– Сдавайся, – сказал он, направив залитое кровью лезвие в лицо Ярта Овейна – бледное, худое лицо, перекошенное от страха.
– Где моя сестра, ублюдок? – выкрикнул Овейн, смешно размахивая перед собой кинжалом в вытянутой руке. – Что ты с ней сделал?
– Ты поранишь себя, – сказал Киан. – Брось нож и ляг на землю, Ярт.
Его хрипловатый негромкий голос, казалось, на мгновение смутил паренька. Тот растерянно шагнул назад, вертя головой, будто надеялся, что сестра, которую он так храбро и так глупо пытался спасти, выскочит из-за дерева и сама кинется ему на выручку. Киан воспользовался его замешательством и ударил клинком по руке плашмя, целясь в костяшки пальцев. Мальчик вскрикнул и выронил кинжал. Киан выдернул ноги из стремян и спрыгнул с коня – прямо на Ярта, сбив его с ног. Они покатились в траву. Парень кричал и дергался, вслепую лупя кулаками. Киан перехватил его запястья, без труда сжал одной рукой и наскоро связал собственным Яртовым поясом. Потом поднялся, оставив мальчишку барахтаться в траве, и бережно вынул из поясной сумы вторую кожистую змейку с переливчатым синим узором на блестящей спине. При виде змейки Ярт Овейн тонко вскрикнул – и застыл, будто парализованный, глядя вытаращенными от ужаса глазами, как Киан подносит вертящуюся в ладони ленточку к его руке. Змейка соскользнула, поерзала, устраиваясь, впилась в плоть – и растаяла, оставив на коже Ярта бледный голубой след.
Киан размотал пояс Ярта, обвитый вокруг запястий студиозуса, и бросил его на землю.
– Где твоя лошадь?
– В кустах, – всхлипнул парнишка. Когда Киан видел его в последний раз, он был совсем малышом и очень походил на Эйду. Теперь, к восемнадцати годам, он вырос в нескладного долговязого юнца с острым носом и по-школярски гладко выбритыми впалыми щеками.
– Как она, справная? Или те, что у твоих товарищей, были лучше?
– У... – парень прерывисто вздохнул, похоже, осознав наконец, что все его друзья, кроме одного – все, кого он втравил в эту глупую авантюру, – мертвы, мертвы по его вине. Ему стоило явного труда продолжить: – У Лорика ко... кобыла...
– Возьми кобылу Лорика, – сказал Киан. – Мы поедем быстро. Возвращайся на дорогу и жди нас там.
Пока Ярт всхлипывал, остервенело растирая руку, будто надеялся содрать с нее синюю отметину, Киан поднял и прицепил к своему поясу его кинжал, отер от крови меч и подозвал отбежавшего коня. Впрочем, за коня можно было не волноваться: на его правой передней ноге, над копытом, виднелся точно такой же голубоватый узор, что и на запястьях Овейнов. Киан поправил плащ, прикрыв им левую сторону груди, вскочил в седло и, оставив мальчишку позади, выехал на дорогу, чтобы вернуться туда, где его покорно дожидалась Эйда.
– Можем ехать, – сказал ей Киан. – Твой брат теперь тоже с нами.
Она подняла на него ничего не выражающие глаза. И сказала:
– Это не ты, Киан. Это... это та тварь в тебе.
– Нам следует поторопиться, – ответил он. – Ты, должно быть, устала, но потерпи еще немного. Вскоре мы сделаем привал.
* * *– Это я виноват. Прости меня, Эйда, я так виноват...
Ее белый плащ извозился в грязи и дождевой воде, темными потеками разукрасившей парчу. Непрактично оделась, думал Киан, раздувая угли в так и норовящем погаснуть костерке. Дрова отсырели, и искра высекалась плохо, а зажегшись, ту же меркла под ударами дождевых капель, срывавшихся с мокрой листвы.
– Я не должен был втягивать тебя... прости меня, прости...
