Он отчаянно старался сориентироваться по высоте солнца или по наклону местности, найти какой-нибудь знакомый ориентир, но небо над ним загораживали ветви дерева, а вокруг стеной стояли кусты, ограничивая видимость пятьюдесятью шагами.
Марк с трудом встал и поплелся вверх по склону, надеясь забраться повыше, и за его спиной снова крикнула сова — горестно, траурно.
Он опять ослеп и упал в ознобе. Почувствовал теплый поток крови по ноге и понял, что шипом ему разорвало кожу на голени, но воспринимал все это отстраненно. Когда он поднес руки к лицу, они дрожали так сильно, что он не смог стереть ледяной пот с глаз.
Слева от него снова крикнула сова, и зубы Марка так застучали, что звук болезненно отозвался в голове.
Марк перевернулся и незряче всмотрелся в направлении совиного крика, пытаясь отодвинуть полог тьмы, смаргивая жгучий соленый пот.
Он словно смотрел в длинный темный туннель или через повернутый обратным концом телескоп.
Что-то двигалось на фоне золотисто-коричневой травы. Марк попробовал заставить глаза служить ему, но картина дрожала и распадалась.
Он был уверен только в том, что видел движение. Потом в его сознании взорвались неслышные метеоры света, красного, желтого и зеленого; они исчезли, в глазах вдруг прояснилось, и он с неестественной четкостью и ясностью увидел: сбоку от него двигался рослый человек с головой круглой и тяжелой, как пушечное ядро, с плечами борца и толстой бычьей шеей. Марк не видел его лица, оно было повернуто в сторону, но что-то в этом человеке было ужасно знакомым.
Через плечо, поверх военной куртки цвета хаки с большим количеством накладных карманов человек надел патронташ, а брюки заправил в высокие сапоги для верховой езды. К груди человек прижимал ружье и шел осторожной походкой охотника. Тут перед глазами Марка все завертелось, картина перед его глазами опять распадалась.
Он с трудом встал, цепляясь за узловатый ствол, и один из шипов глубоко вонзился ему в подушечку большого пальца; не обращая внимания на боль, Марк побежал.
Сзади послышался крик, охотничье «улюлю», и мощи инстинкта выживания Марка хватило, чтобы заставить его переставлять ноги. Марк резко свернул и услышал звук полета пули на мгновение раньше выстрела. Воздух над головой разорвало, как ударом гигантского кнута, и сразу вслед за этим треснул выстрел, будто обдирали кору. Маузер, подумал Марк и мгновенно мысленно перенесся в другое время и в другую землю.
Несмотря на слепоту и болезнь какой-то инстинкт начал в голове отсчитывать секунды схватки, так что Марк не оглядываясь понял, когда преследователь перезарядил ружье и снова прицелился. Продолжая бежать вслепую, Марк снова повернул и снял с плеча П-14.
Внезапно он оказался в гуще деревьев, позади него от ствола в облаке щепок и капель сока отлетел кусок коры, вырванный следующим выстрелом из маузера. Но Марк уже добрался до гребня хребта и, едва оказался за вершиной, повернул под прямым углом, согнулся вдвое и отбежал, отчаянно отыскивая в полумраке позицию для обороны.
Неожиданно над ним словно раскололось небо, Марка оглушил грохот, и солнце будто рухнуло на него; свет был таким ярким и яростным, что на мгновение Марку показалось, будто пуля из маузера разорвала его мозг. Он невольно упал на колени.
И только в наступившей тишине понял, что молния ударила в железняк рядом с ним, все еще остро пахло озоном, над голубой стеной откоса катился гром, а грузные темные тучи опустились почти к самой земле.
Сразу поднялся ветер; холодный, быстро набирая силу, он раскачивал ветви деревьев над головой, а когда Марк встал, взялся нещадно трепать его рубашку и лохматить волосы, вызвав еще один сильный приступ дрожи. Пот на лице Марка словно мгновенно замерз; сквозь порывы ветра поблизости снова послышался крик совы, и опять полило.
Сквозь дождь Марк разглядел впереди кривой ствол сухого дерева. Воспаленным глазам оно казалось фигурой разгневанного колдуна с простертыми руками и скрюченным телом, но сейчас это была лучшая возможность занять позицию.
На несколько благословенных мгновений перед глазами Марка посветлело и поле зрения расширилось, ограниченное серым кольцом.
Марк понял, что он дважды повернул и вернулся к реке. Мертвое дерево, возле которого он стоял, торчало на самом краю высокого крутого берега. Река подмыла корни, убив дерево, и вскоре оно обрушится вниз и вода унесет его.
