Для того чтобы погрузить все оружие в катамаран, ей пришлось сделать две ходки. Она до отказа заправила бак подвесного двигателя, воспользовавшись канистрами, стоявшими на понтоне, затем уложила на дно лодки зенитные комплексы и взрывчатку и вновь запустила двигатель.
Она оттолкнула катамаран от понтона. Надувная лодка заурчала в ночи и, описав плавную дугу, устремилась к видневшемуся впереди угловатому силуэту «Накодо».
Ее мать вела альбом с газетными вырезками. Тот период времени, когда Хисако лежала в больнице, альбом обходил молчанием. Во время своих наездов домой она иногда просматривала его в отсутствие матери. Страницы шелестели под ее пальцами; вклеенные программки с ее именем, вырезки из газет, где она упоминалась, несколько кассетных вкладышей, журнальные интервью и другие публикации; глядя, как под ее пальцами с шорохом переворачиваются листы и ложатся на место, она думала, что и времена, которые описаны на этих тяжелых страницах, пролетели так же быстро и незаметно.
Годы нагромождались, как приговор. Она играла, и ее скромная популярность росла. Она еще несколько раз попробовала садиться на разные самолеты, начиная от одномоторной «Сессны» и кончая «Боингом-747», но не смогла вынести даже просто закрытой двери. Пару раз во время отдыха она побывала на Окинаве, съездила в Корею на Олимпийские игры и посетила несколько концертов, но работы было так много, что она не оставляла времени на морские путешествия. Как-то раз один греческий судовладелец, которому понравилось, как она играет, заводил с ней разговор о длительном, даже годовом, контракте, речь шла о том, чтобы ее струнный квартет играл на борту круизного судна; роскошные каюты, хорошие деньги и кругосветный круиз… но она посетила один из круизных лайнеров в Иокогаме и поняла, что ей не нравятся там люди, обстановка, да и вообще перспектива — открытым текстом не озвученная, но молчаливо подразумеваемая — исполнять популярные, избитые вещи. Таким образом, из этой затеи ничего не вышло.
С годами она очень хорошо изучила Японию; все места, в которых ей не довелось побывать вместе с оркестром, она объездила сама, когда выдавались свободные дни, а это бывало довольно часто. Господин Мория сетовал, что она не полностью использует свой потенциал, подразумевая под этим, что она зарабатывает меньше денег, чем могла бы, но она и без того уже не знала, куда девать те деньги, которые у нее были. Она заплатила за Страдивари, купила домик в холмах близ Камакуры, который стоил целое состояние, расплатилась на много лет вперед за маленькую квартирку матери, и больше ей ничего не приходило в голову. Она не любила ездить на автомобиле; у нее всегда была маленькая «хонда», но она терпеть не могла забитые машинами дороги и каждый раз, выходя из автомобиля, чувствовала облегчение. Она стеснялась ходить в слишком дорогих нарядах и не видела в драгоценностях ничего такого, ради чего стоило бы их заводить. Не находя для денег другого применения, она их откладывала, подумывая о том, чтобы на старости лет открыть собственную школу.
Господин Мория решил, что она правильно делает, предпочитая качество количеству, и добился того, чтобы ее контракт с оркестром был перезаключен на новых условиях. Она стала дозировать свои появления на публике, а записи делала только тогда, когда в этом появлялась абсолютная необходимость. Западные музыкальные критики, послушав ее игру, высказывали лестные для нее сравнения; она собиралась как-нибудь съездить в Европу, но постоянно откладывала это на будущее. Она радовалась предстоящей поездке по Транссибирской железной дороге, но это путешествие представлялось ей чем-то таким, что можно проделать один раз — съездить и вернуться обратно (сама мысль о том, чтобы постоянно разъезжать на поезде дальнего следования туда-сюда, как на электричке по сезонному билету, казалась ей абсурдной и кощунственной), кроме того, она немного побаивалась выступить в Европе. Сначала боялась, что там ее никто не захочет слушать, затем, когда стало ясно, что слушать ее хотят, она стала беспокоиться, что ее репутация слишком раздута и слушатели будут разочарованы. К ее удивлению, господин Мория не старался убедить ее ехать. Он, похоже, был вполне удовлетворен тем, что предложения множатся, потенциальная аудитория растет, а денежные суммы взвинчиваются все выше.
