Изгнание - Чарльз Паллисер 8 стр.

Гвиневер изучала мое лицо.

– Похоже, вы удивлены, мистер Шенстоун. Вы слышали, что кто-то говорил об Уиллоуби? Или о его жилище на Хилл-стрит?

В этот момент Энид издала какой-то странный звук. Я не сразу распознал в нем смех.

Люди много говорят о любви с первого взгляда, но ничтожно мало сказано о том, что можно разлюбить с первого взгляда.

Это был как раз такой случай. Глядя в их лица, сияющие торжествующей злобой, я вдруг понял суть того, о чем они говорили вчера. Про девушку, которую заметили поздно вечером выходящей из жилища джентльмена. В ответ мне захотелось сказать что-то хлесткое этим наглым девицам. Я произнес:

– Потрясен, что вы сплетничаете о частной жизни людей.

– Не такой уж частный случай. Девушка хотела породниться со знатным господином. Вот и завлекла его в ловушку. Решила захомутать джентльмена и надеялась скомпрометировать, чтобы он был вынужден жениться на ней.

Я сказал:

– Отлично вас понял. Она рассчитывала на его благородство, а у него такового не оказалось.

Девушек это позабавило, но потом Энид с негодованием произнесла:

– Он проигнорировал шантаж бесстыдной авантюристки.

Энид не просто глумлива, она еще и глупа. Хуже ли это ума и коварности ее сестры?

Она отвернулась, и девушки ушли не попрощавшись.

Возможно, я никогда больше ни с кем из них не заговорю. И, надеюсь, не изменю своей решимости. Как я мог думать, что Энид мне интересна? Она смеется надо мной. Как я ошибся. Какой я дурак. Холодное и бессердечное создание. Эта тонкогубая улыбка, когда они с сестрицей пытались уязвить меня. Бессердечная злюка.

Сердце мое очерствело, цветы любви увяли. Я больше не способен любить.

Нашел возможность сунуть в руку Бетси подарочек из магазина. Она удивилась, и, думаю, ей понравилось. Я прошептал:

– Поговорим позднее.

Только что Эффи прошла за мной и втолкнула меня в сырую старую столовую в дальней части дома, сказав:

– Я точно знаю, чего ты добиваешься.

Я удивился:

– О чем ты?

– Там у себя наверху. Это отвратительно, какой мерзостью ты там занимаешься. И если завтра или в понедельник не уедешь, то все расскажу маме.

Я ответил, что понятия не имею, на что она намекает.

Сестра наклонилась так близко, что я почувствовал ее дыхание у себя на щеке. Она сказала:

– Когда матушка узнает, ей будет ужасно больно, но тебе же все безразлично, не так ли?

– Хочешь, чтобы я ушел, а ты продолжила свое возмутительное распутство, – ответил я, протиснулся мимо нее и выбежал из комнаты.

Ужас, ужас. Никогда не видел маму такой расстроенной, настолько неспособной справиться со своими чувствами.

Около часа тому назад она завела меня в гостиную. Они с Евфимией пытались согреться у камина, где еле теплились три куска угля. Было видно, как сильно она расстроена. Показав мне письмо, которое я видел за завтраком, матушка сказала, что оно пришло от дяди Томаса утром и что ему сообщили о моем отчислении за «грубый проступок».

Не успел я открыть рот, как заговорила Евфимия:

– Тебя отчислили не за провал на экзаменах, а из-за долгов, не так ли? За какие-то двадцать фунтов не отчисляют.

Пришлось сознаться, что, в общем, я задолжал семьдесят фунтов.

Мама ахнула.

– О, Ричард, ты мне солгал!

Евфимия сказала:

– Ты всячески пытаешься скрыть от нас правду. Сначала ты утверждал, что приехал домой раньше потому, что у тебя нет денег на каникулы. Потом якобы тебя отстранили от занятий потому, что провалил экзамен. Потом появился долг в двадцать фунтов. Какие еще будут откровения?

До чего же она похожа на папу!

С тяжелым сердцем я признался, что сам во всем виноват.

– На что ты их потратил, Ричард? – спросила мама.

– Вопрос не в том, куда ушли деньги, но откуда появились. Как тебе удалось так увязнуть в долгах? – встряла Эффи.

Я промолчал.

Она прошептала:

– Ты опозорил нас всех.

Ее слова заставили меня сказать:

– Не тебе говорить о позоре. Про тебя сплетни по всей округе. Сегодня я повстречал сестер Куэнс…

– Этих маленьких расфуфыренных мегер! Как смеешь ты прислушиваться ко всему, что они говорят обо мне. Выкормыши старой свиноматки.

– Они сказали, что ты себя опозорила.

Мама начала возражать, но Евфимия резким взмахом руки заставила ее замолчать:

– Нет, мама, пусть продолжает.

