Ночь и день, когда един - Кен Калфус

Ночь и день, когда един

Boulevard, 1998

Аза страдал от серьезного расстройства сна. Как большинство людей, по ночам он лежал в постели, несколько минут открывая и закрывая глаза, и ждал. Но едва веки его тяжелели, как Аза чувствовал, что давит на них не сон, а лучи солнца. И так — каждую ночь. Какой–то миг ресницы его трепетали, он открывал глаза снова, обнаруживал себя в собственной темной спальне и опять закрывал глаза. И все равно солнце давило на них нещадно, взламывало веки даже после того, как он натягивал одеяло на голову. В конце концов, он сдавался, и когда все–таки открывал глаза, утро уже затапливало его квартиру — на краю Манхэттена, противоположном тому, на котором он ложился спать.

После чего, он, разумеется, одевался, чтобы идти на работу. Работал Аза в двух городских фирмах. Досадно было то, что та контора, в которую он ездил из своей квартиры в Ист–Сайде, располагалась у черта на куличках — на Седьмой авеню, а та, куда он ездил с Коламбуса, находилась на Парк–авеню. Самым плохим же следствием его расстройства сна было то, что за квартиры приходилось платить дважды.

Аза не считал, что это расстройство играет ему на руку в том смысле, что можно поддерживать отношения с двумя женщинами одновременно. Часто это бывало довольно неудобно: нужно помнить о двух днях рождения, двух разных способах нежного обращения и прочих сложностях. Иногда после любовной игры он задремывал и тут же оказывался в своей другой квартире и с другой женщиной, которая, проведя с ним ночь, могла только что проснуться в таком же романтическом настроении. После чего он мог задремать снова и вернуться в первую квартиру, где либо первой женщине могло потребоваться чуточку больше внимания, либо она уже уходила в душ.

Ни две группы знакомых Азы, ни две его семьи не замечали в нем ничего необычного: он был совершенно обычным молодым человеком, примечательным разве что своей крайней непримечательностью вне зависимости от того, где просыпался. Состояния своего он никогда и ни с кем не обсуждал. Вероятно, когда расстройство только началось, он решил что второе его существование — не более, чем очень яркий сон, хоть и не особенно богатый событиями, но вскоре Аза совершенно утратил представление о том, что из них — сон, а что — явь. Не мог припомнить он и того, как давно началось у него это расстройство, поскольку у обоих его личностей имелись смутные воспоминания о каких–то далеких, хоть и отдельных, детствах.

Аза никогда не задавался вопросом, какая из его квартир лучше (та, что в Ист–Сайде, располагалась в более тихом и лучше поддерживаемом квартале, но проигрывала в полезной площади квартире в доме без лифта на Коламбусе), а также не думал, какую из женщин он предпочитает. Ему не приходило в голову, что он может быть неверен одной или другой.

Много лет Аза так и жил изо дня в день: засыпал в одной квартире, немедленно просыпался в другой и шел на другую работу (обе личности его занимались импортом–экспортом), возвращался ночевать во вторую квартиру, засыпал, немедленно просыпался в первой утром, наступавшим за той же самой ночью. Вероятно, он предполагал, что другие люди живут точно так же, что это — вполне нормальный аспект реальности, произвольно состоящей из множества причудливых явлений, убедивших нас в своей состоятельности лишь самим фактом своего частого повторения. В любом случае, это объясняло, почему все его знакомые постоянно жалуются на усталость.

Каждый день Аза переживал дважды — дважды спал, дважды просыпался. Погода, счет спортивных матчей и новости, свойственные каждому миру, обычно отличались — но ненамного и не так, чтобы коренным образом менять ту или иную его жизнь. Телепередачи, тем не менее, были совершенно одинаковыми, и Аза обычно понимал, что каждую смотрит дважды. Иногда он перемещался между своими телами дважды в один день. Если, к примеру, днем он ложился вздремнуть, но немедленно просыпался посреди ночи в другой квартире и снова заснуть не мог минут пятнадцать — двадцать.