Начав играть, она вся без остатка погружалась в музыку. Здесь перед ней открывалась многоцветная реальность, в то время как жизнь, со всеми ее дружбами, развлечениями, уважением коллег-музыкантов и восторгом поклонников, была не то чтобы совсем уж монохромной, однако в ней недоставало какого-то важного элемента; словно из нее выпала одна из красок или одно орудие в батарее давало осечку и его отсутствие портило общее впечатление.
Как- то раз, гуляя в лесу к северу от Фудзи, она набрела на тропинку, по которой когда-то прошла еще в отрочестве, волоча покореженную от воды виолончель в просоленном футляре.
Поднявшись на вершину холма и выйдя на полянку, где в мареве костра увидела когда-то пляшущую Фудзи, она обнаружила, что теперь здесь устроено место для пикников; полдюжины улыбающихся, болтающих семей расположилось за прочными деревянными столиками, распаковывая коробки, расставляя тарелки, открывая бутылки, радуясь такой ерунде, как яркие пластиковые корзиночки, которые, когда их открывают, говорят «Спасибо». Окрестности огласились детским смехом, а дымок от переносных жаровен поднимался на фоне Фудзи, словно только что вырвавшийся из бутылки джинн. Западная поп-музыка звенела из подвешенной на дереве дешевой магнитолы.
Она повернулась и ушла — и больше никогда туда не возвращалась.
На полпути между «Надией» и «Накодо», которые разделяло около километра темной воды, в ее кармане вдруг ожила рация. От неожиданности она испугалась, отпустила дроссель и схватилась за бедро, откуда послышался человеческий голос. Она вытащила рацию.
— … эй, Сукре?… - Она перевела двигатель на холостой ход и посмотрела на огни судов. — Артуро, Артуро… «Ла Надия», алло? Yo, ven-ceristas en La Nadia… muchachos? — Это был насмешливый голос Дендриджа. — Despertad vosotros![56]
На заднем фоне слышны были другие голоса. Они тоже говорили на испанском, так быстро, что она не могла разобрать слов. Наконец понятное:
— Сукре! Кто-нибудь! Алло! Алло? Черт вас побери, ребята! Алло! Алло! Алло! Да господи!… - Рация замолчала.
Она повернулась и посмотрела на огни «Накодо».
Выключила двигатель. Все тихо.
Она вспомнила о прицеле ночного видения на АК-47, взятом из каюты Сукре. Она подняла автомат и посмотрела в прицел.
Корпус «Накодо» через прицел выглядел смутным, серым и зернистым. Ни на палубе, ни на мостике не заметно было никакого движения, хотя про мостик трудно было сказать что-то определенное, так как его огни были слишком яркими для ночного прицела. Она отложила автомат и стала вглядываться в понтон и ведущий к нему трап. Тоже ничего.
Она продолжала наблюдать, то и дело проверяя рацию, боясь, что нечаянно ее выключила. Затем она услышала звук у себя за спиной.
Повернувшись, она направила прицел на «Надию». Оглядела судно от штевня до штевня и обнаружила катамаран, выплывающий из-за кормы и направляющийся к понтону. Один человек; это было все, что она смогла разглядеть.
Она положила автомат, снова запустила мотор и развернула катамаран обратно к «Надии».
На всякий случай она постоянно прикладывалась к прицелу ночного видения — вдруг тот, кто находится в катамаране, приближающемся к судну, проявит какие-нибудь признаки того, что услышал или увидел ее, — но надувная лодка спокойно продолжала свой путь, замедлив ход перед понтоном, который Хисако покинула несколько минут назад. Она находилась примерно в двухстах метрах от «Надии», когда вторая лодка начала причаливать к понтону. Из нее вышел один человек. Она увидела, как он поднял руку и поднес ее к голове.