– Я сам тебя видел.

– О чем ты? – холодно произнесла она.

– Видел тебя с твоим другом, любовником, ухажером на Бэттлфилд вчера днем.

– Что ты говоришь, Ричард? – с ужасом произнесла мама.

– Я видел ее с мистером Давенантом Боргойном.

Повернувшись к Евфимии, я заметил, что она потрясена. Они с мамой глядели друг на друга в полном изумлении.

Я сказал сестре:

– Матушка рассказывала о твоей связи с ним осенью, но, по ее словам, тогда вмешался сам герцог. Очевидно, что вы продолжаете встречаться.

Никогда не видел сестру такой злой. Лицо ее побелело, а губы сжались в тонкую линию.

– Не воображаешь ли ты, что мне есть дело до этого распутного, избалованного обманщика!

– Я видел, как вы шли с ним рука об руку, – сказал я.

– Ты сопливый шпион. Как смеешь ты вмешиваться в мои дела! Как ты смеешь говорить о моей репутации! А что насчет твоей?

Она подошла ко мне и прошептала:

– Сделаю все, чтобы и мама, и все в округе узнали о твоих делишках, о том, как ты рыскаешь по ночам и шпионишь за людьми, и стараешься подсмотреть то, чего тебе видеть не надо.

Она повернулась к маме:

– Он должен немедленно покинуть дом. Больше его не потерплю.

– Выйди из комнаты, – сказала мама.

Я с радостью повиновался. Из промозглой столовой доносились их приглушенные голоса.

Спустя несколько минут из двери вышла сестра и вежливо произнесла:

– Мама желает, чтобы ты зашел к ней.

В коридоре я присоединился к ней, но Эффи развернулась и поспешила к лестнице. Мама сидела на прежнем месте. Она казалась маленькой и постаревшей. Едва я присел, как она произнесла:

– Ричард, прошу, нет, приказываю тебе уехать. Уезжай на две недели. Не спрашивай почему. Ради меня и твоей сестры, просто уезжай.

– Что я такого сделал?

– Евфимия очень расстроена.

– Мама, люди говорят, что она навещает мистера Давенанта Боргойна в его жилище. По ночам.

Глядя на сложенные на коленях руки, она сказала:

– Не знаю, зачем ты говоришь такие вещи об Эффи.

– Это правда, мама?

Она взглянула на меня и сказала:

– Конечно нет.

Лгать матушка не умела никогда. Я почувствовал, что она что-то скрывает, поэтому стал настаивать:

– У него жилье в городе, на Хилл Стрит. Евфимию видели, как она выходит оттуда поздно ночью.

– Бессмыслица! Мне известно, что мистер Давенант Боргойн проживает со своим дядей.

– В доме герцога?

– Да, в его доме на Касл Парейд.

Значит, эти девицы бесстыдно налгали мне. Я сказал:

– Мама, прости. Я напрасно оклеветал сестру, чем сильно расстроил тебя. Пожалуйста, прости.

– Нет, Ричард, – сказала она. – Я тебя не прощу. Дело не только в Эффи. Задолжав, ты погубил все, что я пыталась спасти после катастрофы. В колледже на тебя злы, Томас в ярости. Разве не понимаешь, как важно, чтобы Евфимия могла появляться в обществе и встречаться с молодыми людьми из хороших семей? Мне надо дождаться, когда она устроится, а времени осталось так мало. Откуда взяться деньгам? Кроме того, своими нелепыми попытками подружиться с женщиной, отвергнутой обществом – неважно, справедливо или нет, – ты разозлил миссис Куэнс. И ты мне солгал. Твое поведение неприемлемо, Ричард. Ты должен покинуть дом незамедлительно. Уезжай завтра утром и не возвращайся хотя бы недели две.

– Мама, я бы уехал, если было бы куда.

– Это следует понимать как отказ?

– Я не отказываюсь, мама. Просто не могу выполнить твою просьбу.

– Очень хорошо. Есть одно действенное средство убедить тебя покинуть нас. Я собираюсь кое-что рассказать, и тогда ты уйдешь отсюда немедленно и молча. Подумай об этом, а потом возвращайся через час и дай мне свой ответ. Ты понял?

Я кивнул.

– Если в восемь часов ты скажешь, что не уедешь, то придется рассказать тебе нечто столь шокирующее и ужасное, что, даже просто услышав это, ты причинишь непоправимый вред нам троим.

Мама лишь притворяется, что заботится обо мне. Она любит только Евфимию. Ну что же, если это и вправду так, то я уеду и никогда не вернусь. Посмотрим, каково ей будет тогда!

Матушка, должно быть, хочет рассказать какие-нибудь факты про папу. Люди часто говорили недоброе про него, и мне не хочется снова это выслушивать. Возможно, я его не особенно любил и не был послушным сыном, но уважал и не хочу менять своего отношения.

