Александра подняла глаза и определила направление.
Ничего… Ничего… Затем она разглядела вдалеке прогулочный катер, оставлявший за собой узкую белую полосу, словно процарапанную булавкой на антрацитово-черной поверхности моря. Судно неслось в том же направлении, что и ее люминесцентная точка.
Осторожно зафиксировав пеленгатор, чтобы он не терял сигнала, Александра пошла вниз одеться и позвонить Хасану.
Лодка оказалась устойчивее, чем предполагал Гарден.
Набрав скорость, она приподнялась над водой. Киль не просто скользил по волнам, но держался на добрый метр выше их. Это было не похоже на воздушную подушку, скорее подводные крылья. Том прикинул, что максимальная скорость, с которой они шли, превышала двести километров в час.
Высокая темная скала «Холидей Халл» осталась далеко позади, огни небоскребов Атлантик-Сити покачивались за левым плечом. Катер направлялся в океан, прибрежная рябь сменялась волнением открытого моря.
— Куда мы плывем? — спросил он, пытаясь перекричать невозможный визг турбины. — На Бермуды?
— Поближе.
Вот и все, что он услышал в ответ.
Преодолев некий невидимый рубеж, катер начал слегка сворачивать влево. Теперь он снова несся вдоль побережья; в великой тьме волн и песка, словно крошечные островки галактик, мелькали гроздья огней маленьких курортных городков.
Выбрав место между этими галактиками, словно по зову невидимого маяка, катер еще круче заложил влево и направился прямо к берегу.
В лунном свете Том различил белую линию прибоя, серую полоску пляжа и дюны.
Волны под катером стали короче, начали постукивать о днище.
— Вы потеряете свою подводную механику, если не снизите скорость, — прокричал Гарден.
В ответ визг двигателя усилился. Внизу раздалось дребезжание, будто захлопывались металлические ворота. Двигатель заглох, словно поперхнулся, лодка легла брюхом на широкий бурун, высоко вздернув нос. Судно ловко заскользило к берегу и, когда волна разбилась, мягко плюхнулось на песок. Двигатель, слегка покашливая, отплевывал воду, заливавшуюся в выпускную трубу.
— Давай вылезай. — Похититель снял замок с ремня безопасности. И прибавил: — Пожалуйста.
Гарден перелез через борт. Его ноги в кожаных ботинках и шерстяных носках утонули в морской воде по щиколотку, но он стоял на твердом песке, готовый бежать. Однако помедлил.
— А вы со мной не идете?
— Этого от нас не требуется.
— Что вы от меня хотите?
— Иди на свет, — человек указал на мерцающий огонек, полускрытый дюнами.
— А если я побегу? Вы будете стрелять?
— Ты видел у нас оружие?
— Да вроде нет.
— Иди на свет. Это для тебя сейчас единственный разумный путь.
Том отошел от полосы прибоя, наклонился, чтобы отряхнуть брюки и вылить воду из ботинок.
Будто плавучее бревно, лодка приподнялась на седьмой, самой высокой, волне и заскользила назад в море. Когда она оказалась достаточно далеко от берега, двигатель заработал с нарастающим визгом. Из трубы вырвался оранжевый выхлоп, лодка развернулась и исчезла в темноте.
— Иди на свет, — повторил Гарден и зашагал по чистому белому шуршащему песку.
Александра откинулась назад, провалившись в мягкое сиденье «порше». На коленях у нее мирно поблескивал пеленгатор. Теперь, когда они находились на открытой дороге, оранжевый огонек уже не опережал их.
Она взглянула на спидометр: 195 километров в час. Возможно, она видела вовсе не катер, а скоростной водный планер. Это затруднит дело.
— Все, что мы можем сделать, — это ехать по прибрежному шоссе и не терять сигнал его передатчика, — мягко сказал Хасан, словно читая ее мысли.
— Что, если мы его потеряем?
— Тогда дело всей жизни вылетит в трубу. Мне еще предстоит решить, что в этом случае делать с тобой.
— Можно подождать следующей инкарнации.
— Ты, наверное, можешь подождать, я — нет.
— Мы можем найти другого «субъекта». Наверняка где-то в мире есть еще сенситивы.
— Наш сенситив вот здесь, — Хасан протянул руку и дотронулся до стеклянной пластинки. — Единственный и неповторимый.
— Ну, это еще не доказано, — ей самой был неприятен собственный голос, вялый и раздраженный.
— И так все ясно. Французы доказали это своими действиями.
Хасан взял телефон и набрал номер.
