— На Карибах, — сказал господин Манда-мус в самый разгар шторма, — если вы находитесь на плоском островке или на побережье, нужно опасаться медленных волн. Обычно волны накатываются на берег семь-восемь раз в минуту, но если эта частота снизится до четырех или пяти, надо бежать со всех ног или готовиться к встрече с Создателем. Сначала небо становится безоблачным и окрашивается в латунный цвет, а ветер падает до нуля и повисает гнетущая жара. Море принимает странный маслянистый вид, оно делается гладким и тихим и только катит длинные, неторопливые волны; никакой ряби. Прибой набегает на берег с медленной монотонностью, в механическом ритме, бездушно и машинально.
Потом — небо; полосы высоких облаков ложатся на него, как сияние темного солнца, словно их излучает какая-то точка над горизонтом. Они расползаются над головой, а под ними, вдалеке, начинают собираться тучи, солнце просвечивает сквозь туманную пелену, и вокруг него появляется пепельный ореол, оно становится похожим на глаз.
Постепенно солнце скрывается за облаками и наступает сумрак; быстрые темные облака затягивают середину неба, а от горизонта надвигается стена туч, поглощая небо. Поначалу стена эта медного цвета. Надвигаясь, она вырастает и темнеет, из коричневой становится черной, и вот уже она закрывает полнеба. Кажется, словно наползает невероятно гигантская стена мрака, гигантская, как ночь; ветер пока все еще слабый и нерешительный, но прибой с грохотом накатывает на берег медленно и тяжко, как биение сердца жестокого и могучего бога.
Обрушивается мрак, ветер бьет, как молот, дождь хлещет так, будто с неба низвергся целый океан; волны встают стеной.
Глядя, как море вдруг отхлынет и, поглощаемое пучиной бушующего мрака, отступает от берега гораздо дальше самой низкой линии прилива, вы подумаете, если вы еще живы и способны думать, что хуже быть просто не может. И тут океан возвращается, возвращается в виде волны, которая превосходит по своим размерам все предыдущие волны; утес, черная гора накатывается на сушу, как конец света.
Возможно, вам приходилось видеть фотографии ураганов, сделанные со спутников; из космоса глаз урагана представляет собой маленькую черную точку на перистом белом фоне урагана. Он выглядит слишком маленьким, слишком черным и таким идеально круглым, что кажется чем-то ненастоящим; кажется, что это какое-то загрязнение на пленке. Ураганы с виду очень похожи на галактики, у которых, как я слышал, тоже в центре есть черная дыра. В диаметре глаз составляет километров тридцать. Атмосферное давление в нем может быть настолько низким, что, по словам моряков, иногда изо рта идет кровь и болят барабанные перепонки. Вода на дне глаза вспучивается на три метра выше уровня океана. По рассказам тех, кто побывал в центре урагана, с палубы корабля кажется, что ты находишься в кипящем котле, по краям кружится вихрем сплошная стена мрака, но в самом глазу урагана не чувствуется ветра, там влажно и страшно жарко. Со всех сторон ревет, крутясь, ураган. Вокруг беспорядочно ходят пенистые волны, вскипая и налетая со всех сторон, сталкиваясь и рассыпаясь высокими фонтанами брызг, которые высоко взлетают в неподвижном, горячем, как кипяток, воздухе. Часто истрепанные, обессиленные птицы, которых еще не убил ураган, нечаянно залетают в его глаз; растерянные и истерзанные, они наполняют его стонущий воздух своими криками. Круг чистого неба над головой напоминает вид Земли из космоса — он такой же голубой, далекий и нереальный; солнце и звезды просвечивают, словно сквозь тонкую пелену, как нездешние видения. Затем снова начинается завывание ветра, кромешная тьма и потоки дождя.
— Неужели вы побывали в урагане, Мандамус? — спросил Брукман.
— Нет, слава богу, — покачал своей большой головой Мандамус. — Но я об этом читал.
Прислушиваясь к звукам агуасеро, завывающего снаружи, Хисако подумала, что Мандамус, кажется, из тех людей, которые в самолете, попавшем в полосу воздушных ям, будут говорить об авиакатастрофах, утешая испуганных пассажиров тем, что они, скорее всего, ничего не почувствуют.
Шторм, как это обычно бывает, когда дует агуасеро, прошел очень быстро. За задернутыми занавесками салона, похоже, наступил погожий денек.
Гордон Дженни спал плохо, и речь его была невнятной. Миссис Блевинс меняла повязку на его голове. Ее муж еще крепко спал на полу. За стойкой бара постоянно находилось два или три венсериста. Один из них читал комикс про супермена по-испански.
Затем венсеристы увели одного кока; спустя некоторое время он вернулся, неся поднос с бутербродами, картошкой и салатом. Охранники, наблюдавшие, как они едят, передали им несколько бутылок с водой и «колой».