Я спустился вниз, нашел маму сидящей там же, где оставил, и отрывисто произнес:

Я спустился вниз, нашел маму сидящей там же, где оставил, и отрывисто произнес:

– Я уеду.

– Слава богу за это, – сказала она и отвернулась, чтобы я не увидел ее лица. Она промокнула глаза носовым платочком, а потом посмотрела на меня снова и сказала:

– Здесь для тебя всегда будет место.

– Я подумал кое о ком, у кого можно остановиться в Торчестере. Напишу прямо сейчас и получу ответ ко вторнику. Уеду в тот же день. Достаточно ли скоро для тебя?

Она положила свою руку на мою и ничего не сказала.

Должно быть, догадалась, что я говорил про Бартоломео, но теперь все ее недоверие к нему теряет силу от желания поскорее выставить меня из дома!

Когда все стихло, я тайком спустился на кухню и, как я надеялся, нашел там служанку, все еще занятую чисткой сковородок и уборкой. Свет исходил от единственной масляной лампы на комоде, и когда Бетси повернулась, то в тусклом свете показалась мне почти красавицей. Я спросил, понравился ли ей мой маленький подарок, она кивнула и опустила глаза.

– Ты здесь счастлива, Бетси? – спросил я.

– Счастливее, чем где бы то ни было, мистер Ричард.

– Я уезжаю, Бетси. Покидаю дом во вторник и не знаю, когда вернусь.

– Думаю, так будет лучше, сэр, – сказала она, повернувшись ко мне спиной и поднимая сковороду на верхнюю полку.

Я рассчитывал совсем на другую реакцию и довольно раздраженно сказал:

– Почему все женщины так хотят, чтобы я уехал? Неужели у вас какой-то заговор против меня?

Она смущенно повернулась ко мне. Ротик ее слегка приоткрылся, а глаза в полутьме казались огромными. Несмотря на раздражение от слов Бетси, я почувствовал сильное желание наклониться и поцеловать ее.

Воскресенье, 20 декабря, 10 часов

Только что написал Бартоломео. Стыдно просить его об одолжении.

Отправились в церковь. Когда мы приблизились к деревне, мама велела мне скорее отправить письмо, а потом догнать их. В маленьком темном помещении никого не было, если не считать миссис Дарнтон, с хмурым видом забравшую у меня послание.

Памятка: ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ БАЛАНС: 9 ш. 9 1/2 ц. РАСХОД: марка: 1 d. САЛЬДО: 9 ш. 8 1/2 ц.

Мне вдруг пришло в голову спросить у нее почтовый адрес Давенанта Боргойна. Она уставилась на меня с нескрываемым отвращением и сказала:

– Зачем? Неужели вы собираетесь послать ему письмо?

Какое ей дело? И почему она так выделила это имя, как будто знала, что я намерен послать письмо кому-то другому?

Когда я выходил из магазина Старой Ханны, письмоносица выбежала следом и позвала:

– Эй, парень! – Я остановился, и она меня догнала. – Не говори мадам Брюзге, что я тебе сказала, но племяш герцога живет в задней части дома своего дядюшки.

– На Касл Парейд? – спросил я.

– Не совсем. Задний фасад особняка расположен по Хилл Стрит.

Я ее поблагодарил и побежал догонять маму и Евфимию. К церкви мы подошли вместе.

Интересно, мама ввела меня в заблуждение намеренно или же она не знала, что два адреса относятся к одному и тому же зданию?

Генерал Куэнс взгромоздилась на крыльце и созерцала свои войска. В ответ на наши поклоны и улыбки мы получили всего лишь слабое приветствие.

В этот момент в воротах появилась миссис Пейтресс и радостно поспешила к нам, на ходу поднимая с лица вуаль. Мама пристально посмотрела на нее, и когда та была всего в нескольких ярдах, повернулась к бедной женщине спиной. Все это время Евфимия теребила ленточку у себя на платье, потом повернулась, не поднимая глаз, и последовала за мамой в церковь. В лице миссис Пейтресс я заметил смятение. Она опустила вуаль и замедлила шаг. Я попытался встретиться с ней взглядом, но не думаю, что дама вообще меня увидела.

Миссис Куэнс наблюдала всю сцену маленькими бусинками глаз, и я заметил, что она одобрительно кивает маме и сияет от удовольствия. В конце службы, когда мы выходили, она вознаградила матушку притворно сладкой улыбкой, а потом вовлекла нас в беседу. Как мы обустроились? Не требуется ли нам какой-либо совет или информация, чтобы благоустроить свою жизнь еще больше?

Мы пересекли линию фронта, и теперь маршировали под знаменами Куэнс! Мне стыдно за маму.

