Они привели Пьера Борда в какое-то помещение в Консьержери. Темные, обитые деревом стены и тяжелые парчовые драпировки были освещены множеством ламп с вывернутыми до предела фитилями. Какая чрезмерная трата масла в такое тяжелое для нации время!
В круге света находился маленький человек, аккуратный и чопорный, одетый в шелковый сюртук и темные обтягивающие штаны. Он поднял голову от бумаг, которые держал в руках, и по-совиному посмотрел на Борда и его эскорт. — Да?
— Этот человек выследил семейство де Шене. Мы привели его сюда прямо из толпы, которую он возглавлял.
— Настоящий зачинщик, да? — аккуратный маленький человек посмотрел на Пьера более внимательно. Его глаза сузились и, казалось, отражали свет ламп. — Может ли он убеждать?
— Могу, ваша честь, — ответил Пьер.
— Не честь, парень. Мы теперь отошли от этого.
— Да, сударь.
— У вас академическое образование, не так ли? Вы юрист?
— К сожалению, нет, сударь. Классические языки, латынь и греческий, по преимуществу греческий.
— Не имеет значения. Мы поднялись над условностями старых темных времен Людовиков. Итак, вы желаете его?
— Желаю чего, сударь?
— Места в Конвенте. У нас есть вакансии среди монтаньяров и три из них — мои, как плата за талант руководителя.
— Я желаю его более, чем чего-либо другого!
— Тогда приходите сюда завтра к семи. Мы начинаем работать рано.
— Да, сударь. Спасибо, сударь.
— «Сударь» тоже не наше слово, мой друг. Достаточно простого «гражданин».
— Да, гражданин. Я запомню.
— Я уверен в этом, — человек улыбнулся, показав мелкие ровные зубы, и снова углубился в свои бумаги.
Капитан слегка стукнул Пьера по плечу и кивком указал на дверь. Гражданин Борд кивнул и последовал за ним.
В коридоре Пьер набрался храбрости и спросил:
— Кто это был?
— Как, это гражданин Робеспьер, один из вождей нашей революции. Неужели вы не знаете его?
— Я знал имя, но не человека.
— Теперь вы его узнали. А он узнал вас.
Пьер вспомнил эти оценивающие глаза и понял, что это правда.
— Я не могу поддержать это, Борд. Ты просишь слишком много. Он просит слишком много, — Жорж Дантон откинул свои длинные волосы назад и с шумом втянул воздух.
Борд нетерпеливо топнул ногой. Этот медведь со своей популярностью, которая висела на нем так же небрежно, как и его одежда, собирался остановить его начинание.
— Неужели ты не видишь, что всеобщая воинская повинность — это лучший способ справиться с внешними врагами? — запинаясь, проговорил Борд. — Черт побери! Это республика, а не монархия. Что может быть более естественным, чем объединение народа для защиты своей страны?
— По прихоти нашей Маленькой Обезьянки? — парировал Дантон. — Именно ему мы обязаны этой войной с Англией и Нидерландами.
— Война была неизбежна, поскольку у нас есть эта Габсбургова шлюха. Конечно, ее братец Леопольд будет стараться сберечь королеву. И втянет в это немецких принцев, которые сидят на английском троне. Так что министр Робеспьер не мог предложить лучшей альтернативы, чем атака. Неужели это не ясно?
— Ясней ясного. Крошка Макс хотел войны, и он получил ее.
Пьер Борд вздохнул:
— Министр желал бы, чтобы ее не было. У него столько врагов здесь, дома…
— Врагов? Никого, кроме тех, кого он сотворил сам своими руками и длинным языком!
— В последний раз спрашиваю: ты поддержишь всеобщую воинскую повинность?
— В последний раз отвечаю: нет.
Борд кивнул, повернулся и пошел к выходу из комнаты. Лакей в небрежно сидящей ливрее проводил его до дверей.
Борд вышел на темную улицу. Со времени своего основания в начале апреля 1793 года Комитет общественного спасения обнаружил в Париже многое, что нарушало спокойствие. Последние его постановления касались нищих и бездомных, которые сделали своим домом улицы. Прогуливаться по улицам после наступления комендантского часа означало возможную встречу с грабителями, а то и с кем похуже. Гражданин Борд проделал свой путь от дома Дантона без сопровождения, которое полагалось ему, как члену Конвента.
Его охраняли наблюдатели. Борд чувствовал их присутствие с тех пор, как начал входить в силу в Конвенте. Тени двигались вместе с ним в свете факелов; он ощущал это. Мягкие шаги сопровождали стук его каблуков; он слышал это.