Аза привык к двум своим жизням, хотя время от времени путался: скажем, не мог точно припомнить, какой линией метро возвращаться домой или какой из женщин он покупает в кино попкорн. Анна предпочитала без масла. Мало того: пока он находился в одном мире, детали другого в его памяти тускнели. Он никогда не мог вспомнить номера своего другого телефона, а однажды отправился с Ист–Сайда на Коламбус–авеню взглянуть да второе здание, в котором жил, и квартал показался ему совсем не таким, каким он его помнил, а точного адреса он и вообще вспомнить не сумел. У него зародилась мысль, не живет ли он часом где–то на Амстердам–авеню.

Через некоторое время Аза стал задумываться, не пора ли перевести одну из своих связей на более формальную основу — или же узаконить обе сразу. В его чувствах к обеим женщинам ничего, на самом деле, не изменилось, но Аза решил, что, наверное, неправильно и дальше так легкомысленно относиться к этим отношениям, да и возраст для женитьбы у него подходящий. Ему казалось, что каждую связь незаданный вопрос о браке начинает как–то напрягать — или же должен как–то напрягать, хотя ни одна из женщин ни разу не заговаривала о долговременных отношениях. Хотя доказательств не было, Аза подозревал, что Анне он более небезразличен, чем Аве, но не приписывать тревог одной женщины другой Аза не мог, хотя те друг на друга были совершенно не похожи. В действительности, чтобы ничего не усложнять, он предпочитал думать, что обе его связи с женщинами находятся на одной и той же стадии развития отношений.

Ни с той, ни с другой Аза этого никогда не обсуждал. Какое–то время мысль не давала ему покоя, но обе работы требовали от него такой отдачи, что подолгу мусолить проблемы личной жизни просто не удавалось. Поэтому Аза более–менее отложил вопрос этот на потом, как бы решив, что проблема снята, раз он о ней уже подумал. Вместо этого он больше размышлял о своем двойном существовании — или как его, в самом деле, еще назвать? Без счета всплывали вопросы о самой природе реальности, но тут нахлынула весенняя горячка, и подобные мысли Аза тоже отложил до лучших времен. А потом ему в голову пришла блестящая мысль. Проходя мимо будки чистильщика обуви на вокзале Грэнд–сентрал по пути домой в Ист–Сайд, он увидел, что на стенке витрины с кремами и шнурками люди вешают маленькие рекламки собственных услуг. Свою визитку приколол туда и Аза.

По пути на работу из Вест–Сайда на следующее утро, он завернул на вокзал. Его удивило — и даже обеспокоило, — что карточка по–прежнему на месте. Вместе с адресом конторы на Седьмой авеню и домашним номером телефона в Ист–Сайде. Карточку он забрал с собой, а из конторы позвонил в Ист–Сайд. Трубку никто не снял. В течение дня он пробовал дозвониться до себя еще несколько раз. Вечером он лег спать в Вест–Сайде и сразу же проснулся в залитой солнцем ист–сайдской квартире со смутным раздражением: судя по всему, всю ночь ему не давали спать назойливые телефонные звонки.

Однажды вечером несколько недель спустя он варил макароны у себя в Ист–Сайде и не смог найти дуршлаг. Тщетно обшарив все кухонные шкафчики и даже антресоли в прихожей, он вынужден был сливать воду в раковину прямо из кастрюли, придерживая макароны вилкой. Несколько макаронин ускользнули в слив, а оставшиеся раскисли и превратились в какую–то гадость. Через несколько дней дуршлаг отыскался — в квартире на Коламбус–авеню. Он был аккуратно засунут на полку и прикрыт родным дуршлагом вест–сайдской квартиры. Аза вытащил оба и долго их рассматривал, боясь выпустить из рук.

