Мэйзи приходилось по крупицам вытаскивать из нее признания. История ее была типична. Молодой человек работал драпировщиком, то есть принадлежал к небедному сословию рабочего класса. Некоторое время он ухаживал за ней, и они даже говорили о женитьбе. По вечерам, в сумерках, они сидели в парке на лавочке и обнимались в окружении таких же парочек. Заняться чем-то серьезным возможностей почти не представлялось, но все же раза три-четыре они оставались наедине, когда ее хозяйка уходила или когда его домовладелица напивалась. Потом он потерял работу и в поисках новой переехал в другой город, написав ей пару писем. Затем он окончательно исчез, а она обнаружила, что беременна.
– Мы попытаемся связаться с ним, – сказала ее Мэйзи.
– Я думаю, он разлюбил меня.
– Посмотрим.
Как ни странно, в таких случаях часто выяснялось, что мужчина все-таки не против женитьбы, даже если сначала он сбегал из страха перед беременностью подружки. Шансы у Роуз были высоки. Ее молодой человек уехал в поисках работы, а не потому что разлюбил Роуз; он даже не знал, что будет отцом. Мэйзи всегда старалась найти их и привезти в больницу, чтобы они своими глазами увидели своего ребенка. При виде беспомощного младенца, плода их любви, у многих наворачивались слезы на глаза, и они горячо извинялись перед своими подругами.
Роуз поморщилась.
– В чем дело? – спросила Мэйзи.
– Спина болит. Наверное, из-за ходьбы.
Мэйзи улыбнулась.
– Это не спина. Это твой малыш просится наружу. Пойдем, я уложу тебя в кровать.
Она провела Роуз наверх и передала ее сестре.
– Все будет хорошо, у тебя родится замечательный малыш, – успокоила ее Мэйзи.
Потом Мэйзи прошла в другую палату и остановилась у кровати женщины, которую называли «мисс Никто», потому что она напрочь отказывалась сообщать о себе какие-либо сведения. Это была темноволосая девушка лет семнадцати, в богатом нижнем белье, говорившая с акцентом высшего среднего класса. Мэйзи подозревала, что она еврейка.
– Как чувствуете себя, дорогая?
– Превосходно. Я так благодарна вам, миссис Гринборн!
Эта девушка была полной противоположностью Роуз – могло даже показаться, что они родом из разных уголков земли, – но они оказались в одном и том же затруднительном положении и, если бы не больница, обеим предстояло бы рожать в самых неподходящих условиях.
Вернувшись в кабинет, Мэйзи продолжила писать письмо редактору «Таймс».
Женская больница
Бридж-стрит
Саутуарк
Лондон, Юго-Запад
10 сентября 1890 года
Редактору газеты «Таймс»
Уважаемый редактор!
Я с большим интересом прочитала письмо доктора Чарльза Уикхема, в котором он доказывает неполноценность женского организма по сравнению с мужским.
Утром она не знала, как продолжить это письмо, но встреча с Роуз Портер придала ей вдохновение.
К нам в больницу только что поступила молодая женщина в известном положении, проделавшая пешком весь путь от Бата до Лондона.
Редактор скорее всего удалит выражение «в известном положении» как вульгарное, но Мэйзи не собиралась исполнять для него обязанности цензора.
Я отметила, что доктор Уикхем отослал свое письмо из клуба «Коуз», и задалась вопросом: сколько членов клуба смогли бы повторить такую пешую прогулку?
Конечно же, мне, как женщине, никогда не выпадала честь посетить клуб и посмотреть, как он устроен изнутри, но я часто вижу, как у его входной двери джентльмены подзывают кеб, чтобы преодолеть расстояние длиной не более мили, и смею утверждать, что, на мой взгляд, большинство из них находятся далеко не в той форме, чтобы без одышки пройти от Пиккадилли до Парламентской площади.
И уж определенно они не могли бы вытерпеть двенадцатичасовую смену на фабриках Ист-Энда, как это делают тысячи английских женщин ежедневно…
Ее прервал стук в дверь.
– Входите, – сказала Мэйзи.
В кабинет вошла женщина в богатом платье и с большими голубыми глазами, не выглядевшая ни больной, ни беременной. Это была Эмили, супруга Эдварда Пиластера.
Мэйзи встала и обменялась с ней поцелуями. Эмили Пиластер числилась среди прочих покровительниц больницы – кружка женщин различного происхождения, негласной руководительницей которых считалась Эйприл Тилсли, ныне владелица трех лондонских борделей. Они передавали больнице поношенную одежду, старую мебель, остатки трапез со своих кухонь и различные принадлежности вроде бумаги и чернил. Иногда они находили работу для молодых матерей. Но главнее всего было то, что они давали Мэйзи и Рейчел моральную поддержку без всяких обязательных молитв, лицемерных проповедей и гневных обличений незамужних распутниц.