Однажды, в Булонском лесу, когда банда моряков остановила его экипаж — вероятно, чтобы съесть лошадей! — наблюдатели обнаружили себя. Приземистые фигуры, как тролли, выскочили откуда-то снизу с обнаженными клинками и грязными ругательствами. Кучер в панике перелетел через головы лошадей.
Схватка вокруг экипажа продолжалась не более минуты. Борд наблюдал за ней в свете фонаря, считая вспышки света на стальных клинках и свистящие тени узловатых дубинок. Когда все было кончено, вокруг экипажа лежали только неподвижные тела, а приземистые тени растворились в кустах. Все, кроме одного, который стоял возле лошадей.
— Вам нужен кучер, — сказал человек. Это было утверждение, а не вопрос. У него был заметный акцент, голос крестьянина, а не горожанина.
— Да. Мне нужен кучер, — согласился Борд. Мужчина проскользнул в коляску. Когда он двигался против света, полы его плаща разошлись, и Борд смог разглядеть блеск кольчуги. Он услышал легкое позвякивание. Возможно, этим объяснялась их победа над разбойниками.
Мужчина довез его до дома. Когда они приблизились к порогу, он притормозил и выпрыгнул из коляски прежде, чем она остановилась. И растворился в темноте.
Наблюдатели были такими. Потому, после неудачных переговоров с Дантоном по поводу поддержки войны против Англии и Нидерландов, Борд не чувствовал страха, идя по улицам без охраны.
На ходу он размышлял о своем успехе. В течение пяти месяцев непрерывных разговоров и осторожных продвижений Борд оказался в центре революции. Советник по делам нового Республиканского монетного двора, пламенный оратор в Национальном Конвенте, посредник в министерстве юстиции, агент по продаже имущества осужденных, правая рука министра Робеспьера — Борд успевал везде. В некоторых кварталах его называли «Портной», так как он сшивал с помощью своей логики мешок для всех отступников революции.
Однако он чувствовал, что просто обязан выступить против одного дела монтаньяров. И, шагая по темным улицам, охраняемый невидимыми наблюдателями, он продумывал свои доводы.
— Граждане! — Борд поднялся со своего места среди скамей высоко в левой части зала. — Это наиболее необдуманное предложение из всех, которые были изложены перед нами. — Пьер Борд спустился между полупустыми скамьями, чтобы ступить на пол в лучах утреннего солнца. Он знал, что так он выглядит как ангел на иконе и тем самым внушает благоговение зрителям на галерке. — Одно дело пересмотреть календарь по отношению к именам: искоренение мертвых римских богов и замена римских порядковых номеров словами, понятными народу, заимствуя их у названий сельскохозяйственных сезонных работ. Это очень полезное дело, которое я всецело поддерживаю. Но перевод календаря в метрическую систему — это совсем другой вопрос. Кто сможет работать в течение недели из десяти дней, в которой последний день отдыха уничтожен из атеистических соображений? Разве переутомленный крестьянин сможет хорошо работать? Этот новый календарь ужасен и состряпан на скорую руку. И что же дальше? Может быть, вы хотите, чтобы мы молились пять раз в день в течение этих стоминутных часов республиканским доблестям — Работе, Работе и еще раз Работе?
Это было встречено лишь скромным смешком.
— Нет, граждане. Такой календарь посеет разброд в народе, дезорганизует работы и разрушит экономику Франции. Я надеюсь, что вы, каждый и все вместе, отвергнете его.
Хлоп, хлоп… хлоп. Новый календарь при голосовании прошел почти единогласно, кроме шести голосов. Робеспьер подошел к Борду.
— Хорошо сказано, гражданин Борд, — улыбка, хлопок по плечу казались вполне искренними. Борд постарался улыбнуться.
— Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, гражданин.
— Ничего, ничего. Ты же знаешь, что каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как же иначе люди оценят ее величие? И твой маленький мятеж был только на пользу.
— Да.
— Ну, теперь можно и поужинать.
— Могу ли я присоединиться?
— А! — тонкие брови сморщились, решая. — Боюсь, другие потребуют моего внимания, Пьер. Это будет неудобно.
— Я понимаю.
— Надеюсь, что да.
В полночь раздался стук в дверь. Суд настал на рассвете, двумя месяцами позднее. Это были два долгих месяца, которые Пьер Борд, теперь снова «дю Борд», провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки. Пространство было в метр шириной и высотой — нововведение Конвента для отступников — и два метра в длину. Он лежал в нем как в гробу, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба. Он лежал в собственных нечистотах, пытаясь хоть как-то очиститься руками. А что касается воды, здесь выбор был жестокий — потратить чашку на утоление жажды или на гигиену.
На шестьдесят шестой день деревянная дверь на несколько секунд отворилась — чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в суд, небритого и немытого, со ртом, покрытым язвами от плохой пищи, он не смог ничего сказать в свое оправдание.
Обвинения были абсурдными: ученый Пьер дю Борд при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого он выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии — нечто в этом духе.
Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Позади стоял священник и гнусаво бормотал молитвы, дабы не лишать осужденного последнего утешения.
Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей, которыми его забрасывали. Когда он изредка поднимал ее, чтобы посмотреть вокруг, гнилое яблоко или тухлая рыба попадали ему в рот или глаза. Но он все же пытался смотреть вокруг, выискивая наблюдателей.
Наблюдатели, которые так много месяцев оберегали его, должны спасти его снова. Пьер был уверен в этом.
Бросив быстрый взгляд по сторонам, он решил, что видит темную приземистую фигуру среди толпы. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под полей широкой шляпы.
Даже наблюдатели ничего не могли сделать в этой толпе. Рядом с эшафотом, стоящим в центре квадрата, солдаты с нарукавными повязками и розетками Комитета общественного спасения сняли его с телеги, оставив руки связанными. Они подняли его на эшафот, потому что ноги его неожиданно стали до странности слабыми, привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей ему до ключиц. Но Пьер вряд ли заметил это. Он не мог оторвать взгляд от высокой, в форме греческой буквы «пи», рамы с треугольным лезвием, подвешенным сверху.
— Это не больно, сын мой, — прошептал священник, — и это были первые слова, произнесенные им не по-латыни с тех пор, как началась их поездка. — Лезвие пройдет по шее, словно холодный ветерок.
Пьер повернулся и уставился на него:
— Откуда вы знаете?
Солдаты наклонили доску горизонтально и понесли ее к гильотине.
Пьер дю Борд мог рассмотреть лишь стертые волокна деревянного ложа этой адской машины, за которым виднелась тростниковая корзина. Тростник был золотисто-желтым. Пьер уставился на него, пытаясь отыскать красно-коричневые пятна — такие же, как и дефект в том кристалле, которым он порезал палец.
Когда это было?
Месяцев семь назад?
Но эта корзина была новой и незапятнанной — честь для него, любезность его друга, Максимильена Робеспьера.
Священник ошибся. Боль была острой и бесконечной, как и боль от пореза кристаллом. А затем он начал падать, лицом вперед, в корзину. Ее тростник ринулся ему навстречу, стукнув в нос.
Золотой свет вспыхнул перед глазами и померк, став таким же черным, как его длинные гладкие волосы, упавшие на лицо и закрывшие глаза.
— Где же твой приятель?
— Он должен позвонить своему агенту или что-то в этом духе. Он сказал, что может задержаться.
— Отлично. Нам нужно многое обсудить.
— Да уж, действительно. Лягушки теперь пытаются убить его, чего раньше не случалось.
— Как так? — темные глаза мужчины блеснули. Затем веки его слегка прикрылись, сомкнулись гладкие шелковистые ресницы, не оставив никакой щели или линии. Каждая ресница была изогнута, как шип из черного железа. — Объясни, пожалуйста.
— Один из них поджидал у него на квартире, когда Том вернулся. Он пытался убить его ножом — одним из тех ножей. Я была вынуждена призвать на помощь моего телохранителя, Итнайна.
— И?..
— Мы оставили тело в квартире, смылись в неразберихе.
— Не тело Итнайна?
— Нет, другого. Вероятно, это был профессиональный убийца, но не столь искусный, как Итнайн.
— Гарден хорошо разглядел Итнайна?
— Да нет, не особенно. — Александра выскользнула из-под пледа и положила его на кровать. Затем села сама. — Том в этот момент отходил после удара коленом в пах.
— Отлично, значит, я еще смогу использовать его с Гарденом.
— Использовать Итнайна? Для защиты Гардена? — она начала по одному стаскивать ботинки. Хасан наклонился, чтобы помочь ей с пряжками.
— Нет. Я хочу использовать его, чтобы обострить чувствительность Гардена. Я начал снабжать нашего молодца… э-э-э, «опытом». Доступ к его прошлому через сны оказался недейственным или слишком медленным. А лишение его твоих прелестей, — Хасан снял ее ботинок и повел руку вверх по ее ноге, — похоже, только оставляет ему больше времени для игры на фортепиано. Видимо, нужно изменить направление.
Он встал и мягко толкнул ее в грудь. Она податливо упала на постель.
— Если Гарден должен будет бороться за свою жизнь, — сказал Хасан, — даже совсем немного, это поможет, так сказать, «координировать» его внимание, что, в свою очередь, будет служить его пробуждению. Это именно та сцена, на которую вы с Итнайном наткнулись.
Хасан опустился на пол у ее ног. Александра с трудом стаскивала с себя платье, поднимая подол выше колен. Он стал помогать ей.
— Жаль, что ты не сказал мне все раньше, — она вздохнула. — Я не думала, что твой человек был одним из этих французов. Иначе я велела бы Итнайну быть с ним поосторожнее. Мы теперь потеряли одного из наших агентов.
— Не волнуйся. У меня их достаточно.
Она закинула руки за спину. Локоть задел покрывало; оно зашуршало.
— Подожди! — воскликнула Александра, изгибая спину и откидываясь на подушки.
Руки Хасана покорно замерли между ее ног.
— Мы же не знали точно, где Гарден остановился, разве не так?
— Нет, — прошептал он.
— Так как же этот ассасин мог быть твоим?
Он поднял голову поверх складок ее платья и посмотрел в ее глаза.
— Этого… не могло быть.
— Так что это все же было нападение наблюдателей.
— Интересный поворот. — Хасан надул щеки. Его усы ощетинились, как гусеницы в опасности. Он опустил лицо между ее коленей и начал щекотать ее усами.
— А я, похоже, ускорила события, — прошептала она.
— Гмм-мм?
— Когда Гарден приходил в себя после удара, я дала ему возможность соприкоснуться с кристаллом.
Голова Хасана поднялась так быстро, что его подбородок стукнул ее по бедру, попав в нервную точку между мускулами. По животу прошла волна боли.
— Я не приказывал тебе делать это! — прошипел он.
— Конечно, нет, Хасан. Но ведь у меня должна быть некоторая свобода в принятии решений.
— Как Гарден прореагировал на это?
— Очень сильно. Я видела, как дрожь прошла по нему, гораздо более сильная, чем когда-либо ранее.
— Слишком много стрессов, — сказал он, мысленно взвешивая информацию. — Сам по себе кристалл может разбудить Гардена быстрее, чем мы ожидаем.
Она сделала попытку сесть, но он толкнул ее и погрузил лицо в шелк белья. Его руки искали кнопки, которые держали вместе две половинки бюстгальтера. Она пришла ему на помощь.
— Слишком проснувшимся, — размышлял Хасан, — этот человек может быть страшнее, чем слишком сонным.
— Разбуди его и всех наблюдателей вокруг него, — она притянула к себе голову Хасана. — Ведь это игра.
— За исключением того, что сейчас наблюдатели играют, как будто и они — гашишиины.
— Ассасины, — повторила Сэнди, вздыхая. — Или, может быть, они перевели игру на совершенно новый уровень защиты.
— Профилактическое убийство? Могли убить его, чтобы сбить нас со следа еще на тридцать или сорок лет?
— У тебя есть время.
— Однажды, когда события развивались своим ходом в этой части мира, у меня действительно было время. Теперь, — он опустился на нее, — я хочу результатов.
— Как и все мы.
Она отталкивала его руками, извиваясь и стаскивая его одежду. Несколько минут они ничего не говорили. Потом некоторое время уже больше нечего было говорить.
Наконец он поднял голову.
— Ты уверена в его реакции на кристалл?
— Самая сильная. Я уверена в этом.
— Наблюдатели, должно быть, тоже. Потому и старались убрать его.
— Они могут прийти и использовать его, прежде чем это сделаешь ты. В конце концов они обязательно попытаются это сделать.
— Не с той охраной, которую я создал. Расслабленное тело Хасана скатилось с нее. Александра положила голову ему на грудь.
— Сможем ли мы поднять его достаточно высоко, чтобы он выдал тайну, которую ты хочешь получить, но не так высоко, чтобы он присоединился к нам?
— Мы должны играть с ним, Сэнди. Как рыбой на леске, — палец Хасана водил по ее мягкому соску. — Вытащить его на поверхность, но не дать ему выпрыгнуть на свободу, — палец двинулся вверх. — Позволить ему уйти на глубину, но так, чтобы он не накопил сил для побега, — палец двинулся вниз. — Играй им, тяни время. Но осторожно, — ее сосок отвердел от его прикосновений.