За спиной Марка река уже разлилась от дождя, и быстрое течение отрезало путь к отступлению. Он загнан в изгибе берега, и преследователи приближаются. Он знал, что их несколько, крик сов был их условным знаком, как на откосе у Ледибурга.
Марк понял, что надеяться можно лишь на одно: разделить их и, ничего не подозревающих, выманить на берег, но действовать надо быстро, пока лихорадка не притупила его чувства окончательно.
Он приложил руки ко рту и воспроизвел траурный крик совы. Прислонившись к стволу, он держал винтовку наготове. Ответили справа. Марк не шевелился. Он неподвижно застыл у дерева, только ворочал глазами и морщил лоб в стремлении лучше слышать. Потянулись долгие минуты, затем крик послышался снова, ближе.
Снова пошел дождь, на ветру капли падали под острым углом, бело-ледяные потоки дождя драли кусты и траву и, словно острыми иглами, кололи Марку лицо, но это вернуло ему зрение, и он увидел белые потоки воды. Марк осторожно поднес руки ко рту и крикнул совой, приманивая охотника.
— Где ты? — послышался негромкий голос. — Рене, где ты?
Марк посмотрел туда, откуда шел голос. Под мокрыми деревьями показалась фигура человека, наполовину скрытого потоками дождя.
— Я слышал, ты стрелял. Достал его?
Он приближался к Марку, высокий, худой, с очень смуглым загорелым лицом, с глубокими морщинами вокруг глаз, с короткой седой щетиной на подбородке.
В одной руке он нес за ремень винтовку «Ли-Метфорд», на плечах была старая военная плащ-палатка, мокрая и блестящая от воды; этот человек уже миновал лучшую пору жизни, у него были глаза тупицы и грубое, почти зверское лицо русского крестьянина. Такой убьет с той же легкостью, с какой перережет горло свинье.
Он увидел Марка у ствола сухого дерева, но из-за дождя и при слабом освещении различил только очертания человеческой фигуры. Крик совы ввел его в заблуждение.
— Рене? — снова спросил он и остановился, впервые что-то заподозрив; пустыми глазами он безучастно всматривался в дождь. Потом выругался и начал поднимать ружье, одновременно мозолистым пальцем взводя курок. — Это он!
Он узнал Марка, и на его лице появилось отчаяние.
— Не нужно! — предупредил Марк, но ствол ружья быстро поднимался. Марк услышал щелчок затвора и понял, что в следующее мгновение человек выстрелит.
Тогда он сам выстрелил из П-14, держа винтовку низко у бедра; человек был совсем близко, и сам выстрел прогремел поразительно громко.
Человека приподняло и отбросило назад. Ружье вырвалось из его рук и, вращаясь, полетело по воздуху. Человек ударился о землю плечами, его ноги дергались, а веки трепетали, как крылья пойманной бабочки.
Кровь мгновенно промочила рубашку на груди; дождь разбавил ее, превратив в розовый ручеек.
Спина человека выгнулась, он в последний раз дернулся и затих. Казалось, он съежился, выглядел теперь старым и слабым, нижняя челюсть отвисла, обнажив розовые гуттаперчевые десны и коричневые от табака вставные зубы. Дождь бил по открытым невидящим глазам, и Марк почувствовал знакомое отчаяние. Знакомое холодное чувство вины из-за того, что он принес смерть другому человеку. Он попробовал объяснить, оправдаться. Этот порыв во многом был вызван лихорадкой и летел на крыльях начинающегося бреда; Марк был уже так плох, что не отличал явь от вымысла.
— Не надо было, — сказал он, — не надо было стрелять. Я предупреждал.
Он вышел из-за ствола сухого дерева, забыв о другом человеке — как предостерегало его чутье, о более опасном из двух.
Марк стоял над убитым им человеком, пошатываясь и прижимая винтовку к груди.
* * *Первыми тремя выстрелами Хобди промахнулся, но дальность составляла не меньше двухсот ярдов, стрелять приходилось снизу вверх, мешали кусты и деревья; в такую погоду стрелять по бегущей, петляющей цели — человеческой фигуре — труднее, чем по куду в густых зарослях. Второй и третий выстрелы он сделал с отчаяния, надеясь, что ему повезет и добыча не успеет добраться до гребня хребта и исчезнуть.
Теперь он мог двигаться только осторожно, потому что видел на спине парня ружье. Тот мог теперь залечь на вершине, дожидаясь случая выстрелить наверняка. Хобди поднимался на хребет, пользуясь любыми возможными укрытиями, в конце концов даже полосами дождя, и в любой миг ожидал мстительного ответного выстрела, потому что сам открыто продемонстрировал свои намерения. Он знал, что парень опытный солдат. Он опасен, и Хобди двигался очень осторожно.
