Особенно опасными были свадьбы криминальных авторитетов. На них обязательно били и даже стреляли. Так пострадал певец Перикл Тессо, которому прострелили обе ноги за то, что он не стал танцевать с женихом. Певца Виктора Малькова застрелили во время концерта из-за спора, чей артист будет выступать последним и закроет концерт. Тенора Даниеля Дефо расстреляли возле подъезда дома из-за девушки, с которой он стал встречаться, не зная, что она состоит в гареме Рашида Мухтаргаджибекова. В Твери прямо в квартире в упор расстреляли Леонида Друга. По всем этим фактам заводились уголовные дела и даже как бы велось следствие. Но преступления чаще всего так и оставались нераскрытыми.
Митя вздохнул. Он понимал, что и дело об убийстве Шлица, скорее всего, ждет подобная участь. Агушин производил впечатление достаточно вменяемого мужика и поэтому, скорее всего, не пойдет на явную подтасовку. Не станет пытать задержанных и заставлять сознаться в том, чего не делали. Не будет напрасно обвинять невиновных. Хотелось в это верить. По крайней мере, Митю отпустили под честное слово, что он принесет все списки компаний Шлица и копии авторских и продюсерских договоров.
— Иди сюда, родной, — пробормотал Митя и с особым удовольствием первым в стопку только что испеченных копий положил контракт Клима Чука. Агушин мог серьезно потрепать нервы этому мерзавцу.
Одно было странным: совершенно молчала Виктория Медянская. Фадеев долго боролся с собой, а затем не выдержал и набрал до боли знакомый ему телефон квартиры босса. Он должен был знать, чем дышит сейчас вдова Иосифа. И длинный гудок, наконец, прервался вопросом:
— Алло? Кто это?
— Виктория Станиславовна, извините, это Митя Фадеев.
— А-а. Здравствуй, Митя. Куда ты пропал? Почему не появляешься? Ты был на похоронах? Я тебя что-то не видела.
— Виктория Станиславовна, извините, я просто не смог… по семейным… по личным обстоятельствам. Простите… Но вы же знаете мое отношение к Иосифу Давыдовичу. Он для меня и сейчас как живой. Он — мой учитель, наставник. Он для меня как бог был всегда. Пусть так и останется. Я его не видел мертвым…
— Ну, хорошо. Дело твое. Когда ты ко мне с отчетом придешь? Надо же фирму не бросать.
— А она не брошена… Просто слегка заморожена.
— Митенька, брось свои сказки. Ты сам не отмораживайся только! А то смотри, не оттаешь. У меня есть конкретные вопросы к тебе.
Митя насторожился:
— Виктория Станиславовна, я не отмораживаюсь, но есть объективные причины, которые мне мешают. Я готов к вашим вопросам. Давайте.
— Прежде всего, поясни, почему мне звонят «конвейеристы» и спрашивают про какие-то там гастроли, билеты, подтверждения?
— А вы не обращайте внимания. Они болтаются без дела уже полгода. Просто это был последний «конвейер», и Иосиф Давыдович не поладили с Корнеем Львовичем на нем. Потом этих Буратин выпустили, а спроса нет. Фрост все перекрыл, что смог. А он может, сами понимаете, многое. Вот эти малолетки и слоняются. Иосиф Давыдович обещал им гастроли по Югу. Ну, Украина, Крым, Анапа. Туда вроде Фрост не дотянулся. Пусть сами устраиваются.
— Так, с этими ясно. Хотя мне не нравится, что ты их сейчас кидаешь на произвол судьбы. Может, поговорить с Фростом? Все же он приходил на похороны, обещал помощь.
Фадеев усмехнулся: обещания Фроста в такой ситуации не значили ничего. Медянская и сама прекрасно знала цену этим дежурным обещаниям. Но все же надеялась. Ведь когда-то очень давно, в то время как Виктория была замужем за Женей Кузьминым, они даже дружили домами. Так вышло, что Женя был одноклассником Корнея, и они довольно-таки часто общались семьями. Конечно, время было совсем другое, и все относительно ровно делали карьеру. А как только политическая волна вынесла Корнея наверх телевизионного Олимпа, с ним стало сложнее не только поговорить, но даже увидеться. Ну а развод с Кузей и нахальные выпады Иосифа против Корнея окончательно поставили глухую стену в отношениях. Теперь, после гибели мужа, появлялся шанс хотя бы снискать сочувствие и хоть какую-то помощь от телемагната. Но это Виктория могла сделать и без Митиных рассуждений, а потому задала следующий вопрос:
— А почему не заплатили Айе?
— В смысле? Как не заплатили?