— На месте, — сказала рация. Прибывший снял с плеча автомат и начал подниматься по трапу на палубу «Надии». Она продолжала двигаться по направлению к судну. Наблюдала, как одинокая фигура взбирается по трапу, и тут вдруг приехавший остановился. Он взглянул вниз на понтон. Ей было плохо видно из-за того, что лодка подскакивала на волнах. Она выпустила дроссель скорости и предоставила катамарану самостоятельно плыть вперед, ныряя и взлетая на волнах. Мужчина что-то снял с пояса.
— Постой, — сказала рация. — Вижу катамаран, второй. Кто-нибудь?…
Она увидела, как он поднял к лицу какой-то другой предмет; поднес его к глазам; держит как бинокль. Он посмотрел вниз, потом вдаль, затем описал биноклем полукруг и замер, уставившись в ее сторону.
— Черт знает… Артуро? Алло? Кто…
Чтобы найти предохранитель, ей пришлось опустить взгляд; она щелкнула рычажком и снова взглянула в сторону судна. Автомат наполнил мир звуком; прицел ослеп от вспышки, когда она открыла огонь.
— Постой, — сказала рация. — Вижу катамаран, второй. Кто-нибудь?…
Она увидела, как он поднял к лицу какой-то другой предмет; поднес его к глазам; держит как бинокль. Он посмотрел вниз, потом вдаль, затем описал биноклем полукруг и замер, уставившись в ее сторону.
— Черт знает… Артуро? Алло? Кто…
Чтобы найти предохранитель, ей пришлось опустить взгляд; она щелкнула рычажком и снова взглянула в сторону судна. Автомат наполнил мир звуком; прицел ослеп от вспышки, когда она открыла огонь.
— Черт знает… — снова сказала рация. Ей показалось, что пули не долетают до цели, и она подняла автомат, брыкающийся у ее плеча, повыше.
С судна, с середины трапа, ведущего на палубу, раздался ответный огонь. Она отбросила автомат, слыша за спиной эхо выстрелов; отражаясь от корпуса «Накодо», они напоминали звяканье пустой консервной банки.
Она нащупала на дне катамарана крупнокалиберный пулемет и с лязгом подняла. Кое-как установив его, нажала на спуск.
Пулемет так лягнул ее в плечо, что она чуть было не вывалилась из лодки. Ленивая цепочка трассирующих пуль, ввинчиваясь в ночное небо, полетела в сторону «Надии». Отдача была настолько сильна, что катамаран начал разворачиваться в противоположную сторону. С борта сверкнули вспышки ответного огня.
Она ругнулась, бросилась плашмя на дно и лежа слушала, как впереди с глухими всплесками щелкают по воде пули. Укрепила пулемет на выступающем носу катамарана, так чтобы V-образные сошки уперлись в грубую резину носа. Собственных огней судна, которые освещали трап и понтон, было вполне достаточно, чтобы увидеть цель. Оттуда сверкнул огонь. К тому моменту, когда до нее долетел звук выстрелов, она уже стреляла.
Трассирующие пули помогли. Она повернула пунктирную линию и подняла выше, пока ее конец не уперся туда, откуда шел ответный огонь. Катамаран снова начал разворачиваться. Пулеметная лента бряцала и звенела на дне лодки, словно конвейер фабрики стеклотары; гильзы отлетали вбок и шипели, соприкасаясь с поверхностью озера.
— Эй! Да я тебя!… Ну сукин сын!
Это вновь ожила рация, заговорив голосом Дендриджа. Она сняла палец с гашетки; по рации были слышны звон и хлопки, и она догадалась, что эти звуки издают ее пули, ударяясь о корпус судна.
— Ну иди же сюда, падла. Ну, гад!
Судя по звуку, что-то тяжелое бухнулось на палубу, издав металлический звон.
