Хантер С. Томпсон Дерби в Кентукки упадочно и порочно
Я слез с самолета где-то в полночь и в тишине прошел по темной взлетно-посадочной полосе к терминалу. Воздух был густым и горячим, как в бане. Внутри люди обнимались и пожимали друг другу руки… широкие ухмылки и возгласы там и тут: «Боже! Старый ты хрен! Рад видеть тебя, парень! Очень рад… серьезно!»
В кондиционируемом зале ожидания я встретил человека из Хьюстона, который сказал, что его зовут так-то так-то – «но ты можешь звать меня Джимбо» – он приехал сюда для того, чтобы тусануть. «Я готов ко всему, клянусь Богом! Абсолютно ко всему. Да, а что ты пьешь?» Я заказал Маргариту со льдом, но он и слышать о ней не хотел: «Не, не… разве это выпивка для Дерби в Кентукки? Ты че, парень?» Он оскалился и подмигнул бармену: «Елы-палы, придется обучать паренька. Налей-ка ему хорошего виски…»
Я пожал плечами. «ОК, двойной Олд Фитц со льдом.» Джимбо кивнул в знак одобрения.
«Слушай». Он сжал мне руку, чтобы убедиться, что я слушаю. «Я знаю эту компашку, что зависает на Дерби, я бываю здесь каждый год, и вот что я усвоил – в этом городе лучше не производить на людей впечатление, что ты лох или типа того. Не на публике, по крайней мере. Бля, да они обдерут тебя в минуту, шарахнут по голове и заберут на хер все до цента».
Я поблагодарил его и вставил Мальборо в свой мундштук. «Скажи-ка, – начал он, – ты похож на человека, имеющего интересы в конном бизнесе… я прав?»
«Нет», – сказал я. «Я фотограф».
«Да ну?» Он с интересом посмотрел на мою поношенную кожаную сумку. «Так у тебя там фотоаппараты? На кого работаешь?»
«На Плэйбой», – сказал я.
Он засмеялся. «Что ж, черт возьми! Что ты собрался снимать – мелькающих коней? Ха! Уверен, тебе придется потрудиться, когда они выпустят Кентукки Оакс. Эти скачки только для молодняка». Он дико заржал. «Да, блин! И все эти кобылки будут только мелькать перед тобой!»
Я кивнул и промолчал, быстро взглянув на него, пытаясь выглядеть зловеще. «Здесь должны начаться беспорядки», – сказал я. «Моя задача – сделать снимки бунта».
«Какого бунта?»
Я помедлил, мешая лед у себя в стакане. «На трэке. В день Дерби. Черные Пантеры». Я снова вперился в него взглядом. «Ты не читал газет?»
Ухмылка на его лице погасла. «Что за фигню ты несешь?»
«Ну… наверное мне не надо было говорить тебе…» Я пожал плечами. «Но блин, об этом вроде бы все знают. Копы и Национальная Гвардия в готовности уже шесть недель. У них 20,000 человек в Форт Ноксе, готовых подняться по тревоге. Они предупредили нас – прессу и фотографов – носить шлемы и специальные куртки вроде бронежилетов. Нам сказали быть готовыми к стрельбе…»
«Ничего себе!» – воскликнул он; его руки взметнулись в воздух и на мгновение зависли между нами, как будто защищая его от услышанного. Затем он треснул кулаком по барной стойке. «Вот сукины дети! Боже Всемогущий! Дерби в Кентукки!» Он замотал головой. «Нет! Господи! Ужасно, не могу в это поверить!» Казалось, что он перевалится через стул, и когда он поднял глаза, они были мутными. «Почему? Почему здесь? Они что, не уважают ничего?»
Я снова пожал плечами. «Дело не только в Пантерах. ФБР говорит, что целые автобусы белых психов едут сюда со всех концов страны – чтобы смешаться с толпой и атаковать одновременно, со всех направлений. Они будут одеты так же, как обычные люди. Сам знаешь – пиджаки, галстуки и все такое. Но когда начнутся беспорядки… сразу поймешь, почему копы так волнуются».
