Вадик вышел с совещания, и лица на нем не было. Радость ожидания поездки в Париж сменилась гневом, обидой и нервной дрожью. Правда, и сонливость пропала, как и не было. Вадик уселся за свое рабочее место с крепко сжатыми зубами. Ему даже казалось, что зубы скрипят. Ему было обидно до слез, которые так и норовили заполнить глаза и скатиться по лицу.
Так он просидел до того, пока все коллеги не ушли. Тогда Вадик, что называется, засучил рукава и принялся за работу. Он снова и снова проверял то, что должен был завтра представить в Париже. Он работал зло и очень эффективно, многое сократил, уточнил и исправил. Телефон он отключил и работал в тишине.
Вадик все закончил часов около одиннадцати, и только тогда расправил затекшие плечи. Он сидя потянулся всем окаменевшим телом, и хрипло, но сладко застонал. Чувство обиды, злости и несправедливости как-то отступило, рассосалось и затихло. Ему стало просто грустно и одиноко. Ужасно одиноко и грустно. Одиноко-одиноко!
Он вернулся домой уже за полночь. По дороге заправил машину, в маленьком круглосуточном магазине купил себе свежие лезвия, не те, к каким привык, а какие были. Дома Вадик медленно бродил из кухни в комнату и обратно. Сил не было никаких и ни на что, но лечь спать он не мог. Во-первых, нужно было собраться в дорогу, во-вторых, он чувствовал, что все равно не уснёт. Не уснёт, потому что нервы ни к черту, да еще прицепится какая-нибудь дурацкая мысль, и будет терзать и крутиться в голове, заставляя и всего Вадика тоже крутиться с боку на бок в мучительном полусне.
Вадик поставил чай. Медленно и без удовольствия собрал дорожную сумку. Он сложил в нее любимую свою рубашку, любимый серый короткий плащ, и любимые туфли. Он знал, что в Париже будет тепло. А в аэропорт придется поехать в теплой куртке, которая за долгую зиму так надоела.
В Париже уже во всю весна… Сад Тюильри, набережные Сены, Монмартр, Елисейские поля, Монпарнас…
Вадик пил чай, склонив голову на бок. Ему по-прежнему было ужасно одиноко. И еще обидно за то, что сердце не трепещет в предвкушении, ему не радостно, и острое желание вдохнуть воздух Парижа куда-то исчезло.
В его бумажнике вместе с деньгами лежал листочек бумаги, на котором были написаны названия и адреса нескольких парижских ресторанов, где ему непременно нужно было поужинать, чтобы отведать вкус Парижа в единственный свой парижский вечер. Эти названия и адреса написала ему одна его знакомая, которая часто бывала в Париже, и знала толк в ресторанах. Еще позавчера Вадик с удовольствием перечитывал то, что написано на этой бумажке и гадал, куда он пойдет, и что будет есть, и как это будет…А теперь его это не волновало. Он устал. Недосып дошел до того, что Вадику казалось: вот еще немного, и он вообще научиться жить без сна. Жизнь без сна будет ужасна, то есть еще ужаснее, чем та, что есть, и та, что была…
А какая была жизнь? Вся жизнь шла в постоянном ощущении того, что Вадика лишили сна. Лишили очень давно, и лишили даже не специально, просто человеческий мир, порядок, и даже само государство так устроены.
Сколько Вадик себя помнил, его всегда будили, тормошили, расталкивали, вытаскивали из сладкого сна. Так было, когда его маленького вынимали из теплой постели, полусонного умывали, одевали и влекли в детский сад. Потом была бесконечно долгая школа с мучительными утрами, потом университет, где сна стало еще меньше, потом первая сильная влюблённость, уже почти совсем без сна, потом по-настоящему увлеченная работа, потом еще более сильная влюблённость, потом… А утром нужно было лететь в Париж.