Раньше с ним такого не бывало. Все это невероятно. Разумеется, быть такого не может, но он постепенно свыкся и с таким существованием, и с теми правилами, которые оно на него налагало. А дуршлаг эти правило нагло нарушил, заронив Азе в душу зерна сомнения. Хотя находкой Аза был доволен, но вскоре осознал, что вернуть дуршлаг на место он не сможет никак, и все равно придется покупать новый.

Потом начали теряться и вновь возникать в чужой квартире и другие мелкие предметы: галстук, фломастер, непрочитанная книга какого–то аргентинского автора — он о таком и не слыхал, — пачка печенья из супермаркета и, что взбесило его больше всего, — пульт управления телевизором: пропав из квартиры в Ист–Сайде, на Коламбусе он был совершенно бесполезен. А о печенье его спросила Ава:

— Печенье «Следопыт»? — И скривилась от отвращения так, будто он испортил воздух. Запасы печенья тут, на Ист–Сайде, Аза обычно пополнял в кондитерской Дэвида — благо, она находилась за углом. На Коламбусе таких кондитерских поблизости не было, поэтому туда он часто покупал печенье в обычном супермаркете, и в вест–сайдской квартире оно лежало в холодильнике месяцами. Неудивительно, что там он его не хватился.

Аза пожал плечами, но заподозрил: Ава начала сомневаться в безупречности его вкуса, хоть ничего ему не сказала, да и поведение ее никак не изменилось. Но затем Анна как–то раз забыла свой зонтик на Коламбусе, и он тоже объявился в шкафу на Ист–Сайде. Обычный черный складной зонтик — и мужчины, и женщины носят такие с равным безразличием, но Азе показалось, что Ава проявила к этому предмету нехарактерный интерес и лишь в последний момент прикусила язык, собираясь задать ему вопрос о его происхождении.

А однажды Аза отправился в деловую часть города по какому–то поручению и, выходя из такси, увидел, как через дорогу переходит Анна. Он быстро сунул таксисту чаевые. Анна скрылась за углом. Аза кинулся догонять ее, едва не сбив наземь несколько прохожих, торопившихся в прямо противоположном направлении, — и тут вспомнил, что сегодня утром проснулся в Ист–Сайде. Иными словами, сегодня был день Авы, больше того — он даже успел назначить ей вечером свидание. Аза остановился и задумался о последствиях. До сих пор он предполагал, что женщин просто не существует в мирах друг друга, но теперь ему вдруг стало стыдно, что ведет такую двойную игру. Хотя эта женщина — возможно, и не Анна. Он мог обознаться. Разве Анна носит такую прическу?

Аза снова кинулся в погоню, но решимость его несколько угасла: если это действительно Анна, что он ей скажет при встрече? Женщину он заметил уже на другом конце квартала; тротуар кишел клерками и бизнесменами. Женщина шла быстро и деловито, и походку Аза признал — это была все же Анна. Когда она собралась войти во вращающуюся дверь какого–то офисного здания, Аза окликнул ее, но дверь повернулась и поглотила ее.

Когда он вошел в вестибюль, ее уже нигде не было. Охраннику за стойкой Аза назвал фамилию Анны, но вспомнить, как называется ее фирма, не смог (хотя знал, что она располагается где–то на окраине), а потому лишь беспомощно улыбнулся, извинился, что перепутал здания, и вышел.

С Анной они встретились за ужином вечером того дня, который начался в ту ночь, когда он лег спать.

— Мне показалось, я тебя видел на Нассау–стрит, — сказал Аза. — Это была ты?

— Я? Когда?

— Вчера. Или, может быть, сегодня. Теперь у меня такая суматоха на работе. Точно не помню.

— Нет, я даже не помню, когда в центр ездила, — ответила Анна.

— А я был точно уверен, что это ты.

— Как я была одета?

Этого Аза не помнил. Пока он пытался восстановить в памяти подробности встречи, те улетучивались.

— Не знаю. я окликнул тебя, но ты не обернулась.

— Чего б я оборачивалась? Это была не я.