Он сел на мгновение, заметны были его душевные страдания и смущение и то, что он не совсем в состоянии переварить эти ужасающие новости. Затем он воскликнул: «Ох… Господи! Матерь Божья, что такое происходит с этой страной? Есть ли где-нибудь от всего этого спасение?»
«Только не здесь», – сказал я, поднимая свою сумку. «Спасибо за выпивку… и удачи».
Он схватил меня за руку, настаивая, чтобы я выпил еще, но я сказал, что опаздываю в Пресс Клуб, и соскочил, торопясь принять участие в этом мерзком спектакле. В киоске в аэропорту я купил Courier-Journal и просмотрел заголовки: «Никсон отправляет войска в Камбоджу бить красных»… «Благодаря атаке Б-52 20,000 солдат продвинулись на 20 миль»… «4,000 американских солдат в полной боевой готовности стоят у Йеля, напряжение, вызванное протестом Пантер, растет». Внизу страницы была фотография Дианы Крамп, которая скоро должна была стать первой женщиной-жокеем, выступающей на Кентуккийском Дерби. Фотограф снял ее «стоящей у конюшни и гладящей своего коня, Фатома». Остальная часть газеты была завалена мерзкими военными новостями и историями о «студенческих беспорядках». Не было никаких упоминаний о волнениях, назревающих в огайском университете под названием Кент Стэйт.
Я пошел к стойке фирмы «Hertz» забрать свою машину, но молодой круглолицый хипарь на кассе сказал, что у них ничего нет. «Не так то просто сейчас взять машину напрокат», – заверил он меня. «На время скачек все было забронировано еще шесть недель назад». Я объяснил, что мой агент получил подтверждение на заявку о белом Крайслере с откидным верхом сегодня в полдень, но парень замотал головой. «Может быть, кто-нибудь отменит заказ. Где вы остановились?»
Я пожал плечами. «Где остановилась тусовка из Техаса? Я хочу быть со своими.»
Он вздохнул. «Мой друг, да у вас проблемы. Этот город забит под завязку. Так всегда во время Дерби».
Я наклонился к нему и сказал полушепотом: «Слушай, я из Плэйбоя. Не желаешь поработать?»
Он быстро отпрянул. «Что? Да ладно? Что за работа?»
«Не важно», ответил я. «Ты только что упустил ее».
Я схватил сумку с прилавка и пошел искать такси. Эта сумка была просто незаменима в моей работе; на ней было много багажных наклеек – Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Лима, Рим, Бангкок и так далее – и самой заметной наклейкой из всех была очень презентабельная, пластиковая штука, которая гласила «Фотогр. Журн. Плэйбой». Я купил ее у одного сутенера в Вэйле, Колорадо, и он рассказал мне, как ей пользоваться. «Никогда не упоминай о Плэйбое, пока не убедишься, что люди уже увидели наклейку», – сказал он. «А потом, когда увидишь, что это их впечатлило, придет время действовать. Люди притухают моментально. Это волшебная штука. Реально волшебная».
Что ж… может и так. Я проверил этот прикол на бедном придурке в баре, а теперь мчал в город на такси. Мне было немного стыдно за то, что я взорвал несчастному пидору мозг своей зловещей телегой. Но какого хрена? Любой, кто болтается по миру, постоянно повторяя «Епты, я из Техаса», заслуживает того, что с ним может случиться. И он, ко всему прочему, в который раз приволок свою дореволюционную жопу в самый центр этого пресыщенного, атавистического балагана, оправдывая приезд только какими-то продажными «традициями». Ранее, в нашем разговоре, Джимбо сказал мне, что не пропускал Дерби с 1954 года. «Моя маленькая леди больше сюда не приезжает», – сказал он. «Она точит об меня зубы, а это заставляет меня отрываться здесь на полную катушку. А когда я говорю „отрываться“, я имею в виду отрываться! Я швыряюсь десятидолларовыми бумажками так, как будто они вышли из моды! Лошади, виски, женщины… бля, да женщины в этом городе сделают все ради денег».
