И вот однажды мы с Веркой, как обычно, сидели за своим любимым столиком: я медленно цедила охлажденный лимонад, Верка пила кофе с молоком. Вдруг словно по мановению волшебной палочки на нашем столике материализовалась запотевшая бутылка шампанского. Я машинально прочитала надпись на этикетке: «Советское, полусладкое», – и только потом подняла глаза.
Прямо передо мной стоял высокий светловолосый мужчина в замшевом пиджаке. Он смотрел то на меня, то на Верку и вопросительно улыбался. Но не это главное. Дело в том, что я знала этого мужчину. Да что там я, вся страна его знала! Это был актер Александр Дашкевич – наверное, сейчас его окрестили бы секс-символом отечественного кинематографа. Он был звездой, звездой первой величины. Он блистал в десятках фильмов, а его участие в театральной постановке непременно гарантировало аншлаг.
Большинство моих подруг томно вздыхали по Дашкевичу. Он был одинаково хорош и в амплуа героя-любовника, и в образе злодея-подлеца. Пожалуй, злодеем он мне нравился даже больше. Такой обаятельный злодей получался, с голубыми льдинками смеющихся глаз и напряженной морщинкой на переносице. Изо всех сил такому злодею сопереживаешь и даже всплакиваешь исподтишка в конце фильма, когда злодея по закону жанра убивают.
И вот этот самый Александр Дашкевич оказался в тот вечер перед нашим столиком.
– Как, вы не любите шампанское? – спросил он, пока мы приходили в себя.
– П-почему это не любим? – проблеяла Верка, поправляя при этом челку.
– Тогда давайте пить! – Он обращался с нами, словно мы были знакомы тысячу лет. Я даже подумала тогда: а вдруг он с кем-то нас перепутал?
Но он, не дожидаясь приглашения, уселся на свободный стул и лихо выкрутил пробку.
– Ну что, девчонки, в кого стрелять?
– Лучше не надо, – засмеялась я, – мы еще слишком молоды, чтобы умереть.
– Как скажете. – Он разлил золотистое шампанское по хрустальным бокалам. – Тогда за знакомство. Как вас, кстати, зовут?
– Меня – Верой! – пошла в атаку подруга. Я бросила на нее уничтожающий взгляд, но Верка не обратила на меня внимания. Казалось, она вообще позабыла о моем присутствии. Она сидела на самом краешке стула с прямой, словно у балерины, спиной. Хорошенькая, раскрасневшаяся, ресницы завиты вверх, губы блестят.
Как я ее в тот момент ненавидела!
– А я – Саша. – Он сказал это так просто, что мы умиленно переглянулись.
Саша! Да мы поверить в такое не могли: на расстоянии вытянутой руки от нас сидит звезда, кумир, самый красивый и желанный мужчина на свете – а нам разрешено называть его просто Сашей! Просто Сашей, словно он сосед по лестничной клетке или старинный приятель.
– Знаете, я все ваши фильмы пересмотрела, – томно произнесла Верка, облизывая краешек не слишком чистого хрустального фужера. И так сексуально у нее это получилось, что мне внезапно захотелось толкнуть ее в затылок, чтобы она обрезалась о фужер. Чтобы на ее накрашенных губах выступили бурые капельки крови. Я подумала об этом – и мне стало страшно: неужели я на такое способна?
– Ну и? – насмешливо поинтересовался он.
– Что «и»? – растерялась Вера.
– Ну и как я вам?
– Я… я вами восхищаюсь. – Она придвинула свой стул ближе к нему. – Мне кажется, что вы Великий актер. Как Марчелло Мастроянни. Как Ален Делон. Как Владимир Высоцкий. Только гораздо, гораздо лучше!
– Вот как? Ну а вам? – неожиданно Дашкевич повернулся ко мне. Я растерялась, ведь подлая Верка так талантливо исключила меня из разговора. – Вам я тоже нравлюсь?
– Мне? Ну да…
– Ну да? – удивился он. – Ну да – и все?
– У нее есть жених, – неожиданно вставила Верка. И это был запрещенный прием, потому что никакого жениха у меня сроду не было.
– Не все, – решилась я, – вы мне очень нравитесь. Вот.
– Забавные вы, девчонки, – рассмеялся Дашкевич, залпом выпивая шампанское. Глаза его подозрительно заблестели, мне показалось, что он моментально захмелел. «Уж не запойный ли?» – с ужасом подумала я.
– А может, нам как-нибудь… развлечься? – неожиданно предложил он. И Верка мелко-мелко затрясла головой (боже, какой у нее был глупый вид!). Но Александр (то есть Саша) этого не видел, потому что смотрел исключительно на меня.
На меня!
– Я… я согласна, – торжественно ответила я, словно он только что предложил мне руку и сердце.