Миссис Блевинс уговорила майора Сукре, чтобы он разрешил ей собрать несколько тюбиков с зубной пастой, несколько зубных щеток и бутылку с антисептиком. Прежде чем уйти, она поинтересовалась у Мари и Хисако, не нуждаются ли они в каких-нибудь средствах личной гигиены, но ни той, ни другой ничего не требовалось.
— Господи, наверное, так оно и есть, — сказал Брукман, вытирая одной рукой губы.
Филипп, Эндо и Хисако рассказали ему о своем предположении, что венсеристы собираются сбить самолет. Храп, который издавал господин Мандамус во время своего послеобеденного сна, заглушал любые звуки, которые они могли бы издавать, кроме разве что крика.
— Это всего лишь предположение, — сказал Филипп.
— Самолет лететь сегодня, — подтвердил Эндо.
— Сумасшедшие! Зачем им это нужно?
— Может, это просто нам уже начинает мерещиться всякое, — сказала Хисако. — Впрочем, теперь уж скоро узнаем.
— Это если они действительно сегодня полетят, — произнес Брукман. — Во вчерашних новостях говорили о каких-то проблемах, возникших в последнюю минуту; может быть, полет и отложили.
— Серьезно? — Хисако посмотрела на Филиппа и Эндо.
Нет, они не слыхали.
— Да, по «Си-эн-эн», как раз перед тем, как появились наши друзья.
У Филиппа сделалось встревоженное лицо.
— Капитан Блевинс; он говорил, что венсеристы… расстроились? Расстроились, когда услышали что-то по радио. Это было вчера вечером.
— Черт, — сказал Брукман, — похоже, все сходится, не так ли? — Он потер свою заросшую щеку. — Не думал, что венсеристы настолько охренели.
— Надо как-то добраться до радио, — сказал Филипп.
— Как мы это сделаем? — спросил Брукман, похлопывая себя по карманам комбинезона в поисках сигар, которых там уже не было. — Напасть на парня за стойкой — чистое самоубийство, а в результате мы только получим один или два ствола да парочку гранат, а все остальные поднимутся по тревоге. Если бы у нас было время и отвертка, то мы могли бы развинтить иллюминаторы, — он легонько кивнул в сторону занавесок, — если они не заржавели. Но для этого мы должны отвлечь их минут на десять, а то и больше. Из туалетов выхода наружу нет, больше ниоткуда нет. Есть другой вариант: кто-то из нас может под каким-нибудь предлогом добиться, чтобы его выпустили отсюда, и попробовать избавиться от того, кого с ним пошлют. Возможно, это самый реальный вариант. Но они, скорее всего, это тоже понимают.
— И какой же предлог ты можешь придумать? — пожал плечами Филипп.
— Убедить их, что нам надо что-то сделать с судном; например, что надо включить трюмные насосы, иначе мы затонем, или подкачать топливо к генераторам, а то мы останемся без энергии; что-нибудь в этом роде.
— Думаешь, они поверят?
— Нет, — мотнул головой Брукман.
— Значит, никакой надежды?
— Этого я не говорил, — снова мотнул головой Брукман. — Попытаться всегда стоит. Может, нам и повезет. До сих пор они были довольно беспечны; может быть, они не такие уж и профессионалы, какими хотят казаться; может, они обычные разгильдяи. — Брукман взъерошил рукой волосы и взглянул туда, где лежал капитан «Надии»; одной рукой тот прикрывал лицо, защищаясь от света. — . Стоило бы посвятить в это дело Блевинса, ведь это его судно мы можем погубить в случае неудачи. Разбудим его сейчас или дождемся, пока он сам проснется?
Хисако обратилась к Эндо, чтобы убедиться, что он понял вопрос.
— Пусть спит, — сказал Эндо.
Дверь в каюту открылась. В проеме появился Сукре, его рука с пистолетом указывала на Хисако.
— Сеньора Онода! — позвал он.
При звуке его голоса Блевинс пошевелился во сне. Мандамус продолжал громко храпеть и бормотать что-то по-арабски. Хисако поднялась и очутилась в облаке сигаретного дыма, пахнущего «жиганом».
— Да? — спросила она, чувствуя, что все внимание обращено на нее.
— Пойдемте со мной, — махнул пистолетом Сукре.
Он отступил в сторону от двери, за его спиной в коридоре стоял еще один боец.
Филипп тоже сделал движение, чтобы встать, но она остановила его, придержав за плечо.
Филипп тоже сделал движение, чтобы встать, но она остановила его, придержав за плечо.
— Все в порядке, Филипп-сан. Он сжал ее руку.
— Хисако, не надо… — начал он.
Но она быстрым шагом уже удалялась.
— Это всего лишь телефонный звонок, сеньора Онода, — сказал Сукре по дороге в радиорубку.