Он дождался ответа и заговорил по-арабски. Его мягкая речь приобрела командирские нотки, он указывал направление, назначал места сбора, давал распоряжения относительно оснащения, персонала, деталей операции.
Потом он молча слушал — очевидно, его приказания повторялись для ясности. «Туфадхдхал», — сказал он в заключение и повесил трубку.
— Если ты сумеешь вернуть Гардена… — сказал Хасан Александре.
— Если мы сумеем вернуть его, — поправила она.
— Можешь тогда попробовать сама с ним поработать. Подведи его к последней черте, пока не увидишь смерть в его глазах. После этого вернешь его к осознанию.
— Не знаю, хорошо ли это будет, Хасан, — она замялась. Никогда прежде она не оспаривала его приказы, даже те, что высказывались в форме предположения.
— А почему нет? — в его голосе зазвенела тонкая, но несокрушимая дамасская сталь.
— Это удачный экземпляр. С тех пор как я приблизила его к Камню, он стал тоньше, острее. Это уже не примитивное животное, реагирующее на простейшие ощущения. Он думает. Он научился видеть. Он опасен.
— И что из этого?
— Он может убить меня, Хасан!
— В самом деле? Ты старше и хитрее его. Ты что-нибудь придумаешь, чтобы защититься.
— Да, я буду для него недостижима и непостижима там, где мне уже не потребуется ничья помощь.
Несколько минут они ехали молча.
Мерцающий огонек на пеленгаторе освещал ее подбородок.
— Тебе хотя бы будет жаль, если он меня убьет? — спросила она наконец.
— Да, пожалуй. Но остановит ли это меня? Нет.
— А если это поможет тебе продвинуться в разработке «субъекта»?
— Тогда мне и жаль тебя не будет.
— Ясно.
Тьма в машине окутала ее.
Сура 5 Преследование в пустыне
Старики в блаженной расслабленности возлежали на душистых подушках, рубахи на груди распахнулись, обнажая курчавые волосы, сливающиеся с жидкими седыми бородками.
Погрузившись в густой наркотический дым, одноглазый Масуд хихикал над чем-то. Спазмы смеха продолжались, пока не кончились неглубоким кашлем.
Хасан, который был одновременно и самым молодым, и самым старым в этой комнате, наблюдал за ними из-под прикрытых век. В дни молодости, когда он призвал ассасинов из песков, курение конопли сыграло свою роль. Это был самый быстрый способ отлучить юношей от семей, согреть их, когда скалистые убежища начинали казаться слишком холодными, утолить их вожделение, когда они внезапно понимали, что звание мужа и отца для них закрыто как для изгнанников.
Хасан переиначил миф о Тайном Саде. Обещания рая было недостаточно для тех, кто принадлежал к гашишиинам. Эти необузданные и отчаянные люди жаждали земного рая, воплощающего их дымные видения. И Хасан дал им рай.
Он тщательно избирал идеологию. Новый суфийский мистицизм и путь дервишей, приобщавшихся к божеству через танец и изнурение, — все это прекрасно сочеталось с курением. Сам Тайный Сад, придаток рая, куда никто, кроме самых преданных, не допускался, стал высшей наградой для тех, кто безжалостно убивал по приказу вождя. Отречение и подчинение, преданность и долг — вот те узы, которые скрепляли их маленькую группу, во всяком случае на протяжении его жизни.
А теперь посмотрите, что стало с гашишиинами! Старый Синан, некогда коварнейший воин, впал в детство. Он вдыхал дым, как горный воздух. Он и его приятели жили как калифы: спали и жрали, трахались и пускали ветры, и беспрерывно курили. Уже много месяцев прошло с тех пор, как Синан в последний раз осуществил или хотя бы задумал стратегическое убийство.
Синан приподнялся на локте и слегка махнул в сторону Хасана согнутой рукой: «Вина!»
Хасан наполнил чашу густой красной жидкостью из кувшина, стоявшего около вождя, и поднес ее к губам старика.
Синан сделал глоток, облизнулся и вялым движением оттолкнул руку Хасана.
— Видели, что затеял этот выскочка Саладин? — спросил старый шейх, глядя в пространство.
— Парад доспехов и конской сбруи, — откликнулся кто-то сонно.
— И все это для расправы с франкским хвастуном, тогда как одного остро отточенного клинка достаточно, чтобы навеки отучить его выхваляться.
— И все это для расправы с франкским хвастуном, тогда как одного остро отточенного клинка достаточно, чтобы навеки отучить его выхваляться.
— Это предложение, господин? — спросил Хасан.