— Митя, я тебя предупреждала, не надо мне вопросом на вопрос отвечать! Почему не заплатили Айе Кисс? Она пришла ко мне и попросила денег. Говорит, что была в туре Берлин — Франкфурт — Кельн — Гамбург. Иосиф еще организовывал, чтобы девочка получила опыт и подальше была от наших липких антрепренеров. Я проверила. Все правильно. Десять выступлений вместе с другими командами, без сольников. Я ей даю триста долларов, как записано в контракте. Он как нарочно на столе у Иосифа остался лежать. Я посмотрела. Там так и написано: триста долларов за выступление в этом туре.
— А чего она?
Мите даже стало любопытно, что может сказать певец, если его вдруг опускают подобным образом на уровень плинтуса. Ясное дело, что в официальном контракте ни один уважающий себя продюсер не станет писать полную сумму гонорара артиста. Иначе придется самому добавлять за налоги и вычеты. Так все работают, включая тех же Ротмана, Фроста, Гарика. Основной расчет после «чеса». По факту. Продюсеру от пятидесяти до восьмидесяти процентов. В зависимости от класса певца. От десяти и ниже группе и административному звену. Если только они не живут за счет артиста. А то некоторые пытаются жрать в два горла и получать со всех: и с продюсера, и с устроителей, и с певца. Вот таким как раз ноги и ломают. Причем ломают такие, как Ванька Бессараб. Митя вспомнил громилу и поежился. Виктория же продолжала:
— Она явно растерялась. Но ничего не говорит. А у самой слезы в глазах стоят. И я не пойму, в чем дело. Наверное, какая-то ошибка. Поясни, Митя, а то я как дура себя чувствую.
— А почему вы решили, что ошибка? Нет никакой ошибки. В контракте что указано?
— Там написано триста. Я и дала столько. Но сама чувствую, что это какой-то подвох. Может, Иосиф прятал реальные гонорары?
«С ума сойти! Не прошло и трех дней…» — Митя закатил глаза. Медянская только-только догадалась о том, что известно каждому мальчишке уже на второй день работы в шоу-бизнесе. Но вслух добавил именно то, что мог сказать:
— Нет, ничего он не прятал. Просто на таких девочек такие расценки. Они и едут в поездку ради того, чтобы мир посмотреть и себя показать. Еще с них брать надо.
— Ну-ну. Разошелся. Они хоть молодые, но уже артисты. Многие из них гораздо толковее, чем ты.
Уже готовый к такому повороту, Фадеев мгновенно прикинулся обиженным:
— Ой, утешили, Виктория Станиславовна! Разве я заслужил такие слова?
И понятно, что сердце Медянской смягчилось.
— Ладно, не дуйся. Сам виноват, пропадаешь непонятно где. Сейчас мне вообще не до бизнеса. А они лезут со своими вопросами. Я и так без Иосифа — как без воздуха. Он же мне был больше чем муж. Он был как отец, хозяин, полубог! — Она тяжко вздохнула и вроде даже всхлипнула.
— Вы не обижайтесь тоже, Виктория, — вздохнул Митя, — я, что могу, сделаю. Но поймите, что здесь ни вам, ни мне одним не справиться. Слишком велика потеря… Иосиф Давыдович и впрямь был полубог…
Это, в общем, было правдой. Митя и впрямь туманно представлял себе свою судьбу в ближайшее время. Чаще всего она вырисовывалась в каких-то полууголовных тонах — между следователем Агушиным, операм которого он дал подписку о сотрудничестве, медиаолигархом Фростом, который наверняка заберет все спорные активы, и вдовой Медянской, абсолютно не способной удержать на плаву «Титаник», построенный гениальным Шлицем.
— Ой, ладно, Митя. Повздыхали и хватит. Все равно в эти сорок дней по правилам ничего нельзя делить. Подождем?
— Угу.
— Все. Митя, не пропадай. И все же занеси деньги, которые собрал и не передал Иосифу. Я же знаю, что ты их получил. Иося хоть и не докладывал мне о доходах, но такие вещи я знаю. Договорились? Ну, пока!
Голос Виктории звучал как-то по-особенному. И Митя не стал ей перечить.
— Конечно, Виктория Станиславовна. До свидания!
Митя повесил трубку и сразу же забрался в шкаф и сейф. Деньги, разобранные по наименованиям валют, сложенные и увязанные в ровные пачки, притягивали его и не отпускали. Он потер виски и стал отсчитывать сто тысяч долларов. Отложил их в сторону и убрал сумки обратно в сейф и металлический шкаф. Даже от изъятой сотни места не прибавилось. Он вздохнул и на столе разделил отсчитанные сто тысяч пополам. Пятьдесят сунул в ящик стола, а остальные бросил в бумажный пакет с цветочками и надписью «Поздравляю!». Митя попробовал его на вес. Задумался, снова выдвинул ящик стола и доложил только что убранные пятьдесят тысяч в пакет. Теперь пакет стал в два раза тяжелее и толще. Выглядело солидно. Фадеев удовлетворенно кивнул. Положил пакет на стол и решил сегодня же вечером отвезти Медянской.