Он был примерно одного с ней роста, хотя гораздо мускулистей. На его свежевыбритых, медно-оливковых щеках теперь не было камуфляжной краски. Пахло от него одеколоном, и, глядя на его черные кудри, Хисако невольно подумала, что они подстрижены, а может быть, даже завиты под Че Гевару.
— Господин Мория?
— Кажется, да, — согласился Сукре, ведя ее по проходу.
Она прикинула, нельзя ли убежать: сбить Сукре ударом ноги и отнять у него пистолет. Нет, лучше подождать, пока они не окажутся в радиорубке. У нее снова пересохло во рту, но в то же время появилось такое ощущение, как будто по губам и зубам пробежал какой-то странный электрический разряд, оставив во рту резкий металлический привкус. Когда они шли по главному коридору, который вел на мостик, в каюты старших офицеров и в радиорубку, у нее немного дрожали ноги. Один венсерист стоял в коридоре, прислонившись к стенке перед входом на мостик. Она снова почувствовала запах табачного дыма — сигары или сигарильо.
Тут Сукре остановил ее, схватив за локоть, и резко повернул к себе лицом; пошатнувшись, она отлетела к стенке. Он прижал ее к металлической переборке, в его руке опять был пистолет, который он наводил на нее вчера вечером. Он приставил пистолет ей под подбородок. Она откинула голову назад, глядя в его черные глаза.
— Сеньора… — начал он.
— Сеньорита, — поправила она его и тут же пожалела об этом.
— Ишь ты, какая отчаянная, — усмехнулся Сукре.
Он сделал движение большим пальцем. Раздался громкий щелчок, звук которого она уловила не только в ушах, но ощутила телом, как он отдается в шее и челюсти.
— Слыхала, сеньорита?
Она медленно кивнула головой.
— На этот раз никакого предохранителя. Остается только нажать курок. Попробуй только сказать что-нибудь по радио, и я вышибу тебе мозги, а двух других женщин отдам своим ребятам. Мы очень долго просидели в джунглях, понятно? А после этого я отрежу cojones у твоего француза.
Он ухватил ее между ног, смяв тонкий материал юкаты. Его лицо расплылось в широкой ухмылке. Сердце Хисако громко стучало. Она почувствовала, что может потерять контроль над своим кишечником. Пистолет больно вдавился под челюсть, вызывая удушье и рвоту.
— Поняла? — поинтересовался Сукре.
— Да.
— Хорошо. И говори покороче.
— Он захочет разговаривать по-японски, — сказала она.
Вызывая ее, Мория должен был воспользоваться английским, но, говоря с ней, естественно, перейдет на японский.
На лице Сукре отразилось удивление, затем раздражение. Но он тут же расплылся в улыбке:
— Скажи ему, что твой француз хочет послушать ваш разговор.
Она послушно кивнула:
— Хорошо.
Он убрал свою руку, отступил назад и махнул ей в сторону радиорубки.
Радиооператор «Надии» уступил ей свое место. Сукре сел справа, лицом к Хисако и приставил ей пистолет к правому уху.
— Давай, — приказал он, не сводя с нее глаз.
Она взяла трубку и приложила ее к левому уху. Это было для нее непривычно и вызывало странное чувство.
— Алло, — сказала она, проглотив комок в горле.
— Хисако? Почему за тобой так долго ходили? Где ты запропастилась? Впрочем, не важно. Знаешь, это уже становится просто смешно!…
— Господин Мория, господин Мория…
— Да?
— Говорите, пожалуйста, по-английски. Со мной здесь друг, он не знает японского.
— Что?… - спросил Мория по-японски, затем продолжал, перейдя на английский. — О… Хисако… Это обязательно?
— Да, прошу вас! Ради меня!
— Очень хорошо. Очень хорошо. Так вот что я хотел сказать… У нас, кажется, все отменяется. Они по-прежнему… по-прежнему надеются услышать когда-нибудь твое выступление, но… Ах, прости меня, пожалуйста! Я был так невежлив! Как ты поживаешь?
— Отлично. А как вы?
— Ну вот! Ты даже не хочешь говорить со мной! Я знаю, раз ты говоришь так односложно, это значит, что ты на меня сердишься. Прости! Я, конечно, виноват!
— У меня все в порядке, Мория-сан, все хорошо, — повторила Хисако. — Как дела у вас?
— С тобой действительно все в порядке? У тебя какой-то не такой голос.
Сукре так вдавил пистолет ей в ухо, что она невольно наклонила голову влево. Она закрыла глаза.
— Господин Мория, — сказала она как можно спокойней. — Пожалуйста, поверьте мне, со мной все хорошо. Зачем вы мне позвонили? Пожалуйста, мне пора уходить…
Глазам стало горячо от подступивших слез.