Вадик посмотрел на часы, было почти два часа ночи. Он подумал с минуту, поискал глазами телефонный справочник, нашел его, позвонил и заказал себе такси в аэропорт на 6.30 утра. Самолет вылетал в девять с четвертью. Будильник же пришлось поставить на шесть. Как же Вадик ненавидел звук своего будильника! Будильник был большой, механический, старый, и звонил страшно громко и как-то истерически тревожно. Его звон проникал в сон, как что-то болезненное и кошмарное. Этот звук разгонял сновидения, терзал, а потом выдергивал Вадика из сна в жизнь. После такого звука пол дня проходили в плохом и недобром настроении. Но Вадик пользовался именно этим будильником, потому что другие он попросту не слышал. А этот будильник он ненавидел и поэтому просыпался.
Просыпался и жил. Жил так, что научился все делать на ходу. Вадик убедился, что на ходу можно поесть, попить, можно читать на ходу, и даже учиться можно на ходу. На ходу можно быстренько одеться и обуться, в смысле, выбрать и купить себе одежду и обувь, можно работать на ходу и по ходу. Можно общаться на ходу, и даже очень важные вещи можно обсудить и выяснить на ходу. На ходу можно думать, и принимать существенные, а иногда даже важнейшие решения. Он даже понял, что возможен секс на ходу. Такой вполне нормальный секс. Вот только выспаться на ходу невозможно. Вздремнуть, прикорнуть, забыться сном можно, но выспаться нельзя. Выспаться! Тут нужна масса условий: от качества подушки, до полного душевного равновесия.
Звонок будильника прозвенел и разорвал короткий, глубокий и черный, без сновидений, Вадиков сон. Надо было лететь в Париж. С невысохшими волосами и горящим от бритья лицом, он в такси дремал и бился головой о холодное стекло. А за стеклом была слякоть, грязные машины и полувесна. Чувств при этом Вадик никаких не испытывал, ни к слякотной столице, ни по поводу того, что скоро увидит Париж.
В аэропорту Вадик повстречался со своими коллегами из других отделов. Они летели вместе. На общение с коллегами у него не было сил. Медленно прошла регистрация, еще медленнее паспортный контроль. Вадик постарался отделиться от коллег и уединиться. Кофе и первая утренняя сигарета слегка обострили восприятие мира. Он пил кофе, и просто заставлял себя понять то, что скоро произойдет. Он требовал от себя радости и осознания того, что летит в Париж.
В самолет Вадик прошел почти первым. Он достал из сумки плащ, а теплую куртку затолкал в сумку. Сумка легла на полку, плащ рядом с сумкой, и Вадик уселся возле иллюминатора. Самолет быстро заполнялся людьми. Коллеги сели сзади, а рядом с Вадиком оказался пожилой, совершенно седой мужчина в светлом свитере и вельветовых коричневых брюках. Мужчина прежде, чем сесть вежливо кивнул и улыбнулся. Его седина была такая белоснежная, а лицо такое смуглое, что Вадик подумал: «Сосед, наверное, француз. Отлично! Не нужно будет с ним разговаривать во время полета». В подтверждении этих мыслей, седой мужчина достал и развернул какую-то французскую газету. Пока самолет окончательно заполнился людьми, пока он медленно выруливал на взлетную, Вадик задремал. Он встрепенулся только тогда, когда самолет, наконец, взревел, и стал разгоняться.
— Поехали, — тихонечко и сам себе сказал Вадик, когда самолет оторвался от земли.
— Да-да, поехали! — радостно сказал сосед без акцента, и улыбнулся. — Знаете, я тоже всегда про себя так говорю, когда взлетаю.
— Правда? — сказал Вадик. — А я в первый раз сейчас так сказал.
— Надолго в Париж? — спросил сосед. — Или вы куда-то дальше летите через Париж?
— Нет, в Париж, в Париж. И только на день. Завтра обратно.
— Понятно. Значит, по делам.
— Именно, — вяло ответил Вадик.
— Часто летаете? — с улыбкой спросил сосед.
— Куда, в Париж? В первый раз, — не глядя на соседа, сказал Вадик. — А так, летаю частенько.