Тепло только в кровати. Воздух, словно тупой нож, скребет по коже. У нас у всех озноб и лихорадка, хотя носим варежки даже в доме. Руки у нас потрескались от мороза.

[Здесь страница в дневнике оставлена пустой. Прим. ЧП.]

Понедельник 21 декабря, девять часов вечера

Все изменилось, Евфимия хочет, чтобы я остался! И сопровождал ее на бал!

И в довершение ко всему миссис Ясс уезжает.

Тем не менее день начался плохо. После того как Эффи ушла к леди Терревест, Старая Ханна принесла маме еще одно письмо от дяди Томаса. Когда мы сидели над остатками завтрака, она прочла его и нахмурилась.

Потом она сказала:

– Ничего не понимаю. Кто-то по имени Вебстер требует у Томаса семьдесят четыре фунта.

Когда-нибудь это должно было случиться. Пришлось объяснить, что он отец друга, который одолжил мне деньги.

Матушка снова нахмурилась и сказала:

– Думаю, твоему дяде это не понравится.

Незадолго до ланча в парадную дверь настойчиво постучали. Мама и Бетси в ужасе уставились друг на друга. Я отправился в прихожую и открыл дверь. Там стоял высокий слуга в ливрее с конвертом, адресованным Евфимии от миссис Куэнс. Мы с матушкой умирали от любопытства. Неужели это знаменитые билеты? – размышлял я.

Целый час я паковался и готовился к отъезду утром.

Как только Эффи вернулась в полдень, я заметил, что ее настроение изменилось и она впервые относится ко мне по-дружески. Я понял, что дело не только в билетах. Наверняка на настроение сестры повлияло и содержание письма. Ей и маме были предоставлены два билета. Эта приятная новость была изложена в записке от миссис Куэнс, пригласившей Эффи и маму на чай в воскресенье после Рождества.

Мое имя упомянуто не было. Таким способом мне выразили пренебрежение или намекнули на мою незначительность? Пренебрежение – в каком-то смысле знак признания.

Я выразил огорчение, что не иду на бал.

– Тебе тоже стоит пойти, – снисходительно произнесла Эффи.

– Ты забыла, что я уеду задолго до девятого числа.

– Зачем уезжать? – воскликнула Эффи. – Мама, Ричард ведь может остаться?

Вот так новость! Я не смог расшифровать мамино выражение лица. Она изучала лицо Эффи.

– Если ты так хочешь, – сказала она.

– Хочу, – сказала Эффи.

Потом она повернулась ко мне:

– Попрошу миссис Куэнс выдать льготный билет.

– Дорогая девочка! – воскликнула мама. – Разве мы можем его себе позволить? Это же полгинеи. Пусть Ричард возьмет мой.

– Нет, мама. Я заплачу за все.

– Но надо еще денег за комнаты и за экипаж.

– Не беспокойся, – таинственно произнесла Эффи.

Где Эффи достанет полторы гинеи?

– В любом случае, – сказала она, – мы сэкономим на увольнении миссис Ясс.

– А мы ее увольняем? – спросила мама дрожащим голосом.

– Конечно. Она не умеет готовить.

Потом сестра многозначительно посмотрела на матушку и сказала:

– Кухарка нам больше не понадобится.

– Дорогая девочка! – воскликнула мама, вскочила, забегала, обняла ее и поцеловала. Она села снова почти в слезах. – Какое облегчение, что этой женщины в доме не будет.

Матушка обрадовалась при мысли о бале, подняла руки над головой и сделала несколько скользящих шагов в танце, который был в моде лет двадцать или тридцать тому назад. Эффи подбежала к пианино и заиграла старинную польку, а мама затанцевала по комнате. Как странно. Я представил, какой она была много лет назад, и отвернулся.

Кажется, Эффи мне улыбается. Играя, она встряхнула головой, и волосы упали ей на щеки. Евфимия не сводила с меня глаз.

За обедом сестра предложила сыграть с ней дуэтом, потому что теперь у меня есть флейта. Мы вместе исполнили несколько небольших пьес. Мама послушала и сказала Евфимии:

– Я так рада, что хотя бы один из вас унаследовал мои музыкальные способности. В молодости у меня был замечательный голос. Все это говорили. Ради детей пришлось все бросить, в том числе и многие другие мои увлечения.

Я догадался, что она плачет.

Когда я заиграл сегодня утром, Эффи коснулась моей руки и минуту не отнимала ее.

Должно быть, причиной сменившегося настроения Евфимии стало предложение Давенанта Боргойна выйти за него замуж. Мама это знает, поэтому и заплакала.

Только что услышал повышенные голоса. Я спустился с лестницы и увидел, что мама и миссис Ясс ссорятся в гостиной. Слов я не разобрал.

Потом миссис Ясс вылетела в коридор в сопровождении мамы. У двери кухни она повернулась и сказала: