Отем потянулась к жареной картошке, лежавшей на моей тарелке. Я подала ей кусочек, и малышка стала карабкаться мне на колени. Взяв ее на руки, я поразилась, какая она тяжелая. Она дергала меня за волосы и наматывала их на свои липкие пальчики. Ведь мне было столько лет, сколько сейчас Отем, вдруг пронеслось у меня в голове, и я еще жила с мамой. А уже через год меня вырвали из семьи.
В этот момент, словно успев прочесть мои мысли, мама сказала:
– Все изменилось: я хожу в церковь, избавилась от зависимостей и нашла хорошую работу.
Я мельком взглянула на Фила. На его нахмуренном лице читалось осуждение.
– Я пыталась забрать тебя обратно, – оправдывалась мама, и я почти услышала, как Фил с издевкой подумал: «Хватит заливать».
Я отпила глоток лимонада, чтобы унять тошноту, подступавшую к горлу.
– Какой я была в детстве?
– Ты рано заговорила, и мы от тебя такого наслушались!
Услышав про то, как я на ходу выпала из машины, Фил побледнел и, извинившись, вышел из-за стола. Мне стало жаль его, но к маме у меня не осталось жалости. Она казалась бывшей соседкой или няней, которая немного знала о моем детстве.
Отем заерзала у меня на коленях и потянулась к маме, задев ручкой мамин стакан. Бренда принялась промокать образовавшуюся лужицу.
– Покатай меня, Эсви, – пролопотала Отем.
Взяв ее на руки, я немного походила между столиков, пока мама делала новый заказ. Отем погладила меня по лицу своими пухлыми ручонками и неожиданно ткнула мне пальцем между зубов. Я в шутку куснула ее за палец. Отем заверещала.
– Я случайно! – сказала я подбежавшей ко мне маме и сдала ревущего ребенка ей на руки.
– Я же совсем легонечко, – шепнула я Гэй, которая в этот момент подошла ко мне.
Мама поцеловала «ваву», хотя на пальчике ничего не было видно. Всхлипывая и сопя носом, Отем прижалась к маминой груди.
– Сфотографируемся на память? – предложила Гэй, протянув Филу фотоаппарат.
Фил сфотографировал меня рядом с мамой, потом меня, маму и Отем и сказал, что пора идти.
Когда мы вышли, Фил спросил меня, как я себя чувствую.
– Я довольна, что мы встретились. И все, больше не хочу их видеть.
Я сдружилась с Брук. Яркая внешность и стройная фигурка привлекали к ней массу поклонников, но родители не разрешали ей встречаться с мальчиками. Поэтому Брук тащила меня с собой в кино, устраивалась со своим парнем, Сетом, в последнем ряду, а меня отсаживала подальше. Как-то раз, когда сеанс уже закончился, Брук никак не могла отлипнуть от Сета, и они продолжали лизаться в темном опустевшем зале, пока их не вытурил контролер. Наконец мы с Брук вышли на улицу. Гэй, ждавшая нас уже более получаса, вскипела:
– Почему ты так долго не выходила?
– Фильм затянулся, – ответила я.
– Нет. Я проверяла – он закончился вовремя.
– Я решила, что ты ждешь у другого выхода, – не сдавалась я. В приемных семьях мне только еще больше попадало, если я признавала свои ошибки.
– Хватит, – процедила сквозь зубы Гэй, – на неделю остаешься без кино.
Брук умоляла меня сделать все, чтобы Гэй смягчилась.
– Ты не понимаешь, я не могу жить без Сета!
Еще через несколько дней она спросила:
– Ты могла бы позвать меня к себе в гости с ночевкой?
– Думаю, что могу.
Брук посвятила меня в свой план.
– Твои предки рано ложатся спать, и спальня у них наверху. А мои спят в соседней комнате, да еще и засиживаются допоздна. Мы подождем, пока твои уснут, проберемся во двор, сядем на велики и доедем до перекрестка, где нас будет ждать Сет. Потом рванем на пляж и потусим часок-другой.