Крайний
Митя остановил свой красный «Порше» на углу дома. Там было светлее и многолюднее. Мимо проходила тропинка, по которой нескончаемым ручейком спешили с работы люди. Напротив такие же трудящиеся ждали на остановке автобуса. Машина была практически под постоянным присмотром. Угона Митя не боялся, а хулиганы и вандалы в такое время не сунутся. Он схватил пакет в розочках и с надписью «Поздравляю!» и поспешил к подъезду Медянской. А уже на ступеньках сзади подошли двое.
Митя похолодел, и нервный озноб предательски заставил дрожать колени и шею. Он понимал, что они выбрались из здоровенного «Субурбана», который стоял прямо напротив входа, но это не проясняло ничего. По всему телу бежали гаденькие мурашки. Мужчины прижали Митю с двух сторон и, как по команде, одновременно положили свои ручищи на плечи. Тот, что был справа, загудел, как огромная труба:
— Эге. Фадеев. Генеральный директор покойничка Шлица. Собственной персоной. Чего шаримся в темноте? Тянет на место преступления? — Тот, что слева, надавил на Митины ребра. Фадеев от неожиданности и боли охнул. После кулаков Бессараба тело до сих пор саднило.
— Не! Я ни при чем! — через силу выдавил Митя. — Я к Медянской иду. Она ждет меня. По делу.
— Так, так. По делу, говоришь? Сейчас проверим! — Митю прижали к стенке подъезда. — Что несешь, голубок? Пирожное, мороженое? Давай сюда.
Не дожидаясь ни ответа, ни разрешения, он выхватил пакет «Поздравляю!» и запустил туда свою лапу. Вытащил сверток и, чуть надорвав угол зубами, понюхал:
— Уфф. Ничто в мире так не пахнет, как свежеотпечатанные баксы. Скажи, Валер? — обратился он ко второму. Валера подвигал ноздрями и, вдохнув запах зеленой спецкраски американского финведомства, кивнул и нараспев, растягивая звуки, резюмировал:
— Ага! Прет, Саныч! Баа-а-акс-с-сы…
Действительно, запах был резкий и специфический. Его чувствовал даже Митя. Он понуро опустил голову и готовился умереть на месте. Большей глупости и позора придумать было нельзя. Здоровяк Саныч отпустил Митю и сгреб в ладонь все деньги. Раздумывая, покачал в руке. Потом опустил свободную руку на плечо Фадеева и посмотрел ему в глаза. В сумерках и нервном стрессе Митя уже не различал лица говорящего.
— Фадеев, ты молодец, что решил вдове помочь. Хвалю! Надеюсь, не последние припер? Только вот помощь твоя ей больше не понадобится. Не парься, Митя. Ее дело теперь вдовье. Оставь мадам в покое и забудь про нее. А тебя ждет Гарик. Давай прокатимся и потолкуем. А не захочешь… — Саныч отреагировал на какое-то Митино естественное движение. — Мы тебя сперва в отдел свозим. Посидишь в обезьяннике пару суток. Гарик Ованесович к тебе сам приедет.
— Ну, что? Едем, чудило? — подал голос Валера и больно ткнул под ребра кулаком. Митя застонал и закивал головой одновременно:
— Едем, едем. Только не бейте, пожалуйста…
— О-па! Кто тебя, голубь ты мой сизокрылый, бьет? Ты что? — теперь уже его ткнул под ребра Саныч.
— Нехорошо, Митя, клеветать на сотрудников органов. Нехорошо! — ему снова добавили по ребрам.
Митя чуть не плакал от боли и обиды. Он-то посчитал, что попал в руки бандитов, а это оказались менты. Можно было догадаться, ведь Гарик Бестофф работал исключительно с «красными крышами», подкармливая всех борцов с преступностью. Вот и эти оказались из его когорты. Слишком уж здоровенные. От таких и не убежать. Плюс у каждого под мышкой топорщилось по кобуре. И явно не пустой. Пристрелят и глазом не моргнут. Спишут на случайный труп или попытку нападения на сотрудников милиции. В общем, со всех сторон оставался Митя крайним.
Прокурворы
На Федора и Прохора было страшно смотреть. Зареванные лица, спутанные волосы, грязные изорванные рубахи. Они просидели в общем обезьяннике при отделе милиции с бомжами, пьяницами и хулиганами часа три, но этого хватило. Те, быстро раскусив, что их временные соседи слеплены из другого теста, вдоволь наиздевались над мальчиками-одуванчиками. Если бы не открытые решетки, то, скорее всего, их бы еще и изнасиловали. По крайней мере, два уродливых беззубых мужлана в одних семейных трусах и наколках с ног до головы прямо об этом и говорили.