— В первый раз?! И всего на день?! Обидно! Да еще и по делам, — не унимался сосед. — Париж за день не понять.
— Да я пробовать не буду, — ответил Вадик. — Лечу по делам. Пойму как-нибудь в другой раз.
Вадик сказал это так, чтобы стало ясно: он не намерен продолжать разговор. Говорить не было сил, хотя Вадик видел, что сосед — человек приятный и даже симпатичный. В других обстоятельствах Вадик и сам с удовольствием начал бы разговор.
Вадик посидел, посидел, да и снова задремал. Проснулся он оттого, что его кто-то легонько тормошил за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой на откидном столике свой самолетный завтрак. За плечо его тряс седовласый сосед.
— Вам непременно нужно позавтракать. Иначе так и будете спать на ходу. И непременно выпейте это, — сказал сосед и бросил большую таблетку в пластиковый стаканчик с водой. Таблетка сразу зашипела. — Не бойтесь, это витамин С. Взбодрит и… в целом полезно.
— Спасибо, но… — начал Вадик.
— Просто выпейте и все. Тут ничего особенного нет. Слегка взбодрит, и тут же позавтракайте, — спокойно говорил сосед.
Вадик выпил шипучий витамин С, потом нехотя жевал свой авиазавтрак, но стало лучше. Потом стюардесса принесла жидкий кофе. Но запах кофе у этого напитка все-таки был.
— Да-а-а! В первый раз в Париж, — закончив свой завтрак, сказал сосед. — Я даже завидую вам. Я помню, как в первый раз приехал в Париж. Приехал поездом через Берлин. В Берлине была чудная погода, а в Париже стоял туман, было холодно, промозгло. Мне, помню, ужасно не понравилось. А сейчас в Париже очень хорошо. Я вчера звонил, мне сказали +15 и солнце.
— Да-а-а! В первый раз в Париж, — закончив свой завтрак, сказал сосед. — Я даже завидую вам. Я помню, как в первый раз приехал в Париж. Приехал поездом через Берлин. В Берлине была чудная погода, а в Париже стоял туман, было холодно, промозгло. Мне, помню, ужасно не понравилось. А сейчас в Париже очень хорошо. Я вчера звонил, мне сказали +15 и солнце.
— Хорошо, — сказал Вадик, чтобы что-то сказать.
— Прекрасно! — радостно подтвердил собеседник. — Да к тому же Париж сейчас такой, каким его можно увидеть только в начале весны. И это особенно заметно, когда прилетаешь в Париж из Москвы, — сосед на несколько секунд задумался. — Только в начале весны так можно рассмотреть Париж. В другое время года невозможно.
— Что невозможно? — опять из вежливости спросил Вадик.
— Невозможно разглядеть Париж так объемно, как сейчас. Только весной! Во-первых, уже тепло, и можно с удовольствием гулять, при этом, не жарко. Освещение сейчас такое нежное! Весеннее солнце как-то очень идет Парижу. Именно Парижу. Во-вторых, на деревьях еще нет листвы, и значит, деревья не скрывают архитектуру, поэтому только сейчас можно хорошо и целиком рассмотреть фасады и улицы. Зимой тоже нет листвы, скажете вы. Но зимой гулять не так приятно, и глазеть по сторонам тоже. А главное, зимой не такое освещение. Ну и в-третьих, запахи. Какие сейчас по Парижу гуляют ветерки…
Когда подлетали к Парижу, местное время было одиннадцать утра. Париж был отлично виден, и Вадик приник к иллюминатору. Он искал глазами… и почти сразу нашел то, что искал. Эйфелева башня! Точно, Париж! Вадик улыбнулся.
Их встречали с табличкой. В аэропорту уже звучала со всех сторон громкая, непонятная, и все же очень приятная музыка французского языка. Потом они ехали в микроавтобусе по оживленной дороге. Встретивший их француз объяснил им, что они сразу поедут не в гостиницу, а туда, где пройдут встреча и переговоры, он сказал, что в городе пробки, и они объедут Париж вокруг, и что они едут не в центр города, а в деловой центр, который на настоящий Париж не похож, а, скорее, похож на Америку. Еще он сказал, что этот «деловой» Париж ему не нравится.
