Генри многозначительно глянул на меня, как бы спрашивая, понял ли я, что этот сокол — божий знак, предсказывающий мою судьбу, если я надолго задержусь в Роузленде.
— Я знаю, что ты далеко не глуп, Одд Томас. Но ты дурак?
— В меньшей степени, чем некоторые, сэр, в большей — чем другие.
— Конечно же, ты боишься смерти.
— Не совсем. Не смерти. Того, как это случится. Скажем, боюсь оказаться взаперти в гараже с голодным крокодилом, который сожрет меня заживо. Боюсь оказаться прикованным к мертвецам и сброшенным в озеро. Боюсь, что мне просверлят дырку в черепе и запустят в нее красных муравьев, чтобы они выели мой мозг.
Я не знал, характерны ли для Генри долгие паузы по ходу разговора или я вызывал у него такую реакцию.
Он ерзал на стуле и оглядывал небо, словно надеялся углядеть еще один знак, который помог бы убедить меня покинуть Роузленд.
Наконец я решил озвучить причину, которая привела меня к нему.
— Сэр, есть в службе безопасности человек, которого зовут Кенни?
— Нет у нас никакого Кенни.
— Высокий, мускулистый парень с ужасными шрамами на лице, который носит футболку с надписью «Смерть излечивает».
Медленный поворот головы Генри, долгий взгляд, предшествующий ответу, подсказал мне, что Кенни здесь знают, пусть и не по имени.
— Тебя предупредили оставаться в доме, заперев двери, от сумерек до зари.
— Да, сэр, но меня предупреждали о кугуарах, и больше ни о ком. В любом случае, я наткнулся на него не ночью. Этим утром.
— Но до восхода солнца.
— На полчаса позже. В конюшне. Кто он, если не охранник?
Генри поднялся со стула, подошел к двери сторожки, открыл ее, посмотрел на меня.
— Забирай ее и уходи. Ты не знаешь, что это за место.
Он вошел в сторожку и закрыл за собой дверь.
Через окно я видел, как он разговаривает по телефону.
Если бы я пришел в Роузленд один, то, скорее всего, тут же ушел, как советовал Генри. Но Аннамария, с ее загадочной миссией, не составила бы мне компанию, а я не мог оставить ее на милость… уж не знаю, кого.
Глава 10
Сопровождаемый жужжащими шмелями, звонко поющими шустрыми вьюнками и яркими бабочками, которые словно задержались здесь с лета, а какое-то время и парой перепрыгивающих с ветки на ветку белок, я чувствовал себя персонажем диснеевского фильма и даже ожидал, что в какой-то момент белки заговорят, как только я, продвигаясь на юг вдоль стены, достаточно далеко отойду от сторожки.
Такое окружение меня не успокаивало. В некоторых диснеевских фильмах с хорошими, добрыми животными случалось и плохое. Вспомните мать Бэмби или Старого Брехуна[8]. Первую застрелили на глазах ребенка, а второго, заболевшего бешенством, с пеной на морде, убил мальчик, который его любил. И людям в этих фильмах тоже достается. Даже самых красивых принцесс колдуньи травят ядом. Было что-то в дядюшке Уолтере от Квентина Тарантино.
Генри Лоулэм сказал, что ненавидит Роузленд, но, тем не менее, вернулся сюда, исходя из того, что «центр может и удержаться». Я знал, что поэт Йейтс вкладывал в эти строки, но понятия не имел, о чем толковал охранник.
Высокое, широкое сооружение вызывало мысли об укреплениях, но, в конце концов, Роузленд окружала не Великая китайская стена. Она не устояла бы перед ордами монголов или кем-то сравнимым с ними. Решительный человек мог с легкостью перебраться через нее, чтобы попасть в поместье или выбраться из него.
Даже в начале 1920-х годов такой серьезный строительный проект стоил огромных денег. Подоходный налог тогда только ввели, не такой уж и большой, а Константин Клойс был невероятно богат. Но, если бы он хотел просто огородить свои пятьдесят два акра, вполне хватило бы стены на треть ниже и в два раза тоньше, причем обошлась бы она ему в куда меньшую сумму.
До этого момента я не задумывался о предназначении этого внушительного сооружения, но разговор с Генри разжег мое любопытство.
Продвигаясь по периметру поместья, я никоим образом не выказывал своего интереса к стене. В Роузленде я постоянно чувствовал, что за мной наблюдают, а сейчас это чувство еще и усилилось. Конечно же, Генри поглядывал на меня из сторожки. Раньше он желал мне добра, возможно, желал бы и теперь. Но его отношение ко мне изменилось, едва я упомянул гиганта со шрамами.