Мальчики держались, как могли: схватились за руки и отчаянно сопротивлялись. Но все это время их катали по полу, пинали ногами, ощупывали каждый миллиметр тела, а по некоторым местам прошлись неоднократно, гогоча и щипая. А затем экзекуция внезапно кончилась, и их перевезли в чистенькое, хотя и невзрачное помещение следственного управления. Добрый следователь по имени Геннадий Дмитриевич внимательно выслушал все их жалобы, дал по листу бумаги — написать жалобу на злых соседей по камере — и по стакану сладкого чая — успокоиться и согреться. Федя и Проша написали все, что с ними произошло, и выпили чай. Кажется, ничего вкуснее в жизни они и не пробовали до сего дня. Но, главное, они были свободны. Ну, скажем, почти свободны.
В благодарность они рассказали следователю Геннадию Дмитриевичу все, что знали про случай в клубе «Гоголефф», когда Иосиф Давыдович Шлиц поругался с Кирюшей Фарфоровым. Об этом знал подробно Проша. Он и рассказывал все доброму вежливому следователю. Федя в это же время сидел в соседней комнате и писал от руки о Кирилле все, что знал: где познакомились, какие у него интересы, и даже написал, какие джинсы и рубашечки Кира любит. А еще вспомнил историю о том, как Кира поругался с девушкой-журналисткой и назвал ее нехорошим словом. Но написал он это для того, чтобы помочь Кире. Может быть, сейчас самое время. Наконец-то попался вежливый и внимательный следователь, который во всем разберется. Вот он и написал, что та девушка была не права, а Фафочка был прав. И надо то дело пересмотреть. Он даже слово вспомнил правильное, юридическое — в порядке «кас-са-ции». Вот так-то.
Еще написал, что Иосиф Давыдович был тоже человек очень хороший, но все же зря он Киру обижал. Иногда вовсе не по делу начинал высмеивать. Вот и про президентскую историю написал. Кира, правда, настоящим президентом может быть. Хоть в России, а хоть в Румынии. И зовут его туда по-настоящему. Это вам не шутки! А Шлиц так смеялся и обижал Фарфорова. А артист человек нежный. Он может даже голос потерять. Тем более что Кира обиды очень переживал. И никогда их не забывал. Потому что честный и добрый. Ему униженным ходить было совсем не в кайф! Так-то, дорогие товарищи следователи! Разберитесь и накажите тех, кто Киру обижает и обзывает плохими словами. Пусть знают завистники, что наши органы свои таланты берегут и певцов, артистов и работников высокого искусства ценят. Поставил подпись и число.
Агушин тщательно и обстоятельно допросил Прохора Филатова, обратив внимание на его фамилию и заглавную букву. Затем почитал «чистосердечное признание» Федора Москвина — с той же буквой в имени. А затем пригласил их вместе побеседовать, что называется, без протокола.
— Ну что же, господа, благодарю за обстоятельные показания. Хотел вот провести между вами очную ставку… — Он поглядел на пришедших в себя после злоключений в отделении певцов.
Те переглянулись и хихикнули. Им показалось забавным само выражение «очная ставка». Федя, оказывается, успел шепнуть Прохору на ухо: «Очная вставка». Хотя Агушин, если бы даже и услышал, все равно бы этого цветного юмора не оценил.
— Так вот, я попрошу вас, ребятки, задержаться у нас еще на день. Вы не волнуйтесь. Такого безобразия, что с вами вытворили в милиции, больше не повторится. У нас здесь все же прокурорское ведомство. Все серьезно.
— А как же домой? Мне надо сегодня вечером быть дома, — заметно расстроился Прохор.
А вот Федор еще не осознавал, на что намекает следователь. Ему было весело, так как казалось, что все самое худшее уже позади. Он пытался каламбурить и снова шептал Прохору одному лишь ему слышимые скабрезности: «Прокурвовское педомство». И хихикал. Как это называлось у мальчиков их круга: «подсел на ха-ха».
Агушин улыбался. Он был очень доволен и проведенным расследованием, и показаниями на Кирилла Фарфорова. Такую рыбину следственные сети давно не вылавливали. Эти два бестолковых, болтливых и трусливых гомика ему были больше не нужны, но он не мог допустить, чтобы они испортили ему поимку Фарфорова. Нужно было их изолировать на время и добиться «добра» на задержание главного подозреваемого. Утром его ждал Генеральный прокурор. Несмотря на особый статус следствия, курирование Президентом, Генеральный все же выдерживал работников оппозиционного ему с некоторых пор ведомства на расстоянии. Нет, сроков принятия решений он не нарушал, но и не торопился.
— Так что переночуете в КПЗ, — пояснил мальчикам Агушин, — а завтра к обеду отпустим вас восвояси. Договорились?
— Ни фигаси-восвояси?! — перекаламбурил Федор и засмеялся, прикрывая рот ладошкой.