Она возобновила стрельбу. Пулеметная лента втянулась в пулемет и закончилась. Хисако повернулась, откинула крышку ящика с боеприпасами, отыскала конец пулеметной ленты, подтащила его к приемному механизму и с помощью кулака принялась утрамбовывать на место, пока не услышала щелчок. Выпустила две длинные очереди, и катамаран опять стало разворачивать отдачей. Отложив пулемет, она взяла АК-47 и прильнула к прицелу ночного видения. Снова корпус «Надии»; чья-то фигура, прихрамывая, проскочила последние ступеньки трапа и залегла за обвисшим корпусом спущенного катамарана.
— Эй! Эй! — заговорила рация. — Отвечайте! Кто это был?
— Мы идем к вам, jefe.
Она взяла рацию, надавила большим пальцем на кнопку, почувствовала щелчок.
— Мистер Дендридж? — произнесла она.
Она склонилась вперед, уперла в плечо приклад пулемета и прицелилась в понтон, еле различимый на фоне корпуса «Надии».
— Что… черт! Мисс Онода? — Дендридж закашлялся, рассмеялся. — Наша маленькая желтолицая приятельница? Так это вы там с пулеметом?
Она снова нажала на спусковой крючок.
— Привет, — сказала она.
— Господи, надо же! Вы еще живы?
— Нет, — ответила она.
Катамаран продолжал дрейфовать. Она снова взяла АК-47, вгляделась в серый пейзаж. На «Накодо» по-прежнему не было заметно признаков жизни. «Ле Серкль» был закрыт кормой «Надии». Она прислушалась, не донесутся ли звуки двигателя.
— Ха, мисс Онода, — снова ожила рация. — Мертва, а лягаешься, а? — прохрипел Дендридж. — И кто же это, черт побери, научил тебя так стрелять?
Она не ответила. Снова проверила пулемет, отложила его в сторону, шагнула к корме и запустила мотор.
— Что вы делали без меня, леди? Что вы задумали? Откуда у вас рация?
Она вывела надувную лодку на курс, параллельный корпусу судна, и поплыла в сторону носа «Надии», чтобы не встретиться с лодками, направляющимися туда с одного из двух оставшихся судов. Дендридж прибыл с «Ле Серкля», а не с «Накодо». Прицел ночного видения на АК-47 показывал, что около «Накодо» по-прежнему все спокойно.
— Мисс Онода, давайте поговорим! Вы спутали нам все карты. Думаю, я имею право рассчитывать на какие-то объяснения. Давайте поговорим!
— Я попала в вас? — спросила она, отложив автомат и снова взявшись за рацию.
— Так, царапина, как говорят в нашей профессии, — засмеялся Дендридж. — Вы не перестаете удивлять меня, мэм. Черт, что вы имеете против нас?
Он снова засмеялся.
— У вас все хорошо, мистер Дендридж? — спросила она.
— Черт, лучше не бывает. А у вас?
— То же самое.
До клюзов «Надии» оставалось метров пятьдесят. Она начала разворачивать катамаран носом к понтону. Затем отпустила дроссель, выключила двигатель и снова устроилась за пулеметом.
— Отлично! Ну так вот: между нами, похоже, возникли некоторые разногласия, но я уверен, что мы сумеем договориться. Я только хочу, чтобы вы знали, против вас лично я ничего не имею… — Она услышала, как он издал какой-то нечленораздельный звук, и представила себе, что он там, на понтоне, меняет свою позицию. Она снова посмотрела через прицел ночного видения. Никакого движения. — … Но согласитесь, что это самый неудобный способ вести переговоры, не так ли? Я понимаю, что у вас своя точка зрения и все такое, но я хочу только немного поговорить с вами и надеюсь, вы удостоите меня чести быть выслушанным, правда? Как я понимаю, вас не устраивают некоторые аспекты того, что мы тут собираемся сделать. Я и сам знаю, что… хм… не все аспекты поведения этих ребят соответствуют пунктам Женевского соглашения и все такое прочее, но…
Левой рукой она вдавила одну из пулеметных сошек в эластичную резину, а указательным пальцем правой нажала на курок.