Эйда не отвечала, только неотрывно смотрела на брата и беспрестанно гладила по руке. Киан поворошил угли палкой, наконец удовлетворился их яркостью и поправил вертел над костерком. Под вечер сильно похолодало, и он запахнул плащ на груди. Обличье под темной тканью, казалось, дремало, успокоенное теплом.
– Что им нужно от нас?
Голос Эйды, от которого он вновь успел отвыкнуть, прозвучал резко и хлестко. Словно она приказывала, словно требовала немедленного и четкого ответа.
– Спроси своего брата, – сказал Киан, поворачивая вертел. Вырвавшийся из золы язычок пламени лизнул тушку зайца, ошпарив и превратив в уголья нежную плоть. – Мне неведомы прегрешения, за которые воздается кара Кричащего. Я лишь слепой и немой слуга его.
– Ты его слепой и безмозглый раб! – выкрикнул Ярт Овейн высоким, плаксивым голосом. Киан чуть заметно улыбнулся, поплевал на пальцы и ухватился за вертел с другой, раскаленной стороны.
– Вот поэтому, должно быть, Кричащему и неугоден твой брат, Эйда Овейна, – сказал он почти весело и повернул зайца непрожаренным боком вниз.
Эйда перестала гладить руку Ярта и схватила ее обеими своими руками, будто предостерегая, но мальчишка уже разошелся.
– И добро бы просто слепой и тупой – то было бы полбеды! Вся беда в том, что вам нравится быть тупыми! Вы ненавидите знания, сама мысль о знании вам противна! И вам, и вашему безмозглому богу! Только и знаете, что закрывать университеты да жечь ученых мужей на кострах! Да вы просто завидуете! Вам ума хватает только на то, чтоб понять, как мало его у вас, и вы завидуете!!!
– Тише, Ярт, о боже, да замолчи, замолчи же ты! – твердила Эйда, пока он вопил, брызжа слюной и нервно дергая шеей. Привычка всех студиозусов: Киану приходилось арестовывать их и прежде, и каждый вот так же дергал шеей и орал, видимо, воображая, что его пригласили на что-то вроде теософского диспута. Когда же стены каменного мешка смыкались вокруг них и начинался взаправдашний диспут, они продолжали кричать, но уже не так, вовсе не так. Не в хулу Бога Кричащего, но во славу его.
– Готово, – сказал Киан, ловко стаскивая с вертела пышущую аппетитным жаром заячью тушку. – Будете?
– Чтоб ты сдох, чтоб провалился, пес проклятый, – сказал Ярт Овейн и заплакал.
Эйда снова гладила его по рукам и по голове, тихонько приговаривая. Киан с вопросительным видом протянул ей мясо, но она даже не взглянула в его сторону. Он не стал настаивать. Сперва все они так. Восемь дней – долгий срок. Завтра они успокоятся и поедят.
Стучали капли, скатываясь по желобкам листвы, шуршало зверье в траве, громко всхлипывал мальчишка Овейн. Потом перестал всхлипывать и что-то забормотал, кажется, снова прося прощения. Киан закопал под ближайшим деревом заячьи косточки и сладко потянулся.
– Почему они послали за нами тебя?
Эйда все еще гладила руки Ярта. Теперь одними только большими пальцами, крепко обхватив его ладони, быстро, сосредоточенно, словно руки ее брата затекли или до смерти замерзли, и она пыталась их растереть. Синие глаза ее, казавшиеся лиловыми в сумерках, неотрывно смотрели Киану в лицо.
– Они меня не посылали, – ответил он наконец без нерешительности и смущения. Он знал, что она спросит об этом; Обличье сказало ему. – Я сам вызвался для выполнения этой миссии. Сперва Святейшие Отцы доверили ее Клирику Эндру, но я попросил, и ее препоручили мне.
Она, казалось, онемела – или вовсе не знала, что на это сказать. Потом только и выговорила:
– Почему?
Он мог ответить ей, но зачем? Она все равно не поняла бы, да и ни к чему был этот разговор. Киан вытер руки о мокрую траву.