В сотне ярдов от сторожки выкошенная лужайка сменилась густой травой, а еще через двести небольшой пологий подъем привел меня в рощу калифорнийских дубов, высотой от шестидесяти до девяноста футов. Живность покинула меня, за исключением поползней, посвистывание которых доносилось из переплетения черных ветвей.
Надежно укрытый стволами дубов от любопытных глаз, как в сторожке, так и в особняке, я подошел к стене. Выпирающие из нее камни позволяли и поставить ногу, и схватиться рукой. Подъем на девять футов много времени у меня не занял.
Забравшись на стену, стоя на четвереньках, я обнаружил то, что, возможно, подсознательно и ожидал. Среди черных камней змеились линии ярких медных кружков, каждый из которых украшала чуть вытянутая восьмерка, которая мне уже неоднократно встречалась.
Испещренная пятнами света и тенями от дубовых ветвей, верхняя поверхность стены не отличалась от боковой: те же камни, залитые бетоном. Прижав к камням ладони, я ощутил едва заметную вибрацию, словно в этой массивной стене работала какая-то машина.
Наклонившись, я прижался к камню левым ухом, но не услышал никакого шума, идущего из стены.
Если эти быстрые, с малой амплитудой вибрации и сопровождались звуком, но не тяжелыми ритмичными ударами, а высокочастотным гудением, а может, даже воем.
Чем больше я думал об этих вибрациях, тем сильнее крепло убеждение, что их источник — не работающая механическая машина, а что-то электронное.
Я поднялся на колени, сунул руку в карман джинсов, вытащил перочинный ножик, который приобрел, когда ходил в город за одеждой. Ножик я достал, с тем чтобы выковырять из бетона один из медных дисков, хотя я и не пытался проделать такое в конюшне или мавзолее, — там они тоже украшали пол, — предположив, что я стану первым подозреваемым, если кто-то заметит этот акт вандализма.
И, что более важно, они бы поняли, что кража диска — не просто вандализм, но свидетельство ведущегося расследования. Если местные заподозрили бы, что я не просто гость, наслаждающийся благами Роузленда, меня могли очень быстро познакомить с секретами поместья, и, боюсь, мне бы это ничего хорошего не принесло.
А в девяти футах над землей, на вершине стены, пропажу медного диска так быстро бы не обнаружили. Принявшись за работу и расковыривая бетон вокруг диска, я обнаружил, что диск не желает покидать насиженное место. В тот момент, когда я углубился где-то на дюйм, лезвие перочинного ножа сломалось. Я уже осознал, что диски не такие тонкие, как монеты. Более того, это вовсе не диски, а торцы медных стержней диаметром в дюйм. Вполне возможно, они тянулись на всю высоту стены и уходили в бетонное основание.
Медь слишком мягкий и дорогой металл, чтобы служить арматурой. Для этого используются стальные стержни. Медные выполняли какую-то другую функцию. Учитывая стоимость встраивания такого большого количества стержней в каменно-бетонную стену, я мог предположить, что они важны не только для того, чтобы обеспечивать структурную жесткость стены, но и для чего-то другого. Собственно, вся стена, похоже, служила для реализации этой неведомой мне цели, а не только отгораживала поместье от остального мира.
Я забросил перочинный ножик и отломившуюся часть лезвия в высокую траву у внешней стороны стены и пополз на четвереньках, пока не выбрался из-под ветвей дубов. Поднялся и зашагал по стене шириной в ярд, словно вновь превратился в мальчишку (или не переставал им быть), ищущего приключений.
Подъем земли скрывал от меня далекий особняк и другие постройки… и, соответственно, меня от них.
Пройдя пятьдесят футов, я наткнулся на перевернутую полую чашу, диаметром в фут, размещенную по центру стены. Снова опустившись на колени, увидел, что «чаша» закреплена на стальных штырях длиной в четыре дюйма и служит дождевым отражателем, установленным над вентиляционной решеткой.
Я сунул руку под «чашу» и почувствовал пальцами и ладонью слабый ток теплого воздуха. Когда наклонил голову к отражателю, уловил запах, напомнивший мне запахи только что пробившейся весенней травки, сочной летней травы и земляники, хотя этот, определенно уникальный, отличался от перечисленных мною. Внезапно теплый воздух сменился холодным, и хотя он тоже отличался уникальным запахом, ассоциации вызвал совсем с другим: с сухими опавшими листьями, влажными, тронутыми плесенью, и трескающимся льдом.
Холодный поток сменялся теплым, а теплый — холодным каждые двадцать секунд, по какой причине и с какой целью, я, конечно, сказать не мог. Понятия не имел, почему стену надо вентилировать или почему температура и запах выходящего воздуха изменяются.
Холодный поток сменялся теплым, а теплый — холодным каждые двадцать секунд, по какой причине и с какой целью, я, конечно, сказать не мог. Понятия не имел, почему стену надо вентилировать или почему температура и запах выходящего воздуха изменяются.
