускать арестованных за украинскую пропаганду; Д. И. Дорошенко был назначен особым комиссаром для управления оккупированными местностями Галиции, известный украинский деятель Н. П. Василенко — попечителем Киевского округа[47] и т. д.
Так что на самом деле Временное правительство вовсе не «отказало Центральной украинской раде в праве на провозглашение автономии», как это изложено у Винниченко, а именно отложило решение этого, как и многих других вопросов, до Учредительного собрания.
Временное правительство не отказало Центральной украинской раде в праве на провозглашение автономии, а отложило решение этого вопроса до Учредительного собрания.
Но нужно учитывать и то, что наиболее решительные представители украинского национального движения вели работу по отделению Украины от России задолго до возникновения революционной ситуации в 1917 г. (при том, что никто в здравом уме не мог заранее предположить того, что на самом деле произойдет со страной в том году). Правда, стремление Украины к независимости уже и тогда было принято объяснять исключительно происками исторических врагов России: сами украинцы будто бы были не способны оценить вред от оформления государственности (такое же мнение бытует и в современной России).
Это правда, что Украине в течение всей своей истории приходилось выбирать из нескольких зол, и над страной всегда довлели более развитые в экономическом и военном отношении страны: Россия с востока, Польша и Германия с запада. И у Германии, разумеется, был свой интерес в том, чтобы постоянно провоцировать и подпитывать сепаратистские настроения в Украине — особенно с началом Первой мировой войны, ведь это с очевидностью ослабляло Россию.
Лидер кадетов Павел Милюков был одним из тех, кто в историческом прошлом придерживался именно такой точки зрения: что все украинское национально-освободительное движение в начале XX в. сводилось лишь к получению средств от Германии. «В намерение наших врагов давно, еще до русской революции, входило раздуть украинский сепаратизм, чтобы в худшем случае создать русской армии новые затруднения в тылу, а в лучшем — подготовить себе союзников, если удастся перенести театр военных операций на русский юг и даже создать возможность отделения Украины от России в случае удачного исхода этих операций»[48]. По мнению Милюкова, именно с этой целью в самом начале Первой мировой войны был создан «Союз освобождения Украины» во главе со Скоропись-Иолтуховским и Меленевским. Причем первый из двух упомянутых персонажей фигурировал в дальнейшем в протоколе допроса прапорщика российской армии Ермоленко, вернувшегося из германского плена весной 1917 г. Этот протокол, опубликованный в связи с событиями Июльского выступления в Петрограде по инициативе Керенского с единственной целью — выведения большевиков из борьбы за места в Учредительном собрании, и поныне используется апологетами версии об их покупной активности в 1917 г.: будто бы фельдмаршал Гинденбург снабжал средствами не только представителей украинского национально-освободительного движения, но центральный актив крайне левого политического течения в самой России[49]. Но если Скоропись-Иолтуховский, со слов Милюкова, и признавал существование материальной поддержки «Союзу освобождения Украины» «от друзей украинского народа, принадлежащих по национальности к врагам России»[50], то в случае с большевиками эти обвинения по сей день остаются целиком голословными.
Неправда и то, что все украинское национально-освободительное движение с самого начала XX в. (или с еще более ранних времен) спонсировалось и существовало исключительно на поступления из-за границы — из Германии или из других стран. Апологеты таких версий украинского сепаратизма напрочь отказывают украинцам в праве на самостоятельное мышление, на самоопределение нации, на ее стремление к независимости. И тот же Милюков в своих воспоминаниях вынужден ссылаться на вышедшую в 1917 г. в Стокгольме брошюру Скоропись-Иолтуховского «Что же такое Союз освобождения Украины», в которой — в ответ на печатные обвинения российского генерального штаба — говорится, что идея союза «народилась в некоторых эмигрантских кругах за границей задолго до возникновения войны», и что с началом войны этот союз сознательно «занял враждебное отношение к России, возлагая свои надежды на военный разгром царской России армиями центральных государств»[51].
Между тем в качестве подтверждения своих аргументов Милюков приводит свидетельство другого деятеля украинской эмиграции — Влад. Степанковского, который сообщает, что сама идея «Союза освобождения Украины» принадлежала Австрии, которой эта организация понадобилась с целью слияния Западной Украины с ее восточной, российской частью, а когда это не удалось, и российские войска заняли Галицию, то интерес к «Союзу» в Австрии быстро пропал, и его деятели были вынуждены обратить свои просьбы о помощи к Германии. Здесь «Союз» привлекли для пропагандистской работы в среде украинских военнопленных, из которых к началу 1916 г. был сформирован «1-й сечевой Тараса Шевченко полк», одетый в национальные жупаны[52].
Но и это свидетельство не опровергает того факта, что деятели эмигрантского «Союза освобождения Украины» вели самостоятельную и осознанную работу, направленную на обретение независимости Украиной, в ходе которой использовали совпадающие интересы других держав. К тому же и в самой Германии не было единого понимания того, каким образом необходимо использовать Украину. Более того, в среде авторитетных экспертов бытовало мнение, что «украинское движение есть “семейное дело России”, и раздувать его вредно для Германии»[53]. В других, близких к германскому МИДу кругах полагали, что для Украины достаточно автономии. И, наконец, третья, близкая к генеральному штабу и состоявшая в том числе из высших офицеров группа настаивала на обретении Украиной независимости, но под немецким контролем.
Украинские деятели как за границей, так и в самой Украине прекрасно отдавали себе отчет в том, что примерно такими же, как в Германии, соображениями руководствовались политические элиты в каждой из стран, претендовавших на ее территорию. И были вынуждены лавировать между водоворотами их течений, каждое из которых грозило затопить своей мощью Украину. Неудивительно поэтому, что вскоре после Февральской революции — когда сама государственность в России впервые в истории приобрела совершенно иной, отличный от самодержавия оттенок, — деятели «Союза освобождения Украины» Скоропись-Иолтуховский и Меленевский перебрались из Берлина в Стокгольм, откуда обратились к Временному правительству с просьбой разрешить им вернуться на родину. Милюков, правда, в дальнейшем описании тех событий вновь ссылается на свидетельство Влад. Степанковского, который утверждал, что Скоропись-Иолтуховский и Меленевский сделали это, выполняя задание германского генштаба, — чтобы уже в Украине составить конкуренцию Центральной раде и вести подрывную работу[54]. Отнесем это на счет присущего для части людей пристрастия к конспирологии и упрощенчеству — то есть к объяснению всего происходящего лишь интересом иностранных держав и корыстью отечественных коллаборационистов (в точности как в современной России). Не лишен оказался этого пристрастия даже и такой выдающийся ученый и политический деятель, как Павел Милюков.
Как упоминалось, в первые же дни и месяцы после Февральской революции вокруг Украины сформировались сразу несколько претендовавших на масштабное представление ее интересов политических групп. Одна сконцентрировалась вокруг деятелей того самого «Союза освобождения Украины» Скоропись-Иолтуховского и Меленевского. Другая, начавшая первой переговоры с Временным правительством, группа из петроградских деятелей А. И. Лотоцкого, М. А. Корчинского, М. А. Славинского, Гогеля, Т. Гайдара и Лободы. Третья группа, располагавшая, кажется, наилучшими перспективами для того, чтобы вывести, наконец, Украину на путь обретения независимости, находилась на территории самой Украины, в Киеве: усилиями именно этой группы была создана Центральная украинская рада, которая вскоре же и заявила о праве украинского народа на государственное обособление. И здесь уже никакие устремления к упрощенчеству в украинском вопросе не помогут сторонникам версий о заграничных следах найти эти следы в действительности.