На следующий день в обеденный перерыв Аза вернулся в центр, хоть и понимал, что отыскать эту женщину, эту другую Анну — задача практически невозможная: на улицах такая сутолока, все так торопятся, вряд ли каждый день в один и тот же час они оказываются в том же самом квартале. Аза даже не знал, работает ли женщина в том здании, куда входила, — может, как и его, ее отправили в центр с каким–нибудь поручением из совершенно другой части города. И тем не менее, как только ему удавалось выкроить время по тем дням, когда он просыпался в Ист–Сайде, Аза стоял на углу Пайна и Нассау в реве и хаосе уличного безумия, ел хот–дог и ждал Анну.

Ни ей, ни, тем более, Аве он никогда об этом не рассказывал. Продавец хот–догов же догадался, что Аза караулит какую–то женщину, и подмигивал ему всякий раз, когда он покупал у него горячую сосиску. А воспоминание о случайной встрече мало–помалу таяло, и Аза уже начал сомневаться, была ли она вообще. И тут он ее увидел: Анна без пальто шла по улице и осторожно несла белый бумажный пакет из закусочной, как будто в нем стояла кружка кофе или супа, которая уже пролилась и намочила пакет.

— Анна! — крикнул Аза, пробираясь в толпе к ней.

Та неуверенно улыбнулась и вгляделась в массу пешеходов, стараясь различить знакомое лицо. Аза снова позвал ее, и она очень удивилась.

— Мы с вами знакомы? — спросила она, даже не остановившись.

— Конечно, это же я. Аза. Ты что — не узнаешь меня?

Женщина присмотрелась внимательнее. Выходя по утрам из разных квартир, Аза нисколько не менялся, а потому сейчас придал лицу наиболее типичное выражение.

— Нет, не узнаю, — покачала головой женщина — именно так всегда качала головой Анна! — и взгляд ее соскользнул с его лица. Она обогнула его, опустив голову и, очевидно, приняв за очередного городского сумасшедшего.

— Анна, — повторил он, стараясь не отставать на ходу и расталкивая встречных.

— Откуда вам известно мое имя? — резко спросила она.

Аза выдавил самую обезоруживающую свою улыбку.

— Мне вообще многое о тебе известно.

Он уже набрал в грудь воздуху, чтобы привести ей какой–нибудь пример: забавную деталь обстановки квартиры, место, в котором она проводила лето в детстве, ее любимое кино, — но ни одного примера в голову ему не пришло. И он понял, что слова его прозвучали какой–то смутной угрозой.

Женщина оторвалась от него и укрылась в небольшой группе клерков, спешивших по тротуару.

Аза стоял и моргал от яркого солнечного света. Он видел, как женщина затерялась в толпе и превратилась просто в еще один затылок.

Следующим утром он позвонил Анне на работу.

— К тебе на улице вчера никто не приставал? — спроси он.

— Нет. А что?

Азе стало легче. Все это время сердце у него саднило от тревоги, перед глазами так и стояло ее чужое лицо и не отпускала боль от того, что она его не узнала. Теперь же они несколько минут просто обменивались любезностями, но в конце разговора к Азе вернулось беспокойство. Ему показалось, что тон у Анны — какой–то неприятный. Казалось, она думает о чем–то совершенно постороннем и ей не терпится положить трубку. Аза решил не обращать на это внимания как на плод своего слишком активного воображения, хотя воображение его слишком активным никто никогда не считал.

— А есть ли у тебя сегодня какие–то планы на ужин? — поинтересовался он.

— На самом деле, да.

Азу ошеломил ее ответ. Сегодня пятница. Его вопрос был простой формальностью — как осторожно откашляться. Он предполагал, что они вместе поужинают, как это обычно бывало по пятницам. Аза уже собрался было спросить, каковы же эти ее планы, но в ее голосе — или скорее в молчании, повисшем на другом конце провода, — послышалось что–то такое, от чего вопрос застрял у него в горле.

— Ну тогда ладно, — вымолвил он довольно холодно.