Француз был симпатичный, лет тридцати пяти, хорошо говорил по-русски, и был одет в толстый мятый пиджак, а на шее у него был длинный полосатый шарф, повязанный весьма небрежно, но при этом классно. Вадик подумал, что ему нужен и такой пиджак, и такой шарф.
Переговоры начались ровно в час, и продолжались с несколькими перерывами на кофе и какие-то закуски почти до пяти вечера. Вадик выступил в самом начале встречи, сообщение его было хорошо подготовлено, и ему задали только пару вопросов, на которые он быстро и толково ответил. Все остальное время он слушал других, но терял нить и суть. Он начал засыпать, кофе не помогал, и тогда он смотрел в окно. Там был виден город, освещенный весенним солнцем. Город, каких на земле не так уж и много. Точнее, Париж один в своем роде на земле. Вадик это знал, и пытался разглядеть и ощутить в том, что видел за окном тот Париж, о котором он так мечтал.
К концу встречи Вадик уже поглядывал на часы и жалел каждую минуту. Он строил планы: сначала в гостиницу, принять душ, надеть любимые туфли, рубашку и плащ, и сразу же… Куда?! Куда сначала? Вадик не знал, куда. Наверное, к Эйфелевой башне, а там будет видно, времени все равно совсем мало.
Они прощались с французскими коллегами невыносимо долго. Но, наконец, простились.
— Вадик, вы с нами? — спросил Вадика в лифте Геннадий Борисович, начальник отдела, в котором Вадик когда-то начинал работать, а в этот раз он был старшим в их делегации.
— А вы куда? — спросил Вадик.
— Сейчас в гостиницу, а потом в ресторан, — ответил Геннадий Борисович. — Французы угощают, пойдемте с нами.
— Нет. Извините, я хочу прогуляться, — ответил Вадик. — Заскочу в гостиницу и прогуляюсь.
— Да, я забыл, вы же в первый раз в Париже. Конечно, прогуляйтесь, — кивая, сказал Геннадий Борисович, — ты это сегодня заслужил. Отлично говорил, спокойно, профессионально. Молодец! Я шефу позвонил уже, сказал, что все прошло прекрасно и что ты молодец.
— Спасибо большое! — улыбаясь и смущаясь, сказал Вадик.
В гостинице они были без четверти шесть. Быстрые сумерки уже сменил вечер.
— Ну что ж, действуйте по собственному плану, — получив ключи и направляясь в свой номер, сказал Геннадий Борисович. — Встретимся утром на завтраке. — Не забудь, выезжаем в аэропорт в десять от гостиницы.
— Я помню, спасибо, — сказал Вадик, получая ключи.
— И аккуратнее здесь, — подмигнув, сказал Геннадий Борисович, — Париж — не самое безопасное место в мире. Удачи!
Вадик поднялся к себе в номер. Номер был маленький, но очень приятный. Все в нем было приятное и маленькое. Большими были только кровать и окно. Вадик подошел к окну, и обнаружил крохотный балкончик с красивой решеткой. Он вышел на него. Внизу шумела улица.
— Париж! Ядрена мать! — сказал Вадик вслух.
Потом он сел на кровать. Кровать была мягкая-мягкая. Вадик погладил рукой подушку. На таком белье ему не приходилось спать никогда. Но надо было спешить…
В душе Вадик долго, очень долго боролся с настройкой воды. Он никак не мог удержать нужную температуру. То вода была холодная, а то сразу же горячая. Вадик поворачивал кран буквально на миллиметр, и снова ледяная. В конце-концов, удалось найти неуловимое положение крана, и помыться.
Потом Вадик чистил зубы, и даже брился свежим лезвием. Он решил побриться, чтобы чувствовать себя максимально свежим. Но бритье, сам процесс бритья, возбудил утренние ощущения. И Вадик вспомнил и почувствовал тяжесть своего недосыпа.