Пулемет чуть не пустился вскачь, он лаял, трещал и шипел. Пулеметные очереди помчались над озером, местами отражаясь в спокойных водах, у края понтона заплясали белые фонтанчики. Во время паузы, когда наводила пулемет, она слышала, как заорал Дендридж. Пулемет у ее плеча снова затрясся, трассирующий пунктир изгибался и опадал. Она увидела искры, а затем сноп пламени, когда на понтоне вспыхнули бочки с топливом.
Она подняла голову и посмотрела на понтон. На фоне темного корпуса поднялся невысокий огненный грибок и покатился колобком, подбирая под себя пламя, как женщина, придерживающая юбку. Из-под колобка то выскакивал, то снова прятался язычок пламени, огонь распространялся по понтону, растекался от него по воде.
— Черт побери, мисс Онода, хороший выстрел, — закричал Дендридж по рации. — В самый раз, а то у меня тут было холодновато. Ну спасибо, мэм.
Она снова склонилась над грудой оружия, сложенного на дне катамарана, нашла и подняла то, что искала. Отвернулась от далеких огней горящего понтона и, достав из нагрудного кармана зажигалку, исследовала устройство.
— Jefe…
— Помолчи!… Мэм, вы произвели на меня неизгладимое впечатление. По-настоящему, вы должны быть на нашей стороне. Это мое искреннее мнение, так что примите его как комплимент. Именно об этом я хочу с вами поговорить. Послушайте, по-моему, вы многое просто не до конца понимаете. Речь сейчас идет о геополитической ситуации в этом районе. Я хочу сказать, что на самом деле вы и так на нашей стороне. Я серьезно. Ведь вы — нация коммерсантов; и речь идет о вещах, которые и для вас тоже важны. Эх, черт, миссис Онода! Ведь тут все дело в коммерческих интересах; речь идет о торговле, о сферах влияния и… и благоприятных возможностях; возможностях влиять и властвовать… вы меня слушаете, мисс Онода?
— Продолжайте, — ответила она рассеянно, пожалев, что не очень разбирается в кириллице.
— Хорошо. Продолжим наш разговор. Это очень важно. По крайней мере, на мой взгляд. А на ваш, мисс Онода? На ваш взгляд, это тоже важно?
Она подняла тяжелое устройство на плечо и попробовала нажать на несколько кнопок. Устройство завыло, но прицел оставался темным. Она попробовала другие переключатели, нашла предохранитель и перевела его вперед и наверх. Тон воя изменился.
— Я просто уверен, что вы со мной согласны. Вы же рассудительная женщина, это сразу видно. Очень умная и рассудительная. Я уверен, что могу говорить с вами на равных, так что давайте поговорим. Понимаете ли, даже великим людям иногда приходится опускаться ниже низкого; от этого никуда не денешься. Можно сколько угодно дистанцироваться от тех, кто орудует там, внизу, то есть, вернее сказать, дистанцироваться от режущего лезвия, но ответственность за него все равно остается на вас. В нехорошем мире приходится делать нехорошие вещи, если хочешь сохранить способность оставаться хорошим. Понимаете? Я хочу сказать, что большинство людей считают, будто истина и добро неотделимы друг от друга, а это совсем не так; да и быть так не может. Это — лезвие бритвы, мисс Онода, самое натуральное лезвие. Нужно балансировать, нужно все время что-то делать, понимаете? Стоит вам только остановиться, подумав, будто вы все так здорово наладили, что спокойно можно пустить дело на самотек, тут вам и конец. Не завтра и, может быть, даже не через год, но все равно скоро; как только вы отпустите вожжи, это и будет началом конца. В этом убедились римляне, испанцы и англичане тоже. Вы должны оставаться динамичными, или вы пропадете; вы утонете в трясине терпимости; вы придете к упадку. Свободное общество… свободное общество, как в Америке! Эта ерунда постоянно бродит где-то подспудно; люди всегда мечтают о спокойной жизни, хотят хипповать, хотят, чтобы сохранялись так называемые мирные условия существования… все это, черт побери, возможно, но только ненадолго, а…