Добравшись до вершины, он испытал огромное облегчение и залег в мокрой траве, выставив перед собой перезаряженный маузер и глазами отыскивая добычу.
Он услышал крик совы слева и раздраженно нахмурился.
— Сволочь безмозглая! — проворчал он. — Обмочился от страха.
Его напарник нуждался в постоянных подтверждениях, старые нервы не годились для такой работы, и он кричал совой по делу и без дела. Проклятый дурак!
Он слышал выстрелы и знает, что охота вступила в решающую стадию, но вот опять кричит, как ребенок, звуками отгоняющий страх в темноте.
Хобди выбросил напарника из головы и стал сосредоточенно разглядывать залитый дождем склон. И замер от удивления: на крик совы ответили, слева от него, сразу под вершиной.
Хобди вскочил. Низко пригнувшись, он быстро пошел по верху хребта.
Он увидел движение в серых, залитых дождем кустах и тут же принял позу для стрельбы, быстро направил оружие на неясную цель, смаргивая дождевую воду с глаз, ожидая возможности точно выстрелить. Но тут же разочарованно хмыкнул, узнав напарника: сутулясь под блестящей плащ-палаткой, тот тяжело, как беременная женщина, шел в полутьме под нависающими ветвями.
Вот он остановился, поднес руки ко рту и снова крикнул совой. Бородатый охотник выругался.
— Подсадная утка! — прошептал он вслух. — Глупый старый пес!
Он не испытывал малейших угрызений совести из-за того, что напарник отвлечет огонь на себя, и продолжал внимательно наблюдать за ним, держась ниже линии горизонта; его голову и плечи скрывали кусты, за которыми он лежал.
Старик в плаще снова крикнул и остановился, наклонив голову и прислушиваясь. Послышался ответ, и он заторопился сквозь ветер и дождь в ту сторону, навстречу своей судьбе. Хобди улыбнулся, продолжая наблюдать. Награду лучше ни с кем не делить, подумал он и пальцем стер капли с прицела маузера.
Неожиданно старик остановился и начал поднимать ружье, но прогремел выстрел, и он вдруг упал в траву. Хобди негромко выругался: он пропустил этот момент, не смог определить, откуда стреляли. Он ждал, держа палец на спусковом крючке, напрягая глаза, все менее уверенный в себе, чувствуя страх перед добычей и уважение к ней. Это было чистое убийство: парень подманил старика, как голодный леопард, идущий на голос южноафриканской антилопы.
Внезапно все сомнения бородатого охотника рассеялись, и он даже не сразу поверил в свою удачу. Пока он собирался с силами перед долгой и опасной дуэлью, добыча вышла из укрытия, которым служил ствол дерева на берегу; отчаянно безрассудный детский поступок, по сути самоубийство… и Хобди заподозрил ловушку.
Молодой человек постоял над телом убитого им старика. Даже на таком расстоянии казалось, что он шатается, его лицо в тусклом сером свете было бледно, но защитный цвет рубашки отчетливо выделялся на фоне отраженного в поверхности реки света.
Тут не требовалось особого мастерства: расстояние до цели составляло не больше ста пятидесяти ярдов; Хобди мгновенно прицелился прямо в грудь парня и с преувеличенной осторожностью нажал на спусковой крючок, зная, что попадет в сердце. Отдача ударила его в плечо, грохот выстрела оглушил; Хобди увидел, как парня отбросило, и услышал глухой удар пули обо что-то твердое.
* * *Марк не услышал выстрел, потому что пуля настигла его раньше, чем дошла звуковая волна. Он ощутил сильный удар в верхнюю часть тела, и его с такой силой швырнуло назад, что воздух вырвался из легких.
Земля за ним раскрылась, и он стал падать; казалось, его втягивает в водоворот тьмы, и на мгновение он решил, что уже мертв.
Ледяное течение подхватило его и унесло с края тьмы. Он погрузился с головой, но у него хватило сил оттолкнуться от илистого дна. Когда голова вынырнула, он вдохнул обожженными легкими воздух и понял, что по-прежнему держит обеими руками П-14.
Деревянное ложе винтовки было у Марка прямо перед глазами, и он увидел, где пуля из маузера разорвала его, а потом ударилась о металл ствола.
Пуля расплющилась в бесформенный комок, как глина при ударе о кирпичную стену. Винтовка остановила ее, но сила удара самой винтовки в грудь вышибла воздух из легких и сбросила Марка в реку.