– Не знаю, что и сказать…
– Сет пригласил Руди Мартино, – добавила Брук, – специально для тебя!
С Руди, звездой школьной команды по баскетболу, я никогда не встречалась, но знала, что он из старшеклассников. Предложение Брук было волнующе-заманчивым.
Фил и Гэй согласились, чтобы Брук переночевала у нас. Покончив с ужином, я вызвалась убрать со стола.
– Давайте я тут похозяйничаю, а вы пока посмотрите новости, – сказала я как можно более нежным голосом. – Гэй, сделать тебе чаю?
– Было бы очень кстати, – ответила Гэй, придя в себя от неожиданности, и уселась на диван.
За ужином Фил выпил бокал белого вина. В бутылке оставалось немного – как раз на один бокал. Я отправилась в ванную и достала снотворное, которое передала Брук. Раздавив таблетки краешком бутылки, я принялась толочь их рукояткой ножниц. Затем всыпала порошок в напитки. Он моментально растворился в горячем чае, но вино стало мутноватым.
Стукнула входная дверь.
– Привет, – послышался голос Фила. – Она у себя.
Решив, что это Брук пришла пораньше, я приоткрыла дверь ванной и громко шепнула:
– Я здесь.
– Как дела? – раздался громкий голос Табиты – она забежала отдать мне диск с музыкой. Увидев на краешке ванны чашку с чаем и бокал с вином, подруга вскинула брови. – Что это ты затеяла?
Закрыв дверь ванной, я вкратце пересказала ей наш с Брук план.
– Не вижу ничего хорошего, – нахмурилась она. – Меня тут не было! – Пока! – спешно попрощалась она с моими родителями.
Я протянула Гэй чашку с чаем.
– Не хочешь еще бокальчик? – предложила я как можно более непринужденно.
– Спасибо, зайка, – ответил Фил. – Что это с Табитой? Она и минуты не пробыла.
– Ревнует к Брук, наверное. Они друг друга на дух не переносят.
– Третий лишний, – поддакнула Гэй и повернулась к экрану.
– Пойду приму душ, – пробормотала я.
Не успела я вспенить шампунь, как кто-то забарабанил в дверь ванной.
– Эшли, сейчас же открой! – заорал Фил.
Я притворилась, будто не услышала.
– Что ты нам подмешала? – завопила Гэй.
Как они просекли? Табита предупредила?.. Фил еще сильнее заколотил в дверь.
– Открой чертову дверь, или я ее выбью!
Выйдя из душа, я закуталась в полотенце, повернула замок и отпрыгнула как раз вовремя: дверь с силой распахнулась и чуть не сшибла меня с ног.
– Что ты нам подмешала? – заорал Фил, прижав меня к шкафчику с бельем.
– Н-ничего, – заикаясь, ответила я. – Может, вода несвежая.
– А вино? – допытывался Фил, раскрасневшись, как помидор.
– И у чая, и у вина был горький привкус. Я догнала Табиту, и она призналась, что ты… – Гэй задохнулась от гнева, – что ты нам что-то подсыпала!
– Ничего подобного!
Я попыталась вывернуться, но Фил держал мои плечи мертвой хваткой, и мне оставалось только придерживать на себе полотенце. За стеклянной перегородкой хлестала вода. Гэй протиснулась к кабинке и закрыла кран.
– Мне больно! – пожаловалась я Гэй.
Фил немного ослабил хватку, чтобы ручка шкафа не впивалась мне в спину.
– Что ты подмешала?
– Ничего! – не отступалась я.
– В доме полно лекарств, – глухо сказала Гэй, – бытовой химии, ядов. Сколько у нас времени? Вызывать «Скорую»?
– Нет, – прошептала я, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги. Я не упала лишь потому, что Фил по-прежнему держал меня за плечи.
– Значит, полицию, – еще тише проговорила Гэй.