Вадик быстро оделся: натянул свежие носки, свежую любимую рубашку, и не совсем свежие брюки. Потом он сел на кровать, склонился над телефоном, который стоял тут же на прикроватной тумбочке. Он нашел нужную кнопку и позвонил на рецепцию. Ему ответил женский голос. Вадик заговорил по-английски, но его не поняли. Тогда голос сменился на мужской. Мужской голос говорил по-английски коряво, но вполне понятно.
— Что вы хотите? — услышал Вадик.
— Я хочу такси, — ответил он.
— Когда месье хочет такси?
— Прямо сейчас.
— Мы закажем такси для вас, но боюсь, что придется подождать. В такой час с такси в Париже большие проблемы.
— А сколько нужно ждать? — спросил Вадик.
— Не могу сказать, месье. Париж…
Вадик подумал секунду и понял, что лучше подождать, чем пытаться быстро освоить систему передвижения по Парижу самостоятельно.
— Хорошо, я подожду, — сказал он.
— Спасибо, месье, — был ответ, и голос исчез.
Вадик лег на кровать и вытянулся поверх покрывала. Подушки были маленькие, но их было три. Он сгреб их под голову. Как же стало Вадику удобно! Он закрыл глаза. Приятен был даже не очень яркий электрический свет от торшера. А кровать была такая удобная и такая большая… Из-за окна доносился шум улицы. Вадик лежал и пытался вспомнить, как по-французски будет Эйфелева башня.
Он проснулся в полной темноте и тишине.
Вадик проснулся в темноте, тишине, и вздрогнул всем телом. Он почувствовал, что лежит в постели без одежды, и еще, что он укрыт одеялом. Вадик сел, пошарил рукой по стене рядом с кроватью, и включил бра. Он нашел свои часы, которые лежали на тумбочке, и увидел, что на них четыре часа десять минут…. утра, конечно. Тут же он вспомнил, что не переводил часы на местное время, и, значит, в Париже два часа десять минут… ночи.
Вадик сходил в туалет, пописал, и, стоя над унитазом, вспомнил, как его разбудил телефонный звонок, вспомнил, что ему что-то говорили про такси, и что он даже что-то отвечал. Но он не смог вспомнить, что именно ответил, и совершенно не мог вспомнить, как он разделся, как расправил постель, и как выключил свет. В туалете Вадик посмотрел на себя в зеркало.
— Да-а-а, брат! — качая головой, сказал он своему отражению, и подмигнул левым глазом ему же.
Вадик выключил свет в туалете, на цыпочках добежал до кровати, и буквально заскочил под одеяло. Он выключил бра и, свернувшись калачиком, стал согреваться. В туалете и в комнате было прохладно. Вадик лежал в темноте и думал, что можно еще спать целых пять часов. Он и без того поспал достаточно, и можно еще пять часов! Вадик покрутился, находя удобное положение, нашел и плавно погрузился в сон.
Проснулся он, когда за окном шумела улица. Проснулся от того, что спать уже больше не мог. Он насытился сном. У него было ощущение, что он ел сон большими ломтями. И уже был сыт. Вадик проснулся, полежал немного, посмотрел на часы. Местное время было семь сорок пять. Он повалялся еще пять минут, потом бодро вскочил, и отдернул штору. Его ослепило яркое небо и утренний солнечный свет. Вадик включил телевизор, нашел музыкальный канал, и сделал звук погромче. Пока Вадик умывался и одевался, он постоянно подпевал всем песням, что звучали из телевизора.
Завтрак был очень вкусный! Хрустящие булочки и нежные круассаны, великолепное масло, сыр, разные джемы, и горячие яйца, сваренные всмятку идеально. А кофе было хоть залейся. Вадик ел, ел и ел. И чувствовал, что пьянеет от еды. Он завтракал за столиком у самого окна, а за окном по улице шли французы, приятные и забавные люди.