— Нет, — кашель прокатился по легким Синана, и он сел прямо, кутаясь в плащ. — Никто из гашишиинов не даст похоронить себя на этом глупом джихаде. Это мой приказ… Пусть в течение ближайшего года головы франков будут неприкосновенны. Да не упадет с них ни один волос.
Не вдумавшись в смысл сказанного, ассасины одобрительно забормотали.
— Шуточка над айюбитами!
— Покажем Саладину, что значит вступать в бой, который он не может выиграть.
— Пусть убирается обратно в Египет.
— Остудит задницу в Ниле.
— Но… — прорезался голос Хасана в этом хвастливом хоре, — не упускаем ли мы хорошую возможность?
Синан обернулся к молодому человеку, его мохнатые брови сошлись вместе, как две спаривающиеся гусеницы.
— Выйдя с оружием на поле брани, — продолжал Хасан, возвышая голос, — Саладин и впрямь мог бы изгнать франков из этого уголка исламского мира. Рейнальд Хвастливый — наихудший из них, но он здесь властелин. Свинья в зловонном загоне, кровь на руках его, навоз на его сапогах. Слеп и глух он к делам Пророка и Его заповедям, — глаза молодого человека устремились на чашу с вином, которую он наполнил собственной рукой. — Рейнальд — завоеватель, ничего не смыслящий в искусстве власти, он способен только к насилиям и грабежам.
— Тогда он будет сметен с этой земли ветром, — насмешливо проронил Синан.
— Если бы не тамплиеры и другие искусные воины, ветер так и сделал бы. Но сейчас, здесь, только мы сможем изгнать их. Швырнуть их наземь с переломанными спинами, как скорпионов, раздавленных конскими копытами, чтобы солнце высушило их, а ветер смел прочь с земли Палестины.
— Красиво сказано, дитя мое. Но их тысячи. И у каждого огромный стальной меч, и под каждым — могучий конь.
— Но Саладин может повести за собой десятки тысяч. И он это сделает. — Глаза Хасана наполнились тем чувством уверенности в сказанном, которое другие принимали за пророчество.
— И тогда, — продолжал он, — после изгнания одного завоевателя мы сможем стать свидетелями того, как забитые крестьяне и пастухи обретут стремление к свободе. Долго ли смогут потом аббасиды, сельджуки и даже сами айюбиты противостоять воле людей Палестины решать свои собственные дела на своей земле? Более тысячи лет эта земля истощалась, чтобы давать «молоко и мед» для процветания чужеземных властителей. Должно настать время, когда Палестине позволят вернуть хоть что-то своему народу.
— Решать свои собственные дела! — воскликнул один из стариков.
— Чужеземные властители! Кто — аббасиды?
— Как вам это нравится!
— Ну и шутки у твоего ученика, Синан.
— Что за идеи!
Синан взглянул на Хасана и отмахнулся от него резким движением.
— Довольно исторгать ветер изо рта, — приказал вождь ассасинов. — Мы люди дела, в конце концов, а не люди слов.
Он протянул свою старческую руку, внезапно предательски задрожавшую, и нащупал шарик гашиша. Опытными пальцами он заполнил трубку упругими кусочками и дал знак Хасану. Тот вытащил тлеющий уголь из жаровни и держал его у трубки, пока Синан жадно делал первые затяжки.
Столб пыли поднимался к небу там, где шла армия Саладина.
Султан на белом жеребце в окружении свиты то и дело оглядывался назад, на долину. Он, разумеется, не мог видеть пыльного облака. Пыль вырывалась клубами из-под копыт тяжеловооруженных всадников и сапог пехотинцев.
Вблизи было видно, как пыль оседает хлопьями на коленях и плечах людей, конских крупах. В отдалении пылевая завеса плыла над плюмажами конников и смягчала вид ощетинившейся копьями пехоты. Далеко у горизонта желтый туман скрывал холмы и укутывал собой бесконечные ряды конических шлемов и лошадиных морд.
Саладин вглядывался в стелющееся по земле марево и знал, что оно поднимается вверх на тысячи футов. А это могло безошибочно подсказать любому вооруженному соединению из тех, что христиане должны были послать на защиту Рейнальда, где находится армия Саладина.
Но любой длинный язык на базаре мог сказать им то же самое.
Керак Моавский когда-то был просто укреплением среди предгорий.
Он строился в тихие времена, когда пастухи спали под звездами и отстаивали свои права на пастбища или ягнят с помощью острого посоха.
Теперь, под властью христиан, Керак был защищен стенами из тесаного камня и рвами с хитроумно расположенными откосами.