Мэйзи чувствовала отчасти и свою вину за тот злополучный визит Эмили в бордель Эйприл во время маскарадной ночи, когда бедняжке не удалось соблазнить собственного мужа. С тех пор Эмили и Эдвард жили отдельно, ненавидя друг друга, как это бывает во многих богатых семьях.
На этот раз Эмили казалась необычно взволнованной, глаза у нее горели. Она села в кресло, потом снова встала, проверила, плотно ли закрыта дверь, и восторженно сказала:
– Я влюбилась.
Мэйзи не была уверенна, что это такая уж отличная новость, но тем не менее решила поддержать подругу.
– Замечательно! И кто же этот счастливец?
– Роберт Чарльзуорт. Он поэт и пишет статьи об итальянском искусстве. Живет он в основном во Флоренции, но снимает коттедж в нашей деревне. Ему нравится английский сентябрь.
У Мэйзи сложилось впечатление, что Роберт Чарльзуорт имеет достаточно денег, чтобы хорошо жить, не работая по-настоящему.
– Звучит, как будто он неискоренимый романтик.
– Ах да, он такой сентиментальный! Он бы тебе понравился.
– Разумеется! – отозвалась Мэйзи, хотя на самом деле терпеть не могла состоятельных сентиментальных поэтов.
Впрочем, если Эмили счастлива с ним, то почему бы и нет? Она этого заслуживает.
– Так вы что, уже стали любовниками?
Эмили покраснела.
– Ах, Мэйзи, ты всегда задаешь такие неудобные вопросы! Конечно, нет!
После той маскарадной ночи было удивительно, что Эмили вообще что-то смущает. Тем не менее Мэйзи привыкла, что остальные считают ее самой опытной и раскрепощенной – в основном за то, что она предпочитает говорить начистоту. Многие женщины готовы пойти на что угодно, если им это нравится, лишь бы об этом не говорили вслух. Но у Мэйзи не хватало терпения придумывать вежливые и тактичные фразы. Если она что-то хотела узнать, то так и спрашивала напрямую.
– Но ты же не можешь стать его женой, ведь так?
Ответ Эмили ее удивил.
– Поэтому я и пришла к тебе. Ты знаешь о том, как аннулируют брак?
– Боже милосердный! – воскликнула Мэйзи и немного по-думала. – Ты хочешь получить развод на том основании, что брак не был консумирован, то есть осуществлен практически?
– Да.
Мэйзи кивнула.
– Да, мне известно об этом.
Не удивительно, что Мэйзи обратилась за юридической помощью к ней. Женщин-юристов не существовало, а юрист-мужчина немедленно доложил бы обо всем Эдварду. Мэйзи же защищала права женщин и изучила брачное законодательство.
– Тебе нужно обратиться в отделение Высокого суда по делам о наследствах, разводах и по морским делам. И нужно доказать, что Эдвард – импотент при любых обстоятельствах и не по твоей вине.
Лицо у Эмили вытянулось.
– Ах, вот как. Но мы ведь знаем, что это не так.
– К тому же тот факт, что ты не девственница, тоже может послужить препятствием.
– Значит, надежды нет, – грустно произнесла Эмили.
– Единственный способ – это заставить Эдварда сотрудничать. Как ты считаешь, с ним можно договориться?
Эмили просветлела.
– Да, можно.
– Если он подпишет показание под присягой о том, что является импотентом, и согласится не оспаривать аннулирование брака, то никто не будет настаивать на проверке.
– Ну, тогда я придумаю, как заставить его подписать эту бумагу. – На лице Эмили отразилось упрямое выражение, и Мэйзи вспомнила, насколько неожиданно упорной бывает эта женщина.
– Только будь осторожна. Сговор между мужем и женой в таких вопросах считается незаконным. Этими делами заведует отдельный чиновник Высокого суда.
– А потом я смогу выйти замуж за Роберта?
– Да. Отсутствие консумации – повод для полного развода по церковному праву. До слушания дела пройдет около года, и потом еще будет период ожидания около полугода, прежде чем развод признают окончательно, но в итоге тебе позволят выйти замуж вторично.
– Ох, лишь бы Эдвард согласился.
– Как он к тебе относится?
– Он меня ненавидит.
– Ты думаешь, он захочет избавиться от тебя?
– Я думаю, ему все равно, пока я ему не докучаю.
– Он меня ненавидит.
– Ты думаешь, он захочет избавиться от тебя?
– Я думаю, ему все равно, пока я ему не докучаю.