– Всего лишь снотворное, – сказала я, уронив голову.
– Много?
– Пару таблеток, – еле слышно ответила я.
– Но зачем? – спросил Фил, переводя дыхание.
– Чтобы вы поскорее уснули. – Меня прорвало, и слезы полились рекой. – Господи, я все испортила!
Искривленный рот Гэй прорезал ее лицо, как рваная рана. Мое сердце отчаянно колотилось, отдаваясь гулом в ушах.
– Что испортила? – переспросил Фил и отпустил меня.
– Теперь мне дорога назад в приют!
– Какой приют? – прошипела Гэй. – Мы тебя удочерили! – Она подошла ближе, готовая обрушить на меня весь свой гнев. – Ты наша дочь, так что смени пластинку! «В приют»! Мы же не отправляли в приют собственных сыновей! Или ты считаешь, что с тобой будет по-другому?
Гэй кипела от злости, но, кажется, впервые я с уверенностью ощутила, что она не причинит мне зла и даже – я судорожно сглотнула – и даже не бросит меня.
– Иди оденься, – выдохнула Гэй, – потом мы поговорим о твоем идиотском поведении.
От стыда я два дня не выходила из комнаты: лежа в кровати, лихорадочно перебирала в уме последние события, отчаянно желая, чтобы этого дня никогда не было. Всякий раз, вспоминая, как подмешивала растолченные таблетки в чай и вино, я неслась в туалет, где меня выворачивало наизнанку.
Гэй прикладывала к моему лбу полотенца, смоченные в холодной воде. Просто невероятно, что она заботилась обо мне!.. Фил держался от моей комнаты подальше.
В воскресенье вечером Гэй пришла пожелать мне спокойной ночи.
– Ты не откалывала таких номеров, когда была в моем возрасте? – спросила я.
– Всякое бывало, – призналась она. – Однажды подружки остались у меня ночевать, и мы принялись снимать гипсовые маски друг с друга. У одной девочки из-за гипса склеились ресницы, и нам пришлось их выдергивать.
– Ужас какой!
– Потом пришла мама и обрезала ей ресницы ножницами.
– Ужас какой!
– Потом пришла мама и обрезала ей ресницы ножницами.
Я рассмеялась.
– Тогда нам было не до смеха, – произнесла Гэй. – Мы и подумать не могли, что все так обернется. Однако ты подсыпала нам снотворное нарочно… Поговори об этом с психологом.
– Ладно.
Вглядевшись в лицо Гэй, я увидела не презрение, а жалость. Я сделаю все, чтобы она снова могла мне доверять.
Гэй щелкнула выключателем. Я подставила щеку для неизбежного поцелуя.
– Я тебя люблю, – прошептала она, скользнув губами по мокрой от слез щеке.
Я схватила ее за руку. Гэй застыла.
– И я тебя, – отозвалась я, поцеловав ее в ответ.
Глава 12 Теперь мой черед говорить
– Не может быть!
Тесса рассказывала свежие сплетни, пока я делала себе педикюр. По телевизору передавали новости. Внезапно ведущая объявила:
– Берт и Агата Шпиц.
На экране появились их фотографии, сделанные в полицейском участке. От неожиданности я уронила на ковер кисточку с лаком.
– Гэй! – крикнула я. – Иди скорее сюда!
Тут раздался звонок. Гэй взяла трубку.
– Неужели? То-то я слышу, как Эшли всполошилась.
– Мэри Миллер, – беззвучно сказала она, обернувшись ко мне, и принялась записывать что-то в блокнот. Наконец Гэй положила трубку и оперлась на стол. – Представь, миссис Шпиц арестовали. Ей предъявляют двадцать пять обвинений в жестоком обращении с детьми и девять – в невыполнении родительских обязанностей по отношению к усыновленным. Мистер Шпиц тоже арестован – за попустительство.
– Видишь! Я ведь говорила, а меня никто не слушал!.. Теперь уж им влетит!