Рвы эти охранялись английскими лучниками, которые посылали свои оперенные стрелы на пятьсот шагов. Саладину было бы интересно узнать, найдется ли там, за этими стенами, сто тысяч стрел.
Керак поджидал их в дальнем конце долины, где два горных отрога почти сходились вместе.
С тыла крепость была защищена хуже, и Саладин знал об этом: всего один ряд валов, рвов и земляных откосов. Но армия, приближающаяся с этой стороны, вынуждена была бы сузить ряды и протискиваться между укреплениями и скалистыми предгорьями. А отряд христиан, скрытый до времени за холмами, мог внезапно броситься наперерез в любом месте и смять ряды растянувшейся армии.
Как бы там ни было, Саладин предпочел фронтальный подход, возвещая о нем облаком пыли.
— Это что там впереди, грозовая туча?
Король Ги заслонил рукой глаза от высокого июльского солнца. Конь под ним гарцевал, рука прыгала в воздухе, и на лице плясала тень от ладони.
— У грозовых туч черный низ, и они обычно плывут над землей, государь, — мягко сказал Амнет. — Они редко бывают желтыми и никогда не стелются по долине.
Великий магистр Жерар, который ехал по другую руку от короля Ги, сделал Томасу страшные глаза за монаршей спиной.
— Значит, мы видим толпу бродяг? — спросил Ги с назойливым воодушевлением.
— Мы, пожалуй, в дне пути до их арьергарда.
— А может, в двух, — заметил король. — Мы ведь не сможем догнать их сегодня до полудня, правда? — Он взглянул на солнце. — Мы пробираемся по этим холмам с рассвета. Предлагаю разбить лагерь и обдумать стратегию.
— Государь, наши лошади, без сомнения, выдержат еще час или два. Не следует делать привал до вечерней молитвы.
— А я говорю тебе, магистр Жерар, что здесь достаточно травы для лошадей и чистой воды. Кто знает, найдем ли мы все это впереди?
Амнет подался вперед, чтобы королевское брюхо не мешало видеть, как Жерар жует собственную бороду. Нельзя сказать, чтобы вид растерянного магистра доставлял Томасу удовольствие, во всяком случае не чрезмерное. После того как армия Саладина прошла через эту местность, травы здесь осталось не густо. Все источники были вытоптаны и сейчас досыхали на солнце илистыми лужицами. В этой долине не было места для лагеря, не будет его здесь и через год.
Не собирается ли король Ги отложить преследование Саладина на этот срок? Похоже, что он на это способен.
Тамплиеры наняли эту армию для Ги — двадцать тысяч конных рыцарей из Англии и Франции — на остатки тех денег, что король Генрих заплатил рыцарским Орденам за отпущение греха — участие в убийстве Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского. Как Ги и опасался, для того чтобы собрать такую армию, пришлось взять каждого второго воина Иерусалима и других христианских твердынь на Востоке. У Франции уже никогда не хватит сил послать такую мощную армию в эту далеко не святую землю. Чтобы предвидеть это, Амнету даже не нужно было прибегать к своему пророческому дару.
Как самопровозглащенный Защитник Креста, король Ги настоял на том, чтобы его армия несла с собой талисман — обломок Святого Креста. Он хранился в раке из золота и хрусталя и был выставлен на обозрение каждого рыцаря, когда армия, огибая Голгофу, покидала Иерусалим. Сам Амнет не выбрал бы эту дорогу, отправляясь в поход против врага, в пять раз превосходящего их численностью. Теперь рака с Крестом путешествовала на седле самого сильного и храброго рыцаря. А когда этот человек чувствовал, что бремя чести слишком тяжко для его смиренной души — и для затекающих от тяжести груза бедер, — он передавал ее другому, более достойному.
Амнет дважды отвергал эту честь.
Однако в эти дни ожидания ему удалось приблизиться к шкатулке в походной часовне. Вечером, когда никто не видел, он отогнул полог, поднял крышку и прикоснулся к сухой древесине. Амнет готовился испытать трепет, чувство могущества, подобное тому, что приходило к нему из Камня. Но ощущения были не сильнее тех, что возникают от прикосновения к столу в трапезной или столбам забора. Пульсация соков некогда живого дерева — это он испытывал, дотрагиваясь до любой древесины.
Но агония Господа Нашего? Стыд только что срубленного дерева, которое держало Его на себе? Страдания Бога при виде Сына своего, принесенного в жертву? Ничего этого не помнила щепка. Иначе Амнет почувствовал бы.