– Значит, решено. – Он подлил нам шампанского. – Знаете, в эту пятницу здесь будет интересно. Волков – надеюсь, вы знаете, кто такой Волков? – отмечает день рождения. Будут все. Идем?
Мы не знали, кто такой Волков. Нам было на Волкова наплевать.
И мы с Веркой хором сказали:
– Идем!..»
Глава 2
Иголка больно царапала тонкую нежную кожу красавицы. Один укол, второй, третий – и вот на загорелом стройном бедре выступили капли крови.
– Больно? – вежливо спросил Егор, аккуратно промокая кровь бумажной салфеткой.
Она покачала головой и даже попробовала улыбнуться, но улыбка вышла кривой и фальшивой.
– Не очень. Зато потом будет красиво.
Егор усмехнулся и вновь склонился над ее бедром. В его пальцах, обтянутых резиновыми перчатками, была зажата механическая игла. То и дело он обмакивал иголку в маленькое корытце с алой краской.
Что ж, красиво так красиво. Главное, чтобы ей самой нравилось. А вообще роза на бедре – это старомодно и даже несколько пошло. В последнее время в моду вошли геометрические причудливые татуировки.
У самого Егора на теле было восемнадцать татуировок. И одна из них – самая первая – даже на лбу. Она изображала солнечный календарь ацтеков. Впрочем, ничего удивительного в этом не было – большинство профессиональных татуировщиков внешне смахивают на индейцев из резервации.
Игла входила в белую кожу красавицы легко, точно в свежайшее сливочное масло. Линия получалась ровной и гладкой – в какой-то момент он сам залюбовался собственной работой. И даже пресловутая роза перестала казаться ему столь пошлой – на ее гладких ляжках она смотрелась весьма сексуально. Егор ушел в работу с головой. В его кабинете работал телевизор, показывали какую-то старую музыкальную комедию с Екатериной Лавровой в главной роли. Молодой Лавровой, тоненькой, кудрявой, через каждые десять минут поющей про любовь.
– Меня, кстати, зовут Лана, – вдруг сказала девушка.
Он поднял на нее глаза. Красавица Лана разглядывала его, пожалуй, чуть внимательнее, чем требовали правила приличия. А ведь ей, должно быть, не больше восемнадцати, лениво подумал Егор. У нее было милое круглое лицо с трогательной ямочкой на подбородке, густая вуаль веснушек на щеках, розовые полные губы… Этакая девушка-ребенок. Подросшая Лолита. Наверняка она любит шоколадное мороженое и каждую неделю устраивает девичники с молочными коктейлями и французскими кинокомедиями. Отличница, любимица родителей. Романтичная, безнадежно романтичная. Короче, ангел, а не ребенок. Сейчас попробует всучить ему свой номер телефона. Он, конечно, вежливо телефончик запишет, но едва ли станет звонить. Не любил Егор сентиментальных барышень – одна морока с ними, честное слово.
И в этот момент «ангел», кокетливо надув губки и мило смутившись, произнес:
– А ты любишь оральный секс?
Егор чуть иглу от изумления не выронил! Вот вам и любительница молочных коктейлей!
– А что? – осторожно поинтересовался он.
– Да так, – неопределенно протянула она, закидывая ногу на ногу.
И, как ни странно, он возбудился. То есть, наверное, это не было странным – девушка была вполне аппетитная. Просто Егор не любил навязчивых, но в этом случае его заинтересовал оригинальный подход.
Он осторожно отложил в сторону иглу, стянул перчатки с рук. Его правая нога нащупала педаль, приводящую кресло в горизонтальное положение. На мгновение он замер, давая ей шанс обратить все в милую шутку. Может быть, она вообще не это имела в виду? Но Лана и не думала возмущаться: она молча лежала в кресле и, насмешливо прищурившись, на него смотрела – и этот взгляд был красноречивее его ставших вдруг тесными брюк. Он уверенно задрал подол ее платья. Красавица закрыла глаза. Какое-то время они молчали, и только Екатерина Лаврова в телевизоре все еще пела про любовь.
– Лана, говоришь? – Его рука отправилась в путешествие под свободным платьем красавицы, стараясь не прикасаться к свеженабитой татуировке. – Необычное имя. У тебя такой впалый живот. Наверное, как и все блондинки, ты считаешь калории, прежде чем что-нибудь съесть?
Его ехидный вопрос прозвучал совсем необидно; может быть, оттого, что произнесен был хрипло-нежным шепотом. Егор вдувал этот шепот в ее маленькое розовое ухо, и его дыхание танцевало на ее свежем ненакрашенном лице.
– Я манекенщица, – ответила она, расстегивая его брюки, – в следующем месяце снимаюсь для «Космо». Как ты думаешь, у меня получится? Я вообще уже снималась для журнала, но это было год назад, и журнал был молодежным. А так я все больше на подиуме. Сегодня у меня, кстати, показ шуб.