В газетах появились новости об аресте Шпицев. Их фотографии в профиль и анфас напоминали ничего не выражающие лица игрушечных мистера и миссис Картофель, но я лучше, чем кто-либо другой, знала, как обманчива внешность Шпицев. За уютным фасадом мамочки в кухонном фартуке скрывается жестокая лагерная надзирательница, самопровозглашенный «приемный родитель года». Стоит приладить мистеру Картофелю пару осоловелых глаз и плотно сжатые губы – и получится точная копия мистера Шпица, уткнувшегося в экран телевизора, в то время как его жена мучает очередную жертву. Прочтя комментарий к их фотографии в городской газете, я выкрикнула:
– Не сомневалась, что они все свалят на детей! Вот, пожалуйста: «Адвокат обвиняемых уверен: обвинения сфабрикованы подростками».
Во мне вскипела давно искавшая выхода ярость.
В статье утверждалось, что Шпицев обвиняют в систематическом жестоком обращении с усыновленными детьми на протяжении четырех лет, причем миссис Шпиц била детей не только руками и ногами, но и деревянным черпаком, и куском обрезной доски. Большинство детей снова поместили на государственное обеспечение.
– Хорошо, конечно, что их забрали из этого концлагеря, – вздохнула я, – но теперь они снова застрянут в системе опеки. И Дарла в том числе.
– «Как утверждает адвокат обвиняемых, Генри Ноблс, Шпицы – образцовая приемная семья, чья репутация навсегда останется запятнанной», – издевательским тоном процитировал Фил выдержку из статьи.
– А кто подумает о моей репутации? – возмутилась я. – Они всем сказали, будто я лгала!
– Пишут, что Шпицев трижды привлекали к ответственности, но доказать обвинения не удавалось, – добавила Гэй. – Разве тебя не допрашивали, когда ты жила у них?
– И не раз, – кивнула я и перечитала статью, в которой, среди прочего, упоминалось, что Шпицы намерены усыновить очередного, девятого, ребенка. – Я должна помочь детям доказать свою правоту. Если я дам показания в полиции, это укрепит показания других.
– Не «укрепит», а «подкрепит», золотко, – смущенно хмыкнув, поправил меня Фил.
– А вы могли бы обратиться в газету, – добавила я.
– И что мы скажем? – задумчиво потер подбородок Фил.
– Что есть много желающих подмочить и без того прогнившую репутацию Шпицев!
Гэй согласилась обзвонить газетчиков. Уэйн Вашингтон, журналист «Сент-Питерсберг таймс», заинтересовался моей историей. Он съездил к Шпицам, взял интервью у Мэри Миллер и пообщался с миссис Меррит. Наутро в газете появилась статья, открыто называвшая дом Шпицев «адом для детей». По словам миссис Меррит, «речь идет не о случайных ошибках или промахах приемных родителей». Гэй также дала комментарии для статьи, рассказав о выпавших на мою долю издевательствах.
– Она все еще за решеткой! – радостно вскричала я, узнав, что миссис Шпиц не выпустили под залог, сумма которого, кстати, составила шестьсот тридцать пять тысяч долларов. Зато под залог вышел мистер Шпиц: против него выдвинули шесть обвинений в злостном пренебрежении родительскими обязанностями. «Из протокола ареста следует, что мистер Шпиц бездействовал, когда его жена избивала детей, насильно окунала их головой в горячую воду, лишала еды, угрожала огнестрельным оружием, не оказывала своевременную медицинскую помощь и избивала палкой».
– В статье пишут, что одного из детей – интересно, кого именно? – Шпицы отдали в центр для малолетних правонарушителей, чтобы его словам не было веры. – Я помолчала. – Но у меня-то не было проблем с законом. Возможно, ко мне прислушаются.
– Я не хочу, чтобы ты влезала в это дело, – неодобрительно отозвался Фил.
– Я должна!
– Зачем?