– А если ты ему будешь докучать?
– То есть если я специально стану ему мешать?
– Это я и хотела сказать.
– Наверное, можно попробовать.
Мэйзи была уверена, что Эмили сумеет надоесть любому, если как следует постарается.
– Чтобы составить документ для подписи, нужен юрист, – сказала Эмили.
– Я попрошу отца Рейчел, он адвокат.
– Правда попросишь?
– Конечно.
Мэйзи посмотрела на часы.
– Сегодня я с ним уже не встречусь, потому что нужно отвезти Берти в Уиндфилд перед началом учебного года. Но завтра могу встретиться.
Эмили встала с кресла.
– Мэйзи, ты самая лучшая подруга для любой женщины.
– Скажу тебе еще вот что – Августе не понравится то, что ты затеваешь. Она просто взбесится от злости.
– Я не боюсь Августы, – сказала Эмили.
На церемонии в Уиндфилдской школе, как и на любом мероприятии, Мейзи Гринборн привлекала многочисленные любопытные взоры. Тому было несколько причин. Все знали ее как вдову необычайно богатого Солли Гринборна, хотя у самой у нее денег было мало. Она также получила скандальную славу в роли «прогрессивной женщины», борющейся за женское равноправие. Недоброжелатели распускали слухи, что она специально подговаривает горничных заводить незаконнорожденных детей. Кроме того, когда она привозила Берти в школу, ее всегда сопровождал Хью Пиластер, красивый банкир, оплачивающий обучение ее сына. Самые сообразительные и циничные родители, конечно же, подозревали, что Хью – настоящий отец Берти. Но главной причиной было то, что в тридцать четыре она оставалась достаточно миловидной, чтобы вскружить голову любому мужчине.
Сегодня она была одета в бордово-красное платье с коротким жакетом; на голове красовалась алая шляпка с пером. Она осознавала, что выглядит беззаботной красавицей. В действительности же эти совместные с Хью посещения школы разбивали ей сердце.
Хью уже одиннадцать лет знал, что он отец Берти. Получив кое-какие намеки в разговоре с Беном Гринборном, он отправился к ней и заставил рассказать всю правду. Она не стала ничего скрывать. С тех пор он делал для Берти все, разве что официально не объявлял его своим сыном. Берти до сих пор верил, что его отцом бы скончавшийся добряк Солли Гринборн, и рассказать ему правду означало бы нанести ненужную душевную рану.
Полное имя мальчика было Хьюберт, и, называя его Берти, они делали небольшой комплимент принцу Уэльскому, которого близкие знакомые также называли Берти. Мэйзи давно не встречалась с принцем. Теперь она была не дающей балы светской красавицей и не женой миллионера, а скромной вдовой из южного Лондона. Такие женщины не входят в круг друзей принца.
Она назвала своего сына Хьюбертом прежде всего по созвучию с именем Хью, но потом ее стало тяготить это напоминание, и это было еще одной причиной, по которой она предпочитала называть мальчика Берти. Ему она говорила, что Хью когда-то был лучшим другом погибшего отца. К счастью, особого сходства между Берти и Хью не наблюдалось. Берти скорее походил на отца Мэйзи – высокий, стройный, атлетического телосложения, усердный студент. Мэйзи гордилась им.
Во время редких встреч Хью усердно играл роль вежливого друга семьи, но испытывал те же разрывающие сердце страдания, что и она.
Судя по словам отца Рейчел, Хью в Сити считали гением. И в самом деле, когда речь заходила о банках, глаза его начинали сверкать и весь он оживлялся. Мэйзи догадывалась, что ему очень нравится работа и он готов говорить о ней бесконечно. Но когда разговор переходил на другие темы, связанные с повседневной жизнью, Хью замыкался и казался нелюдимым. Ему не нравилось говорить о своем доме, о своей социальной жизни и тем более о своей жене. Единственное, чем он был готов делиться с нею, – так это рассказами о троих своих сыновьях, которых он любил до безумия. Но всякий раз в его тоне слышалось сожаление, и Мэйзи подозревала, что Нора не такая уж любящая и заботливая мать. Их совместная с Хью жизнь в браке давно не доставляла ему никакого удовольствия.
Сегодня Хью красовался в серебристо-сером твидовом костюме, идеально подходящем под цвет его тронутых сединой волос. С годами он немного располнел, но сохранил озорную улыбку, временами оживлявшую его лицо. Из них вышла бы неплохая пара, но они не были парой, и от этого им становилось еще грустнее на душе. Взяв его под руку, Мэйзи подумала, что готова продать душу ради того, чтобы находиться рядом с ним каждый день.