– Друзья твоего брата, с которыми он бражничал и богохульствовал в тавернах, – сказал он, – и которых ты принимала в своем доме... это те, кто был с ним на дороге? Ярт? Это были они?
Парнишка вызывающе засопел: не буду, мол, говорить с тобой, проклятый инквизитор! Киан улыбнулся краешком губ. Он не был инквизитором – и пройдет еще немало лет смиренного и ретивного служения Богу Кричащему, прежде чем ему доверят таинство обращения отступников. Пока же он делал лишь то, для чего был призван – вел их туда, где им даруют спасение.
– Ярт? – повторил Киан по-прежнему мягко, но чуть более настойчиво. Обличье на его груди сонно вздрогнуло, послало волну крови к сердцу. Ярт тоже вздрогнул, так сильно, что Эйда разжала руки и отпустила его.
– Не все, – неохотно ответил мальчишка. – Только... только двое. Остальные... ну, они...
– Я не прошу тебя отвечать, где они. Рассказывать это ты будешь не мне. Но я хотел удостовериться, что не совершил преступления, покарав их прежде воли Кричащего. Хорошо. Спасибо, ты снял камень с моей души.
– Они будут пытать нас? – спросила Эйда. Спокойно спросила, безо всякого выражения.
– Конечно, – так же спокойно ответил Киан.
– А если... если мы...
– Да что бы мы им ни сказали, Эйда! – воскликнул Ярт, теперь уже не с истеричной злобой, как прежде, а с отчаянной, залихватской бравадой. – Я-то ничего не скажу, увидишь, но пусть бы все рассказал, словечко в словечко выложил все разговоры, что мы вели в университете, – им все будет мало. Они думают, что у человека язык развязывается только на дыбе. Они не верят в добрую волю и слов-то таких не знают, им бы все только жечь и убивать!
Киан ничего не сказал. Самое удивительное, что мальчик говорил правду. Но он не понимал этой правды. Он не знал, что крик угоден Богу, ибо чтит Голос его, но не всякие крики суть Голос Божий, и не каждый умеет кричать. Святейшие Отцы учат этому. Учат терпеливо. И Киан верил, что в последнем крике, который исторгнется из глотки этого заносчивого петушка, прозвучит долгожданное понимание.
– Я не прошу тебя отвечать, где они. Рассказывать это ты будешь не мне. Но я хотел удостовериться, что не совершил преступления, покарав их прежде воли Кричащего. Хорошо. Спасибо, ты снял камень с моей души.
– Они будут пытать нас? – спросила Эйда. Спокойно спросила, безо всякого выражения.
– Конечно, – так же спокойно ответил Киан.
– А если... если мы...
– Да что бы мы им ни сказали, Эйда! – воскликнул Ярт, теперь уже не с истеричной злобой, как прежде, а с отчаянной, залихватской бравадой. – Я-то ничего не скажу, увидишь, но пусть бы все рассказал, словечко в словечко выложил все разговоры, что мы вели в университете, – им все будет мало. Они думают, что у человека язык развязывается только на дыбе. Они не верят в добрую волю и слов-то таких не знают, им бы все только жечь и убивать!
Киан ничего не сказал. Самое удивительное, что мальчик говорил правду. Но он не понимал этой правды. Он не знал, что крик угоден Богу, ибо чтит Голос его, но не всякие крики суть Голос Божий, и не каждый умеет кричать. Святейшие Отцы учат этому. Учат терпеливо. И Киан верил, что в последнем крике, который исторгнется из глотки этого заносчивого петушка, прозвучит долгожданное понимание.
– Давайте поспим, – предложил он. – Завтра выйдем на пустошь, там дорога будет трудной.
Мальчишка снова выкрикнул что-то оскорбительное, Эйда снова промолчала. Киан завернулся в плащ и безмятежно уснул. Обличье сонно пульсировало на его груди.
* * *Проснись! Проснись! Проснись! Проснись! Проснись!!!