Я поднялся и прошел еще порядка четырехсот футов, прежде чем добрался до еще одного отражателя и вентиляционной шахты. И здесь температура и запах воздуха изменялись каждые двадцать секунд.
Сразу за отражателем у стены росла еще одна роща дубов, некоторые ветви раскинулись над самой стеной. Я подумал о том, чтобы спрыгнуть вниз, но в высокой траве меня могла поджидать яма или камень, а ломать ногу очень уж не хотелось. Поэтому я осторожно сполз вниз, повис на руках и спрыгнул менее чем с трех футов.
Попятился от стены, пытаясь увидеть снизу дождевой отражатель над вентиляционной решеткой. Но он находился высоко над моей головой, только чуть поднимался над стеной и пока оставался невидимым снизу. Когда же я отошел достаточно далеко, чтобы увидеть отражатель, он казался естественной частью стены, не вызывающей никакого интереса.
Поставленный в тупик моими открытиями, я отвернулся от стены и увидел пистолет, нацеленный мне в левый глаз.
Глава 11
Держала пистолет рука с длинными, тупыми пальцами и жесткими черными волосами, растущими между костяшками. Лицо человека, которому принадлежала рука, чем-то напоминало последнюю: суровые, каменные черты и пробивающаяся сквозь кожу борода, которую полностью не сбрить даже топором.
Паули Семпитерно возглавлял службу безопасности Роузленда, но даже в серых брюках, белой рубашке и синем блейзере выглядел так, будто проводил все свое время в темных проулках, где разбивал людям колени бейсбольной битой и разукрашивал их лица кастетом.
— Ты мне не нравишься, красавчик, — и испуганные его грубым голосом поползни, сидевшие на ветвях дубов у него за спиной, перестали посвистывать.
Хотя я видел Семпитерно лишь однажды и не делал ничего такого, чтобы обидеть его, я поверил, что говорит он искренне и действительно сильно меня не любит. Даже если бы он не произнес ни слова, я бы понял его отношение ко мне по толстым пурпурным губам, которые чуть разошлись, открывая зубы, которые могли грызть не только мясо, но и кости. Да и пистолет, нацеленный мне в лицо, не сулил ничего хорошего.
— Волфлоу безмозглый идиот, он всегда был идиотом, но такого я не ожидал, даже от него. Пригласить гостей! И не на одну ночь! О чем он думал? Чего на этом останавливаться? Почему теперь не сыграть твою свадьбу с этой брюхатой милашкой? Позвать сотню ваших тупоумных родственников, нанять оркестр, предложить губернатору прекратить брать взятки на время поездки из Сакраменто сюда и обратно, чтобы он смог вас расписать.
Невысокий, с грудью колесом, с толстой шеей, грубый, Семпитерно смотрелся классическим мафиози, только в отличие от последнего очень уж много говорил. Но он был в бешенстве, хотел, чтобы я знал, что он в бешенстве, но, очевидно, считал, что я слабоумный и не смогу понять его состояния, пока он не произнесет тысячу слов, чтобы мне все разъяснить.
— В любом случае, ты не просто наш гость, красавчик. Ходишь здесь, ходишь там, вынюхиваешь, обследуешь конюшни, говоришь с Шилшомом о лошади, когда нет здесь никакой лошади, давным-давно не было никаких лошадей, а теперь еще ходишь по стене. Кто, черт побери, ходит по стене высотой в девять футов? Никто не ходит. За исключением тебя. Какого черта ты ходишь по стене?
Тут он сделал паузу на быстрый вздох, и я решил, что от меня ждут ответа.
— Видите ли, сэр, сверху открывается очень красивый вид. Такая панорама.
Придвинув пистолет к моему левому глазу, на случай, что я о нем забыл, начальник службы безопасности продолжил:
— И как панорама? Тебе понравилась панорама? Красивее Большого Каньона. Я не знаю, что у тебя на уме, стеноходец, но ты определенно что-то задумал. Я не люблю людей, которые что-то задумывают. Ты знаешь, сколько я готов терпеть людей, которые что-то задумывают?
— Нисколько? — догадался я, уверенный, что этим ответом выиграл приз, если таковой полагался.
— Меньше, чем нисколько. Так что у тебя на уме?
— Ничего, сэр. Если откровенно, я здесь случайно. Мистера Волфлоу очаровала девушка, с которой я путешествую, и меня пригласили сюда за компанию. Не могли бы вы убрать пистолет? Я никакой угрозы не представляю. Это правда.
Он уставился на меня. От такого взгляда у полярного медведя растаяли бы яйца.
Будь у него на губе герпесная язва, мы бы уже стали друзьями.
— Я знаю, что ты еще обернешься для нас серьезной проблемой. Мне очень хочется пустить пулю тебе в лицо.