– Ради себя и Люка, ради Дарлы и всех истерзанных Шпицами детей. И еще, – я глубоко вдохнула, – ради того, чтобы ни один ребенок больше не попал в их лапы. Нельзя закрывать на это глаза. Шпицам не то что детей – мышей нельзя поручать.
Следователь Шеннон Кин, которая вела дело Шпицев, поручила местным властям взять у меня показания. На следующий день после уроков я встретилась с помощником шерифа Тиной Брукс. Мы с ее дочкой учились в одном классе и даже вместе работали над одним из школьных проектов.
– У вас есть доказательства, что Эшли жила с этими людьми? – спросила лейтенант Брукс.
Гэй протянула перечень всех приемных семей, у которых я перебывала. В документе, выписанном в отделе опеки и попечительства, значилось, что у Шпицев я прожила восемь месяцев.
Я ответила на вопросы, удивляясь про себя, как свежи мои воспоминания, хотя прошло целых семь лет. Через несколько дней меня вызвали в прокуратуру округа Ситрэс для записи показаний на видеокамеру. Ожидая, что в присутствии работников прокуратуры мне станет не по себе, я попыталась сосредоточиться на чем-нибудь постороннем, но стоило мне заговорить, как я испытала облегчение: я говорила правду, и ничто из сказанного не могло мне навредить.
Вместе с расшифровками моих показаний нам прислали и записанные показания других детей. Если Гэй или Фил подозревали, что я преувеличиваю, то до боли знакомые свидетельства не оставляли места для сомнений. Например, на допросе я рассказывала: «Я спала на верхней полке двухъярусной кровати, и несколько раз миссис Шпиц стаскивала меня оттуда за волосы». Одна из жертв тоже сообщила, что миссис Шпиц однажды волокла ее в ванную, схватив за волосы. Миссис Шпиц наказывала Люка, окуная его головой под воду, пока он не начинал задыхаться, и одна из девочек, которую удочерили Шпицы, утверждала, что и с ней миссис Шпиц проделывала то же самое.
Я подробно описала, как миссис Шпиц наказывала нас, заставляя скрючиваться в три погибели под столом. Мои показания подтвердились, когда еще одна из жертв рассказала, как ее часами не выпускали из-под стола. Миссис Шпиц регулярно нас избивала: меня, в частности, она колотила черпаком. Кого-то из девочек миссис Шпиц наказала за перепутанные чехлы для видеокассет и ударила по лицу, когда бедняжка недостаточно хорошо, по мнению этой ведьмы, подмела двор. А одну из девочек она избила так, что ее пришлось оставить дома, пока не сошли синяки.
Когда статья появилась в печати, Гэй позвонила какая-то женщина, которая взяла к себе Гордона и Хизер – тех ребят, что жили вместе со мной у Шпицев.
– Гордон помнит Эшли, – сказала она. – Они с Хизер жаловались мне на Шпицев, а я, в свою очередь, обратилась в органы за разъяснением, но меня никто не стал слушать.
Гэй сообщила, что Уэйн Вашингтон разыскивает всех детей, которые жили у Шпицев, и ее собеседница пообещала, что свяжется с ним.
Вскоре мне позвонил Уэйн Вашингтон.
– Как ты думаешь, родители разрешат мне взять у тебя интервью? – слащавым голосом спросил он.
Гэй подошла к телефону и назначила ему встречу у нас дома. Когда он приехал, я провела его в кабинет.
– Вот это да! – ахнул журналист, подойдя к окну, откуда открывался шикарный вид на Кристал-ривер. – Так вот где зимуют ламантины?
Я кивнула.
– Непохоже на лачугу Шпицев, правда?
Мистер Вашингтон оказался еще дотошнее, чем работники прокуратуры, и я описала ему свою жизнь у Шпицев во всех подробностях.
– Думаешь, он мне поверил? – спросила я у Гэй, когда он уехал.
– Разумеется, поверил, – ответила Гэй.