Он проснулся, но слишком поздно. Не сразу понял отчего: обычно его сон был чуток, и это делало его хорошим стражником в те времена, когда на левой стороне его груди еще не появилось татуировки. Но на сей раз он не смог проснуться, когда следовало. Слышал предостерегающий крик Обличья, бившийся внутри его мозга, но проснуться не мог. Что-то мешало. Лишь когда Киан открыл глаза и ощутил острую вспышку боли в виске, он понял, что это был не сон, а беспамятство. Кто-то ударил его по голове, пока он спал. Но и там, в вязкой цепкой тьме, он слышал Обличье и видел его. Он всегда видел его, даже во тьме.
Видел, слышал – но не смог вовремя ответить на зов.
Он успел заметить над собой перекошенное от страха, но странно сосредоточенное лицо Ярта Овейна – и через мгновение ослеп от боли, по сравнению с которой боль в виске казалась безобидным комариным укусом. Кажется, ему оторвали что-то – руку или ногу? Нет, руки и ноги на месте – на месте и связаны... Но какую-то его часть пытаются от него отсечь, и она жжет его, так, как жгла бы уже оторванная конечность, когда мерещится, будто она все еще при тебе и так болит...
А хуже всего было то, что он знал это чувство. Знал эту боль.
– Ярт. – Голос Эйды звучал издалека, дрожа и колеблясь, как предрассветный сон, который невозможно уловить, как ни старайся. – Ярт, ну что?.. Что?..
Киан застонал. Стон получился сдержанным и негромким. Он постарался дышать ровнее. Он должен был успокоиться.
– Ну что там, Ярт? Что?..
– Да не знаю я! – с отчаянием выкрикнул студиозус, и Киан очнулся окончательно.
Он лежал на земле, на спине, давя тяжестью собственного тела на скрученные руки, голый по пояс, и мокрая трава холодила его лопатки. Овейны стояли над ним на коленях, глядя расширившимися, остановившимися от напряжения глазами – не на него. На его Обличье. О Боже Кричащий, так вот что так болит, понял наконец Киан. Вот что они пытались сделать!
Он почувствовал холод. Звенящий, вымораживающий душу холод беспредельной ярости.
Они раздели его, и теперь все Обличье было на виду, открытое воздуху и ветру. Небольшое, с половину ладони, не понять, мужское или женское лицо с опущенными синими веками, с плотно сжатыми синими губами выделялось на смуглой Киановой коже. Тонкие линии отливали то голубизной, то багрянцем и, казалось, поблескивали в темноте. «Хотел бы я знать, красиво ли оно», – мелькнула у Киана неуместная мысль, и он ощутил мимолетный укол зависти, какой испытывал изредка, думая об этом. Ярт и Эйда Овейны смотрели на Обличье так, как могли смотреть лишь те, кто не носит его на себе, и видели его таким, каким никогда не видел его Киан. Он-то мог лишь опустить голову и увидеть Обличье наоборот, подбородком вверх, вытянутыми уголками закрытых глаз вниз – или в зеркале, но тогда казалось, будто оно с правой стороны груди, а не на сердце. Носящий Обличье – единственный, кому вовек не дано увидеть истинное его лицо. И потому-то он единственный, кому неведом страх, который чувствуют прочие, когда оно открывает глаза.
«Открой глаза, – мысленно взмолился Киан, – открой же глаза и скажи им...»
Оно не могло.
Они замазали ему глаза смолой.
– Мы можем идти? – Эйда шептала, кажется, больше от страха, чем от нежелания привлечь внимание Киана. – Оно теперь не...
– Я не знаю, – повторил Ярт. Его руки, перемазанные в черном и липком, мелко дрожали. – Я не... проклятие! Он очнулся!
Мальчишка принялся дико озираться, ища что-то, потом схватил с земли и занес над головой камень. Киан ощутил легкий удар в висок изнутри – Обличье ослепло, но не онемело, нет, – и понял, что именно этот булыжник едва не проломил ему голову. Он сжался, рванулся и одним движением перекатился по земле в сторону, так что камень с размаху вмялся в податливую влажную землю.
– Перестань! Нет! – Эйда схватила брата за руку. – Ты же обещал мне! Ты говорил, что сможешь...