— Я просто хотел спросить, что там у вас делается. Не случилось ли чего-нибудь? Хм… Так как там у вас? «Си-эн-эн» сообщает, что венсеристы, возможно, будут штурмовать столицу. Это правда? Тебе надо во что бы то ни стало выбираться оттуда! Тебе надо уезжать!
Давление на ее ухо слегка ослабилось, и она немного распрямила шею, подвинув от себя пистолет и бросив сердитый взгляд в сторону Сукре, который, уже без ухмылок, сверлил ее взглядом.
Она поморгала глазами и шмыгнула носом, чтобы прогнать непрошеные слезы, которых ей было стыдно.
— Нет, — сказала она господину Мории. — Может быть, позднее. Скорее всего, позднее. Сейчас я не могу выбраться отсюда. Извините!
Она обязательно что-нибудь скажет, решила Хисако. Не для того, чтобы сообщить об опасности, а чтобы кое-что разузнать. Надо как-то сказать, что они ожидают самолета с конгрессменами. Теперь ее сердце колотилось в груди сильнее, чем тогда, когда Сукре приставил ей пистолет к подбородку. Она начала мысленно составлять такую фразу, чтобы в ответ на нее господин Мория должен был сказать, полетит самолет или нет. И хорошо бы спросить его так, чтобы ей не вышибли за это мозги.
— Ты подумай, — сказал господин Мория. — Я позвоню позже, когда мы сможем поговорить наедине. А так все-таки неудобно. Хорошо?
— Я… ну, да, — сказала она, ее внезапно затрясло, и она поняла, что не способна ясно соображать.
Рука, в которой она держала трубку, болела; она поняла, что вцепилась в нее, как за край отвесной скалы перед падением в бездну.
— До свидания, Хисако, — сказал господин Мория.
— Д-да, до свидания… сайонара…
Она не могла справиться с дрожью. Глаза у нее были закрыты. На линии послышались щелчки. Кто-то забрал у нее трубку, разжав ее пальцы; она расслабила их, как только почувствовала прикосновение чужой руки. Открыла глаза уже в тот момент, когда Сукре вешал трубку на место.
— Ты вела себя хорошо, — сказал он ей. — Все в порядке. Теперь пойдем обратно.
Потом, когда в ее ушах еще стоял звон, она обнаружила, что ей очень трудно по порядку восстановить в памяти все, что случилось. Ей казалось, будто это происходило бессвязно и беспорядочно, словно насилие совершалось в другой реальности со своим особым микроклиматом.
Все еще дрожа, она шла по коридору; за спиной у нее топал Сукре. В дальнем конце коридора, который вел из надстройки на открытую палубу, ей почудилось какое-то движение. Но она не обратила на это внимания, поглощенная мыслями о том, что надо было сказать господину Мории, и чувством вины за то облегчение, которое она испытала, не успев ничего сказать и таким образом избежав смертельной опасности.
Они уже подходили к трапу, по которому можно было спуститься на нижние палубы, как вдруг в противоположном конце коридора раздался приглушенный возглас. Она подняла голову. Тут резко и оглушительно грянул выстрел. Она замерла. Сукре что-то сказал, но она не поняла его слов. Еще один выстрел. Ее толкнули в спину. Трап был справа.
Из дверей каюты напротив, как чертик из табакерки, выскочил одетый в пляжные шорты Стив Оррик, в руках у него были пистолет и автомат «узи». Она почувствовала, как у нее отвисла челюсть. Его глаза расширились. Подняв ствол автомата, он нацелился куда-то через ее плечо. Толчок в спину отбросил ее на поручни трапа с такой силой, что она чуть было не перелетела через них в лестничный пролет. Она обернулась и успела увидеть искаженное гримасой лицо Оррика, безрезультатно щелкающего курком по-бульдожьи тупорылого «узи». Сукре уже поднимал пистолет.
Она ударила ногой по автомату Сукре. Очередь ушла в потолок, наполнив замкнутое пространство коридора оглушительным грохотом. К этому моменту Хисако поймала равновесие и с размаху ударила Сукре поперек горла ребром ладони, но тот уже успел отодвинуться. В ее жизни это был второй случай, когда она в ярости наносила удар человеку. Сукре отступал, пока не уперся спиной в дальнюю стенку прохода, вид у него был скорее удивленный, чем испуганный. Оррик возился с пистолетом. Наконец он пригнулся и начал стрелять, направив автомат между ней и Сукре, через коридор в сторону мостика. В ушах стоял оглушительный звон. «Узи» издавал звук, похожий на треск разрываемой ткани, только в сто раз громче. В коридоре раздались ответные выстрелы; Оррик нырнул в ту же дверь, из которой выскочил. Что-то дернуло ее за подол юкаты. Она обернулась к трапу и увидела наводящего на нее автомат венсериста. Пригнувшись, она метнулась на другую сторону коридора и вскочила в каюту к Оррику.