Им больше нечего было сказать друг другу. В конце концов Анна произнесла:

— Ладно, я тебе как–нибудь позвоню.

— Позвони, — ответил Аза, а потом неожиданно и резко добавил: — Слушай, эти твои планы на вечер…

— Что?

— Отмени их.

И он сам себе удивился: как настойчиво прозвучали его слова, как грубо, как отчаянно. Он себя как–то выдал. Отчаяние же и вовсе было подлинным и совершенно необъяснимым. Аза покраснел и отвернулся к стенке своей конторской клетушки, чтобы никто из сослуживцев этого не заметил.

— Не могу, — ответила она.

Слова ее упали в трубку, как два пенса в лужу.

— Мне с тобой нужно кое о чем поговорить.

— Прости, но не могу.

— Прошу тебя. — Голос Азы дрогнул.

Повисла такая долгая пауза, что Аза подумал: их разъединили. Но класть трубку и перезванивать ей он боялся. А потом услышал, как Анна задумчиво пробормотала: ну, ладно. И в тот вечер за ужином он сделал ей предложение; то есть, он не был уверен, что именно он ей предлагает, — ему мешали все те часы, что он ждал этого мига, они смущали и расстраивали его. Говорил он абстрактно, метафорически и чуть ли не метафизически, он заикался, на глазах у него стояли слезы, Анна же в конце и вовсе расплакалась. Она сказала все за него сама: что им следует пожить вместе, чтобы посмотреть, как получится, а уже потом, если все выйдет удачно, и пожениться. Да, конечно, кивал Аза, разумеется. А потом он поздравил ее так, будто она только что решила сложную математическую задачу.

Они сошлись во мнениях, что ее квартира в Гринич–Виллидж гораздо приятнее, чем его на Коламбус–авеню. После ужина они решили поехать к ней. У обоих настроение было весьма романтическим, но Аза нежно отвлек ее от постели, на которой они занимались любовью обычно. Анна хихикнула. Он настоял на своем, и любовью они занялись в душе — вода хлестала Азе в лицо. Потом Анне захотелось спать, но Аза, утверждая, что еще полон сил, предложил прогуляться до ночной кондитерской в Бруклине.

Анна сказала, что он — такой же романтик, как и раньше. Обратно возвращались они по мосту, держась за руки. Сквозь низкие облака над Квинсом уже пробивались первые лучи солнца: еще одно прекрасное летнее утро. Аза и вспомнить не мог, когда он в последний раз встречал рассвет.

— Я вот что вспомнила, — сказала Анна. — Мне сон недавно приснился: я бежала по улице, у меня в руках было что–то горячее, а потом увидела тебя. Но не узнала. Это было ужасно.

— Это был просто сон, — успокоил ее Аза.

— Переезжай ко мне сегодня, — сказала она.

— Каким образом?

— А у тебя разве много вещей? Одежда, компакт–диски, правильно? У тебя выпьем кофе, а потом погрузим все в такси. Тяжелое перевезем потом. Ты не представляешь себе, сколько я этого ждала. И надеяться даже перестала.

Она прижалась к нему, и он ее поцеловал. Он принял самое счастливое решение в жизни.

Они остановили такси, и Аза дал таксисту адрес своей квартиры на Коламбусе. Влюбленные держались за руки на заднем сиденье, а такси дребезжало по пустынным утренним улицам. Аза чуть не задремал, но вовремя опомнился — или решил, что опомнился. Он встряхнулся всем телом и посмотрел на Анну. Она улыбалась ему, и глаза ее блестели. Аза перебрал в памяти одно мгновение за другим: они всего несколько минут едут в такси, каждый миг целен и непрерывно либо сменяет другой миг, либо сам сменяется другим мигом. Он не заснул ни на секунду — или все же заснул, поскольку такси затормозило перед высокой башней на Восточной 86–й улице. В подъезде маячил привратник. Аза едва мог припомнить это здание — свою резиденцию в Ист–Сайде.