А почему бы нет? Деньги хорошая вещь в наше запутанное время. Даже Ричард Никсон охоч до них. Всего лишь за несколько дней до Дерби он сказал: «Если бы у меня были хоть какие-то деньги, я вложил бы их в фондовый рынок». А рынок, тем временем, продолжает свое неумолимое движение.
* * *Следующий день был тяжелым. Оставалось каких-то тридцать часов до сдачи статьи в печать, а у меня еще не было пресс-карты, и – по словам спортивного редактора Луисвилльского Courier-Journal – никакой надежды на ее получение. Хуже того, мне нужны были две пресс-карты: одна для себя и другая для Ральфа Стэдмана, английского иллюстратора, прилетевшего из Лондона сделать несколько зарисовок скачек. Все, что я о нем знал, было то, что это был его первый визит в Соединенные Штаты. И чем больше я размышлял об этом, тем больше это меня пугало. Как перенесет он гнусный культурный шок, улетев из Лондона и приземлившись прямиком в толпу пьяного быдла на Дерби в Кентукки? Оставалось только догадываться. Я надеялся, что он прилетит, по крайней мере, за день до скачек, или около того и у него будет время акклиматизироваться. Может несколько часов спокойного осмотра достопримечательностей в деревне Блюграсс рядом с Лексингтоном? В моих планах было приехать за ним в аэропорт на большом Понтиак Боллбастер, который я взял напрокат у торговца подержанными машинами по имени Полковник Квик, а потом умчать парня в какое-нибудь мирное местечко, которое может напомнить ему Англию.
Полковник Квик решил проблему с машиной, а деньги (в четыре раза больше нормальной цены) помогли заполучить два номера в клоповнике на окраине города. Еще одной загвоздкой была задача убедить толстосумов из Черчилль Доунс в том, что Scanlan's был настолько престижным спортивным журналом, что здравый смысл вынудит их выдать нам две самые лучшие пресс-карты. Это было не так то просто. Мой первый звонок в офис по связям с прессой обернулся полным поражением. Пресс-агент был просто шокирован мыслью о том, что кто-то может быть настолько тупым, чтобы требовать удостоверения прессы за два дня до скачек. «Черт, вы это серьезно?» – сказал он. «Предельный срок истек два месяца назад. Мест для прессы не осталось, все номера в гостиницах заняты… и что это за Scanlan's Monthly вообще такой?»
Я издал болезненный стон. «Неужели вам не звонили из лондонского офиса? Они прислали сюда художника рисовать картины. Стэдмана. Он ирландец. Мне кажется. Очень знаменит на родине. Да. Я только что прибыл с побережья. В офисе в Сан-Франциско мне сказали, что мы вписаны».
Казалось, клерк заинтересовался, и даже проникся симпатией, но он все равно ничего не мог сделать. Я навешал ему на уши еще какой-то бурды и, наконец, он предложил компромисс: он дает нам два пропуска в клабхаус, но о том, чтобы реально разместить нас в нем, а особенно на местах для прессы, и речи быть не могло.
«Звучит немного странно», – заявил я. «Это неприемлемо. У нас должен быть доступ ко всему. Ко всему. К представлению, к людям, к церемонии открытия и особенно к скачкам. Вы ведь не думаете, что мы проделали такой путь для того, чтобы смотреть эту хрень по телевизору, а? Так или иначе, мы попадем внутрь. Даже если нам придется подкупить охрану – или применить к кому-нибудь Мэйс». (Я прикупил баллончик Мэйса в аптеке в центре города за $5.98, и вдруг, прямо посреди этого разговора, до меня дошли скрытые возможности применения его на скачках. Обрызгать газом швейцаров, стоящих на узком входе в святая святых клуба, быстро проскользнуть внутрь, распылить большой заряд Мэйса в губернаторской ложе, как раз когда начнутся скачки. Или напшикать на беспомощную пьянь в туалете клабхауса, для их же блага…)
К полудню пятницы я был до сих пор без пресс-карт и до сих пор не мог разыскать Стэдмана. Я надеялся на то, что он передумал и вернулся назад в Лондон. Наконец, когда я забил на Стэдмана и безуспешные попытки договориться с кем-нибудь в пресс-офисе, я решил, что единственная для меня надежда получить удостоверения – пойти на ипподром и вломиться в пресс-офис без предупреждения – требуя только один пропуск, вместо двух, говорить очень быстро, со странными интонациями в голосе, как человек, с трудом пытающийся контролировать внутреннее бешенство. Выходя, я остановился у гостиничной стойки обналичить чек. Потом, без всякой надежды, я спросил, есть ли какой-нибудь дикий шанс, что мистер Стэдман заехал.