Его ехидный вопрос прозвучал совсем необидно; может быть, оттого, что произнесен был хрипло-нежным шепотом. Егор вдувал этот шепот в ее маленькое розовое ухо, и его дыхание танцевало на ее свежем ненакрашенном лице.
– Я манекенщица, – ответила она, расстегивая его брюки, – в следующем месяце снимаюсь для «Космо». Как ты думаешь, у меня получится? Я вообще уже снималась для журнала, но это было год назад, и журнал был молодежным. А так я все больше на подиуме. Сегодня у меня, кстати, показ шуб.
Как это женщинам удается поддерживать осмысленный диалог в постели? Даже в самые горячие моменты они могут спокойно рассуждать о чем угодно – хоть о своей карьере, хоть о погоде за окном, хоть о новой блузе, увиденной ими в бутике на Манежной.
– Заткнись, – приказал он ей, так тепло при этом улыбаясь, что красотка и не подумала обидеться.
– Уже заткнулась. – Ее юркий теплый язык ловко проник между его податливыми губами – Егор обратил внимание, что Лана, как и он сам, целуется с открытыми глазами. Это – непонятно почему – его позабавило.
Внезапно она отстранилась и как-то странно на него посмотрела.
– Что? – рассмеялся он. – Ты о чем-то вспомнила?
– Нет… Знаешь, а ведь ты мне кого-то напоминаешь… Только никак не могу понять, кого именно… Если бы не твоя странная татуировка. Зачем ты, кстати, ее сделал? Так необычно, татушка на лице…
– Не твое дело, – вдруг довольно резко ответил Егор, но Лана не обратила внимания на его внезапную перемену настроения. – Так, может быть, мне можно продолжить? – Он нетерпеливо похлопал ее по колену.
– Да, конечно, – рассеянно ответила она, продолжая беззастенчиво его рассматривать. – И все-таки… На кого же ты похож?
Егор недовольно нахмурился. Он предпочел бы, чтобы она закрыла свой ротик и открывала его, только если этого потребует сексуальная позиция.
– Вспомнила! – вдруг радостно вскрикнула девица, и от неожиданности Егор резко отпрянул назад, едва не опрокинув на пол коробку с красками, стоявшую на краю стола. – Вспомнила! Был такой актер в семидесятые, ты, наверное, его и не знаешь! Я только что прочитала мемуары одной актриски, Екатерины Лавровой. Там про него много написано… Как же его звали-то…
Возбуждение мгновенно покинуло Егора, словно на него только что вылили ведро ледяной воды. Внезапно в висках у него застучало – и на мгновение ему показалось, что голова сейчас взорвется, как подожженный бензобак.
Наверное, будь Лана более внимательной и тактичной, она бы заметила, как Егор внезапно побелел, словно медицинская вата.
Но девушка была настолько увлечена мыслительным процессом, что ничего дальше собственного носика не видела.
– Ну как же звали-то его… Такая простая фамилия… Как Беата Тышкевич, только он был мужик, конечно…
– Замолчи! – довольно резко потребовал Егор.
Но и тогда его внезапная нервозность не насторожила красавицу.
– Или не Тышкевич, – невозмутимо продолжала соображать она, – но как-то так.
– Заткнись!!
Егору вдруг захотелось засунуть татуировочный аппарат в ее круглый перламутровый ротик, чтобы она захлебнулась коктейлем из крови и чернил, чтобы замолчала наконец. У него даже пальцы нетерпеливо задрожали, и он сам испугался этого страшного порыва.
– Вспомнила! – Ланино лицо просветлело. Я вспомнила! Его звали Александр Дашкевич!
– Вон!!! – завопил вдруг Егор, сам не узнавая своего ставшего неожиданно высоким голоса. – Пошла вон!!! – И он грубо дернул ее за руку – так что девушка, как кукла, вылетела из кресла.
– Что? – Лана испуганно захлопала длинными ресничками. – Что ты сказал?
– Что слышала. Уноси отсюда свою тощую жопу, – он намеренно понизил голос до хриплого шепота, чтобы до этой дуры лучше дошел смысл его слов, – и если через три секунды ты все еще будешь здесь, то я тебя к стулу привяжу и матерное слово на лбу вытатуирую!!!
Лану как ветром сдуло. Ее личико исказилось от страха – только тогда Егор понял, что никакая она на самом деле не красавица, а так… Обычная девчоночья мордашка, круглая, русская, простая…
Со словами «Козел ненормальный!» Лана быстро захлопнула за собою дверь.
Видимо, боялась, что он бросится догонять ее, размахивая монотонно жужжащим татуировочным аппаратом.
И напрасно боялась: Егор не побежал бы никуда, просто бы не смог. Он чувствовал себя так, словно целый день разгружал на солнцепеке мешки с цементом. Силы мгновенно покинули его – наверное, что-то подобное ощущают жертвы вампиров. Да и внешне он словно в одночасье постарел на десять лет.
Александр Дашкевич… Если бы только Александр Дашкевич был до сих пор жив!
Если бы…
В таком случае Егор Орлов немедленно убил бы его – опрокинул бы мощным ударом на пол и бил бы своими стильными тяжелыми ботинками до тех пор, пока не услышал бы хруст раздробленных костей и умоляющий хрип из окровавленного беззубого рта.
Если бы он только мог…
За такую возможность не жаль и жизнь отдать. Совсем не жаль годами гнить на Огненном Острове или быть расстрелянным в упор в подземных лабиринтах следственного изолятора.
Слабеющей рукой Егор открыл верхний ящик стола. Там лежала книга – замусоленная, зачитанная.
«Екатерина Лаврова. Воспоминания о любви».
Он выучил эту книгу наизусть. Кое-какие строки подчеркнул – книжка выглядела неряшливо распухшей от переполнивших ее закладок.
Егор должен был непременно познакомиться с этой Лавровой лично. Поговорить с ней. В первый раз в жизни откровенно рассказать постороннему человеку все то, о чем он никогда не рассказывал даже консультировавшим его психоаналитикам.
Она услышит. Она все поймет.
Вот только как ему к ней подобраться? Она-то звезда, а он кто такой? Наверняка она нигде не появляется без свиты охранников, сопровождающих и пригревшихся приживалок. Ничего, он что-нибудь придумает. Прикинется поклонником, например, и передаст ей записку с букетом цветов. А если надо будет, он готов даже ее похитить – ради этого одного-единственного разговора.
В том, что Катя Лаврова будет не против, он отчего-то не сомневался.
…Небольшой лысый парк перед Домом инвалидов выглядел особенно уныло из-за того, что со всех сторон был окружен зловонной загородной свалкой. Стаи лохматых вечно голодных ворон клубились над свалкой и парком, вили гнезда на подоконниках и кричали так, что у любого нормального человека после таких несмолкаемых концертов были все шансы превратиться в истероидного психопата.
Наверное, это было худшее место из тех, где кто-либо мог бы пожелать дожить последние дни. И тем не менее для почти полутора сотен пожилых одиноких людей это местечко стало последним домом.
Дом инвалидов представлял собою ветхое деревянное двухэтажное здание. На первом этаже располагались служебные помещения, столовая (в которой неизменно пахло концентрированным кубиковым бульоном и вареной картошкой), библиотека с газетами двухлетней давности, холл, в центре которого пылился давно и безнадежно сломанный телевизор, и кабинет врача. На втором этаже – палаты, всего пятнадцать, в каждой – около десяти железных кроватей с продавленными матрасами. Палаты были такими маленькими, что кровати стояли почти вплотную друг к другу. На прикроватные тумбочки места не оставалось, так что люди хранили личные вещи (если таковые имелись) прямо под кроватями.
Конечно, не все эти несчастные были одинокими на самом деле. Кого-то сослали в этот так называемый «санаторий» равнодушные родственники. Каждый вечер в тесноватых холодных холлах Дома инвалидов обманутые и покинутые старики ворчливо жаловались друг другу на жадных детей и родных.
И пожалуй, только один человек находился здесь по собственной воле.
Шура шла по аллее, уверенно толкая перед собой допотопную инвалидную коляску. В коляске сидел круглолицый худой мужчина с нездорово серым лицом. Он курил сигарету в красивом костяном мундштуке, и этот дорогой мундштук сразу бросался в глаза, дисгармонируя со всем вокруг. Никто не смог бы догадаться, сколько лет этому инвалиду: его лицо было вдоль и поперек перечеркнуто глубокими морщинами, а вот руки казались молодыми, без морщин и пигментных пятен. И голос был молодым. Ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят лет.
– Я привезла тебе чистые рубашки и носки, – весело перечисляла Шура, – и журнальчиков почитать. И бульона домашнего.
– От бульона меня тошнит, – пожаловался мужчина. – И вообще могла бы не стараться. Я же предупредил, что не буду тебя ждать.
– Странный ты, папа! – пожаловалась она. – Как я могу не приезжать. Я же скучаю. Я вообще тебя отсюда заберу.
– Очень надо, – проворчал он, плотнее кутаясь в свой грязный, продранный на рукавах ватник. – Мне твоя жалость не нужна. И скука тоже. Мне здесь хорошо.
– Как здесь может быть хорошо? – поежилась Шура. – Меня страх берет, как только я слышу этих проклятых ворон.