– Я говорил, что попробую! – заорал в ответ Ярт – и вырвал рукав из ее пальцев. – Чья жизнь тебе в конце концов дороже, его или наша?!
Она села на пятки, бледная, с упавшим на спину капюшоном и растрепанными прядями, выбившимися из кос. Киан осторожно пошевелился. Руки и ноги были стянуты не очень крепко; он не сомневался, что сможет освободиться, но на это уйдет время. Он все еще чувствовал ярость – и боль, боль части его тела, нет, части его, которой они посмели коснуться. Тягучая древесная смола, размазанная по коже, стягивала волоски на груди и жгла, словно каленое железо.
– Вы глупцы, – хрипло сказал он. – Вы не знаете, с чем связались.
В глазах Эйды плескался ужас.
– Ярт, ты говорил, что сосновая смола...
– Сосновая смола с мумие, – отрывисто закончил тот, сжимая и разжимая кулаки. – Или хотя бы с молотыми костьми. Ну нету у меня мумие! И кости только заячьи, а если в и были человечьи, все равно нет ступки, чтобы их растереть. И к тому же... к тому же я никогда этого сам не делал. И не видел даже, как это... Мне рассказывали, – неловко закончил он и заломил пальцы – беспомощным, женским жестом.
Киан почувствовал, что улыбается. Это была та самая улыбка, от которой пели птицы в душе трактирщика Алько по прозвищу Шиповник. Других улыбок не осталось у того, кто звался когда-то Кианом Тамалем.
– А еще деготь, – сказал он. – Деготь даже лучше смолы. Но непременно с примесью из тертого бараньего рога и мочи того, кто носит Обличье. Или же взять женской месячной крови и добавить к ней мандрагорного корня и негашеной извести. И замазать Обличью не только глаза, но также ноздри и губы.
– Я... я про это слышал, – пробормотал Ярт, похоже, совершенно сбитый с толку. – Но говорят, что смола...
– А лучше всего, – спокойно добавил Киан, – выжечь. Прижать к груди обличника головню и держать, пока кожа не обуглится и не сползет клочьями. Или надрезать и ободрать, непременно до самого мяса. Так, говорят, надежнее всего.
Эйда молчала, сидя на пятках и спрятав лицо в ладонях. У Ярта Овейна дрожали губы. И тут он впервые удивил Киана, медленно вытянув из-за пояса и оголив кинжал – тот самый, который Клирик отобрал у него при аресте.
– Думаешь, сможешь? – поинтересовался Киан.
Мальчишка сглотнул. Еще вчера, в том овражке у дороги, Киан с первого взгляда понял, что он сроду никого не убивал. И дружки его тоже – наибольшее, на что они способны, это пьяная драка в таверне. Чтобы сделать то, что Ярт хотел сделать, нужно было быть иным. Нужно было быть Кианом Тамалем. Хотя бы.
Он был им когда-то.
– Что, малыш, в штаны наложил? – спросил Киан и увидел, как вздрогнула Эйда. Увидел – странное дело, – как просветлело, разгладилось ее осунувшееся лицо. Как будто в ней вдруг проснулась надежда. Надежда, что он...
Клирик Киан повел подбородком из стороны в сторону. И в его льдисто-серых мертвых глазах скользнула легкая горечь насмешки.
– Ты не сможешь, парень. Но не огорчайся. Это все равно не поможет. Ни смола не поможет, ни деготь с женскими кровями, ни горящая головня.
– Врешь, – с вызовом вскинулся Ярт. – Ты нарочно врешь, ты...
– Неужели ты думаешь, – сказал Киан мягко, – что я не пытался?
Погода стояла все еще пасмурная, небо заволокло, и трудно было определить, рассвело ли уже или заря только занимается. Рассвет больше походил на сумерки, и листва в неверном блеклом свету казалась серой. Трое людей, один из которых был связан, другой сжимал кинжал, а третья стояла в траве на коленях, будто собираясь молиться, молчали очень долго.