Даме за стойкой было около пятидесяти лет, и выглядела она весьма необычно; когда я упомянул имя Стэдмана, она кивнула, не отрывая взгляда от записей, которые делала, и сказала низким голосом: «Не переживайте, заехал». Затем она одарила меня широкой улыбкой. «Да, кстати. Мистер Стэдман только что уехал на ипподром. Он ваш друг?»
Я покачал головой. «Мы должны вместе работать, но я даже не знаю, как он выглядит. А теперь, блин, мне придется искать его в толпе на трэке».
Она хихикнула. «Вы без труда его отыщете. Этот человек найдется в любой толпе».
«Почему?» – спросил я. «Что с ним не так? Как он выглядит?»
«Ну… – сказала она, все еще ухмыляясь, – такого забавного типа я давно не встречала. У него эта… а… растительность по всему лицу. А если честно, она у него по всей голове». Она кивнула. «Вы узнаете его, когда увидите, не беспокойтесь».
Господи Иисусе, подумал я. Это испоганит получение пресс-карт. Мне представлялся какой-то нервно мельтешащий чудила, весь заросший спутанными волосами, противно требующий в офисе пресс-пакета для Scanlan's. А вообще… какого черта? Мы всегда можем закинуться кислотой и провести весь день, шарясь вокруг ипподрома, истерически смеясь над местными и лакая мятный джулеп, чтобы копы не подумали, что с нами что-то ненормально. Можно даже заработать денег; поставить мольберт с большой надписью: «Иностранный художник нарисует ваш портрет за $10. Здесь и СЕЙЧАС!»
Я выбрал самый короткий путь до ипподрома и погнал очень быстро, ведя монструозную машину по переулкам, держа в одной руке банку пива, а в голове у меня была такая путаница, что я чуть не врезался в Фольксваген, полный монашек, поклявшись себе вписаться в правый ряд. Был еще крошечный шанс, думал я, перехватить уродливого британца, пока он не зарегистрировался.
Но Стэдмен был уже в пресс ложе, когда я туда добрался, бородатый молодой англичанин в твидовом костюме и авиационных солнцезащитных очках. Ничего такого странного в нем не было. Ни вен на лице, ни зарослей жестких клочковатых волос. Я рассказал ему, как описала его женщина в мотеле, что его несколько озадачило. «Пусть это тебя не беспокоит», – сказал я. «Просто помни следующие несколько дней о том, что мы в Луисвилле, Кентукки. А не в Лондоне. И даже не в Нью-Йорке. Это странное место. Тебе повезло, что та умственно отсталая в мотеле не выхватила ствол из-под стойки и не проделала в тебе большую дырку». Я засмеялся, но он казалось, забеспокоился.
«Просто представь себе, что ты попал на большую чокнутую барахолку под открытым небом», – сказал я. «Если ее обитатели выйдут из-под контроля, мы насквозь вымочим их в Мэйсе». Я показал ему баллончик «Химиката Билли», поборов в себе позыв разбрызгать его через все помещение на мужичка с крысиной рожей, прилежно печатающего что-то в секции Associated Press. Мы стояли у бара, потягивая скотч и поздравляя друг друга с внезапной, незапланированной удачей в получении двух пресс-удостоверений. Леди за стойкой была очень дружелюбна к нему, сказал Стэдман. «Я сказал ей свое имя и она выдала мне все, что было надо».