Вместе они помогли Берти распаковать чемодан в его комнате, а потом он приготовил им чай. Хью привез огромный пирог, которого хватило бы на весь шестой класс.
– В следующем семестре сюда приедет мой Тоби, – сказал Хью, попивая чай. – Ты не против приглядывать за ним?
– С удовольствием, – ответил Берти. – Уж я прослежу, чтобы он не бегал купаться в Епископскую рощу.
Мэйзи нахмурилась, и он поспешил добавить:
– Извините. Плохая шутка.
– Здесь до сих пор говорят о том случае? – спросил Хью.
– Да, каждый год директор произносит целую речь о том, как утонул Питер Миддлтон, и запугивает новичков. Но они все равно бегают купаться.
После чая они попрощались с Берти. Мэйзи было грустно расставаться со своим сыном, и она до сих пор относилась к нему как к малышу, хотя ростом он уже был выше ее. На станции они купили билет в первый класс до Лондона и сидели в купе одни.
– Старшим партнером скорее всего выберут Эдварда, – произнес Хью, задумчиво глядя в окно на пробегающий пейзаж.
– Я думала, у него совсем нет мозгов! – удивилась Мэйзи.
– Так и есть. А я в конце года уйду.
– Ах, Хью! – воскликнула Мэйзи, понимая, как много для него значит банк, с которым он связывал все свои надежды. – И чем же ты будешь заниматься?
– Не знаю. До конца финансового года у меня будет время подумать.
– А разве банк не развалится под руководством Эдварда?
– Боюсь, такое возможно.
Мэйзи искренне жалела Хью. На его долю всегда выпадало больше несчастий, чем он заслуживал, тогда как Эдварду слишком многое доставалось даром.
– Эдвард теперь еще и лорд Уайтхэвен. Если бы титул тогда достался Бену Гринборну, то сейчас его унаследовал бы Берти, правда?
– Да.
– Но Августа этому помешала.
– Августа? – переспросил Хью, озадаченно нахмурившись.
– Ну да. Это же она подняла шумиху в прессе. «Может ли еврей быть пэром». Помнишь?
– Я помню статьи, но откуда ты знаешь, что за ними стояла Августа?
– Мне об этом рассказал принц Уэльский.
– Так-так, – произнес Хью, качая головой. – Августа не перестает меня поражать.
– Ну, хотя бы бедняжка Эмили теперь леди Уайтхэвен.
– По крайней мере она что-то выгадала от этого несчастного брака.
– Расскажу тебе одну тайну, – сказала Мэйзи, понижая голос, хотя никого рядом не было. – Эмили хочет добиться от Эдварда согласия на развод.
– Давно пора! Под предлогом фиктивности их брака, я полагаю?
– Да. А ты, похоже, не удивлен.
– Чему тут удивляться. Они совершенно не подходят друг другу. По ним даже и не скажешь, что они муж и жена.
– Все годы она вела тайную личную жизнь, но теперь хочет положить этому конец.
– Вряд ли моему семейству это понравится, – сказал Хью.
– То есть Августе, ты хочешь сказать. Да, Эмили понимает, с чем ей придется столкнуться. Но упрямства ей не занимать.
– У нее что, есть тайный возлюбленный?
– Да. Но она не хочет становиться его любовницей. Не знаю, откуда у нее такая принципиальность. Эдвард каждую ночь проводит в борделе.
– Ты тоже в свое время была принципиальной, – сказал Хью, грустно улыбнувшись.
Мэйзи поняла, что он имеет в виду ту ночь в Кингсбридж-Мэнор, когда она заперлась в спальне.
– Я была замужем за прекрасным человеком, и с нашей стороны это было бы предательством. У Эмили совсем другая ситуация.
Хью кивнул.
– И все же, мне кажется, я понимаю ее. Самое неприятное в тайной связи – это необходимость лгать.
– Люди вправе делать то, что им нравится. Жизнь у нас только одна, – не согласилась с ним Мэйзи.
– Но в погоне за счастьем легко упустить что-то более ценное. Честь, достоинство, идеалы…
– Для меня это слишком отвлеченные рассуждения, – отмахнулась Мэйзи.
– Тогда, в доме Кинго, для меня это тоже были пустые слова. И я бы предал Солли, если бы ты меня не удержала. Но с годами я стал лучше понимать суть вещей. Сейчас мне кажется, что честь и достоинство важнее.
– Но в чем состоят эти честь и достоинство?
– Это значит говорить правду, выполнять обещания, нести ответственность за свои поступки как в деловой, так и в повсе-дневной жизни, не забывая об их последствиях. Это значит говорить что думаешь и делать что сказал. Особенно многое для банкира значит честность. В конце концов, если ему не доверяет жена, то кто вообще будет доверять?