— Да, сэр. Я знаю, что хочется. Понимаю вас. Но у вас нет причины пустить пулю мне в лицо.
— Причина в том, что мне все это не нравится.
— Кроме того, если вы убьете меня, девушка, которая со мной, расстроится, и мистер Волфлоу, который ею очарован, тоже расстроится, и вы останетесь без работы. Не говоря уже о тюрьме, групповом изнасиловании и потере избирательных прав.
Но даже перспектива лишиться возможности отдать голос за своего кандидата не испугала его.
— Девушка не в его вкусе. Она ни в чьем вкусе. От этой суки у меня по коже бегут мурашки.
— Ох, сэр, это уж очень грубо. Она, конечно, не манекенщица, но по-своему мила.
— Я говорю не о том, как эта девица выглядит. Или ты думаешь, что с таким лицом я буду высмеивать внешность других людей?
— Логично.
Наконец он опустил пистолет.
— Дело в том, как посмотрела на меня она при нашей первой встрече. Словно читала мысли, и история моей жизни оказалась не длиннее перечня ингредиентов на коробке с сухим завтраком.
Я кивнул.
— Она заглядывает прямо в сердце.
— Это тебе не сцена из любовного романа, — покачал головой Семпитерно. — Я словно вошел через пост безопасности в аэропорту и через девять секунд вышел просвеченный, ощупанный и голый.
Если вы любите улыбаться, улыбка может найти вас в самый неподходящий момент.
— Мне нравится, как вы это описываете, сэр.
Вновь он одарил меня замораживающим арктическим взглядом.
— И что, черт побери, это должно означать?
— Ничего. Просто мне нравится, как вы описали свои чувства.
— Да, я говорю то, что чувствую. И мне без разницы, что ты об этом подумаешь, — он сунул пистолет в кобуру. — Если Ной Волфлоу, этот идиот, хочет, чтобы ты находился здесь, я не могу заставить тебя уйти. Но тебе лучше понять, красавчик, он не любит девушку, и ему не нравишься ты, а интересует его только он сам. И чего бы он ни хотел от вас двоих… когда он это возьмет, ты горько пожалеешь о том, что не послушал меня и не ушел гораздо раньше.
Он уже отворачивался от меня, когда я решил его порадовать.
— Наверное, мы уйдем завтра утром.
Отойдя на два шага, он остановился, повернулся ко мне:
— Уйдите сегодня. Не оставайтесь на ночь. Уйдите сейчас.
— Может, после ленча.
Он бросил на меня яростный взгляд, а после паузы процедил:
— Возможно, я знаю, почему ты нужен Волфлоу здесь.
— Почему?
Вместо ответа я услышал:
— Если ты что-то ищешь в Роузленде, то обязательно найдешь противоположное. Если хочешь выжить, поищи свою смерть.
Он вновь повернулся и зашагал в дубовую рощу. При его приближении насвистывающие на ветвях поползни опять замолчали. Когда он ступил в тень деревьев, стая сорвалась с ветвей, устремилась в небо, забыв про существование сапсанов.
Среди деревьев я увидел мини-пикап с электродвигателем, какие часто используются ландшафтными специалистами. Побольше тележки для гольфа, но меньше пикапа, без крыши, с двумя сиденьями и открытым кузовом. Этот оснастили большущими шинами низкого давления, придававшими ему сходство с вездеходом.
Паули Семпитерно уселся за руль. Мягко урча, мини-пикап, казалось, поплыл среди деревьев, выкатился на золотистый луг и взял курс на подъем, за которым находился особняк.
Я не обижаюсь на грубые слова, которыми меня обзывают. От «красавчика» только погрустнел, потому что внешность у меня самая ординарная, словно у любого актера, который играет в фильме напарника Тома Круза, и задача у него — своей ординарностью добавить экстраординарности звезде, чтобы в фильме тот выглядел даже лучше, чем в жизни.
Когда мистер Семпитерно выплюнул это слово, он не насмехался надо мной: удачная насмешка отталкивается от толики правды. Нельзя насмехаться над собакой, потому что она собака, и тот, кто пытается это сделать, сам становится смешным. Начальник службы безопасности полагал меня «красавчиком» в сравнении с собой, показывая, что он очень уж низко оценивает собственную внешность, и это вызывало грусть.
В его случае термин «красавчик» мог означать и что-то еще. Люди иной раз говорят кодовыми словами, не замечая, что это делают, и для них это такая же загадка, как для остальных. Учитывая, что внешность у меня ничем не примечательная, возможно, я обладал какими-то другими достоинствами, которые мистер Семпитерно разглядел во мне. Сам он ими не обладал — и завидовал. Если бы я мог определить, о чем он вел речь, возможно, я бы смог ухватиться за ниточку и, потянув за нее, распутал бы клубок тайн Роузленда.