К обеду мы держали все под контролем. У нас были места, выходящие на финишную прямую, цветное ТВ и бесплатный бар в комнате для прессы, а также подборка пропусков, с которыми мы могли попасть куда угодно, хоть на крышу клабхауса, хоть в жокейскую. Единственное, чего нам не хватало, был неограниченный доступ в святая святых клуба, секции «F&G»… и я чувствовал, что он нам нужен, чтобы посмотреть на нализавшихся виски губернаторских халдеев в действии. Губернатор, свинорылая нео-нацистская шлюха по имени Луис Нанн, должен был сидеть в «G», вместе с Барри Голдуотером и полковником Сандерсом. Я был уверен, что нам удастся попасть в «G», где мы сможем расслабиться, потягивая джулеп, и впитать в себя часть атмосферы и особых вибраций скачек.
Все бары и закусочные также располагались в секции «F&G», а клубные бары в день Дерби – это особое зрелище. Наряду с политиканами, светскими львицами и местными олигархами, каждый полубезумный дурень, у которого есть хоть какие-то мазы в пределах пятисот милль от Луисвилля, наверняка упьется в муку и сольет здесь кучу баксов и, в особенности, покажет, кто он есть на самом деле. Бар Пэддок, возможно, лучшее место на ипподроме для того, чтобы посидеть и понаблюдать за лицами. Никому и в голову не придет, что на него пялятся, потому все здесь и находятся. Большинство людей проводит большую часть своего времени в Пэддоке; они могут посидеть за одним из деревянных столиков, откинуться в удобном кресле и понаблюдать за постоянно меняющимися ставками на большом табло за окном. Черные официанты в белых форменных пиджаках ходят туда-сюда с подносами с выпивкой, пока эксперты обдумывают свои шансы и размышляют над счастливыми номерами, или просматривают списки участников в поисках благозвучных имен. К кассам тотализатора и от касс постоянно движутся толпы людей. Затем, когда все ставки уже сделаны, поток людей уменьшается и все идут на свои места.
Ясное дело, мы должны были отыскать способ подольше задержаться завтра в клабхаусе. Но «бродячие» пресс-карты были рассчитаны только на получасовое пребывание в секции F&G, и предположительно, с ними журналисты могли опубликовать лишь немного торопливо сделанных фотографий и интервью, но карты не давали возможность проходимцам вроде меня и Стэдмана весь день находиться в клабхаусе, напрягать местную элиту и свистнуть лишнюю сумочку или две, болтаясь по трибуне. Или опрыскать Мэйсом губернатора. Ограничение во времени не было проблемой в пятницу, но в день скачек «бродячие» пропуска будут жестко контролировать. И если дорога от мест для прессы в Пэддок займет десять минут, и еще десять минут займет возвращение, то для серьезного наблюдения за публикой почти не останется времени. А в отличие от большинства присутствующих журналистов, нам было абсолютно по барабану то, что происходит на трэке. Мы прибыли сюда посмотреть на настоящий бал монстров.
Поздним пятничным вечером мы со Стэдманом вышли на балкон пресс-комнаты и я попытался описать различие между тем, что мы видели сегодня и тем, что будет происходить завтра. Я был на Дерби впервые за десять лет, но до этого, когда я жил в Луисвилле, я вынужден был ходить сюда каждый год. Теперь, стоя на балконе, я указал на большой луг, окружавший ипподром. «Все это, – сказал я, – будет запружено людьми; около пятидесяти тысяч, и большинство будут в щепки пьяны. Это фантастическое зрелище – тысячи людей будут падать в обморок, кричать, долбиться, топтать друг друга и драться разбитыми бутылками из-под виски. Нам придется провести снаружи немного времени, но там сложно передвигаться, слишком много тел».
«А снаружи безопасно? Мы вообще вернемся?»