С огромным облегчением Марк выпустил оружие из рук; течение понесло его в вертящемся кошмаре малярии, дождя и коричневой воды. Тьма медленно поглотила юношу, и последней его сознательной мыслью была мысль о том, как смешно, когда ложе винтовки спасает тебя от гибели, а ты после этого сразу тонешь, будто брошенный в воду котенок.
Вода залила ему рот, обожгла легкие, и Марк канул в пустоту.
* * *Мало какой ужас сравнится с тем, что переживает в малярийной лихорадке больной, чей мозг захвачен бесконечным кошмаром, от которого нет спасения, нет облегчения, когда просыпаешься в холодном поту и понимаешь, что это был просто сон.
Кошмары малярии недоступны здоровому рассудку, они продолжаются непрерывно и сопровождаются неутолимой жаждой. Эта жажда иссушает организм, отбирает у него силы, повторные приступы не становятся менее страшными из-за своей регулярности: ледяной холод, с которого все начинается, за ним — испепеляющая жара Сахары, когда температура тела поднимается так высоко, что это грозит повредить мозг; затем обильный пот, когда жидкость выделяется из всех пор тела больного, обезвоживая его и не оставляя сил даже на то, чтобы поднять руку, пока он ждет нового приступа, который опять начнется с ледяного озноба.
Между периодами горячки, озноба и безымянного ужаса бывали промежутки относительной ясности. Однажды, когда жажда стала такой жгучей, что каждая клеточка вопила о влаге, а рот пересох и воспалился, Марку почудилось, будто сильные прохладные руки поднимают его голову и вливают в рот горькую жидкость, горькую и удивительную, она заполнила рот и медом лилась в горло. В приступах озноба Марк натягивал на плечи шерстяное одеяло, и запах этого одеяла был знакомым и приятным — запах древесного дыма, сигареты и его собственного тела. Часто он слышал раскаты грома, но все время оставался сухим, потом эти звуки стихали, и он опять погружался в забытье.
Когда он впервые очнулся в ясном сознании, то знал, что с первого приступа озноба прошло семьдесят два часа. Малярия настолько предсказуема в своих циклах, что он определял их с точностью до нескольких часов.
Был конец дня; Марк, завернутый в одеяло, лежал на охапке свежесрезанной травы и душистых листьев. Все еще шел дождь; из низких туч, которые словно задевали вершины деревьев, лило как из ведра, но Марк не промок.
Над ним нависала низкая каменная крыша, закопченная за те тысячелетия, на протяжении которых эту неглубокую пещеру использовали в качестве убежища; пещера выходила на северо-запад, в сторону от преобладающих ветров, которые приносят дождь; в отверстии виднелся слабый свет — свет солнца, скрытого за тучами.
С огромным усилием Марк приподнялся на локте и в замешательстве огляделся. У стены стоял его ранец. Марк долго смотрел на него, удивленный и озадаченный. Последним его осознанным воспоминанием было погружение в быстрый ледяной поток. Рядом с ним стоял круглый пивной горшок из темной, обожженной в огне глины, и он немедленно потянулся к нему; его руки дрожали не только от слабости, но и от необходимости утолить жажду.
Жидкость была горькой, целебной, отдавала травами и серой, но Марк благодарно пил ее большими глотками, пока не заболел живот.
Поставив горшок, он обнаружил миску с холодной кукурузной кашей, подсоленной и приправленной дикими травами с привкусом шалфея. Он съел половину и сразу уснул, но на этот раз крепким исцеляющим сном.
А когда опять проснулся, дождь прекратился и солнце стояло почти в зените, его лучи пробивались сквозь разрывы в тучах.
Потребовались усилия, но Марк встал и, пошатываясь, направился к выходу из пещеры. Он увидел под собой вздувшуюся от дождей реку Бубези: ревущее красно-бурое течение несло в море большие деревья, их голые корни торчали, как скрюченные артритом пальцы умирающего нищего.
Марк посмотрел на север и увидел, что весь болотистый бассейн реки и весь буш затоплены, заросли папируса полностью скрылись под тусклой серебристой водной поверхностью, блестящей, как обширное зеркало, и даже высокие деревья в низинах ушли в воду по верхние ветви; вершины хребтов и холмов превратились в острова в этой водной пустыне.
Марк был еще слишком слаб, чтобы долго оставаться на ногах, поэтому вернулся к постели из травы. Засыпая, он думал о нападении, его тревожило, откуда убийцы узнали, что он у Ворот Чаки; все это каким-то образом было связано с Андерслендом и смертью деда. Он все еще думал об этом, когда сон овладел им.
Когда Марк проснулся, снова было утро. Ночью кто-то заново наполнил горшок горькой жидкостью, а к каше добавил несколько кусков жареного мяса; у мяса был вкус курицы, но, вероятно, оно принадлежало игуане.