А потом вдруг среди бела дня с неба скатилась Луна.
Калиостро пришпорил жеребца и погнал его к пламенеющему призраку. Он опустился на землю на поляне в нескольких ярдах поодаль. Когда до него оставалась сотня футов, конь вдруг встал как вкопанный, поэтому Калиостро привязал его к деревцу и спешился. Видение было размытым, состоящим из разрозненных линий, и, когда Калиостро двинулся к нему, от него вдруг отделилась часть…
В этом месте его воспоминания обрывались. В следующий миг Калиостро в обществе Лоренцы уже возвращался обратно в Лондон в карете, исполненный каких-то высоких намерений, которые так и остались для Фортунато неясными.
Он прочесывал память Бэлзама. Это знание должно было быть там. Хоть какой-то обрывок воспоминания о том, что это за существо было в лесу, что оно сказало или сделало.
И в этот самый миг Бэлзам встрепенулся и прорычал:
— Эта баба забралась в мою голову!
* * *Он снова видел все глазами Эйлин, кляня себя за неловкость. События приняли катастрофический оборот. Фортунато вдруг осознал, что смотрит в глаза тщедушному человечку в толстых очках и рясе.
А еще через мгновение он снова очутился в своей камере. Двое тюремщиков ухватили его под локти и волокли к выходу.
— Нет! — умолял он. — Пожалуйста. Еще несколько минут!
— Что, понравилось у нас, да? — хохотнул один из тюремщиков.
Он толкнул Фортунато к двери. Нога поехала на скользком линолеуме, и он плюхнулся на четвереньки. Тюремщик пнул его куда-то под левую почку, но не сильно: сознания он не потерял.
Потом они снова тащили его по бесконечным грязно-зеленым коридорам и втолкнули в обитую темными панелями комнату без окон и с длинным деревянным столом. За ним сидел мужчина лет тридцати в дешевом костюме. Волосы у него были темно-русые, лицо невыразительное. На кармане пиджака блестела золотая бляха полицейского. Рядом с ним сидел другой мужчина в тенниске и дорогой спортивной куртке. Приторно красивый, с волнистыми белокурыми волосами и ледяными голубыми глазами. Фортунато вспомнил масона, о котором ему рассказывала Эйлин, Романа.
— Сержант Матиас! — отрапортовал второй тюремщик. Тот, что был в дешевом костюме, кивнул. — Вот он.
Матиас откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, Фортунато почувствовал, как что-то коснулось его сознания.
— Ну? спросил Роман.
— Ничего серьезного, — отозвался Матиас — Телепатия, немного телекинеза, но совсем слабенькие. Сомневаюсь, чтобы ему было под силу хотя бы замок вскрыть.
— И что ты скажешь? Стоит боссу его опасаться?
— Не вижу оснований. Можете подержать его еще немного за убийство того недоноска. Посмотрим, что выйдет.
— Что толку? — заметил Роман. — Он заявит, что это была самозащита. Судья еще и медаль ему даст. До этой малолетней шушеры все равно никому дела нет.
— Отлично, — сказал Матиас. Потом обратился к тюремщикам: — Можете вышвырнуть его отсюда. Он нам больше не нужен.
* * *Прошел еще час, прежде чем он снова очутился на улице, и, разумеется, никто не предложил подвезти его до дома. Но его это устраивало. Как раз Джокертаун ему сейчас и был нужен.
Он уселся на крыльце участка и попытался отыскать сознание Эйлин.
И обнаружил, что упирается в глухую кирпичную стену тупика. Ни мыслей, ни чувств не было. Он пытался пробиться сквозь пелену, затягивавшую ее мысли, когда вдруг почувствовал, что ее мочевой пузырь не выдержал, и ощутил, как теплая моча растекается под ней лужей и быстро остывает.
— Эй, приятель, здесь не спят.
Фортунато вышел на улицу и взмахнул рукой, останавливая такси. Он просунул в щелку металлического ящичка двадцатку и сказал:
— На юг. Быстро.
Фортунато вылез из такси на Кристи, чуть южнее перекрестка с Гранд-стрит. Эйлин не шевелилась. Сознание ее было пусто. Он присел рядом с женщиной на корточки и попытался понять, что с ней сделали, но это было невыносимо, и он побрел по переулку. Наткнулся на мусорный бачок и принялся молотить по нему кулаками, пока не разбил их в кровь. Тогда он вернулся назад и сделал еще одну попытку.
Он открыл рот — хотел что-то сказать. И не смог. В голове у него не осталось ни единого слова, одни окровавленные красные клочья и волна кислоты, застилавшая глаза.
Из автомата он вызвал «скорую», потом вернулся к Эйлин. Рот у нее был приоткрыт, и из уголка губ на блузку стекала тонкая струйка слюны. Смотреть на нее было невыносимо. Он закрыл глаза, потянулся к ней своим разумом и остановил ее сердце.
* * *Храм найти было несложно. Он оказался всего в трех кварталах оттуда. Фортунато просто прошел по энергетическому следу, оставленному людьми, которые бросили Эйлин в переулке.
Он стоял напротив сложенной из кирпича церкви. Ему приходилось постоянно моргать, чтобы перед глазами все не расплывалось. Следы вели в здание, а еще два или три других уходили прочь. Но Бэлзам все еще оставался внутри. Бэлзам, Кларк и еще дюжина других.
Это было хорошо. Он хотел бы убить их всех, но удовольствуется и теми, кто сейчас там. Их монетами и золотыми масками, их ритуалами и храмом — всем тем, что участвовало в заговоре воцарения чудовищного инопланетного зла на Земле, что проливало кровь, губило чужие души и ломало чужие жизни. Он хотел покончить с этим — раз и навсегда.
Стоял дикий холод, ночь казалась пустотой, бездушной, как космос, высасывала тепло и жизнь из всего, к чему прикасалась. Щеки у Фортунато сначала горели, потом онемели.
Он забрал обратно ту энергию, что отдал Эйлин, но ее оказалось недостаточно.
Несколько секунд он стоял, дрожа от бессильного гнева, готовый броситься в здание с голыми, разбитыми в кровь руками. Потом увидел на углу женщину в коротких черных брючках, кроличьей шубке и боа из искусственного меха — она стояла в классической позе под фонарем. Фортунато медленно поднял руку и махнул ей.
Проститутка остановилась перед ним, окинула его опасливым взглядом.
— Привет, — произнесла она. Кожа у нее была рыхлая, пористая, глаза тусклые. — Хочешь расслабиться?
Он вытащил из кармана куртки стодолларовую купюру и расстегнул брюки.
— Что, прямо здесь, на улице? Да, красавчик, тебя, должно быть, хорошо приперло. — Шлюха оглядела сотню и опустилась на колени. — Бр-р, до чего же асфальт холодный. — Она пошарила у него в штанах и подняла на него глаза. — Черт, а это что за дерьмо? Засохшая кровь?
Он вытащил еще одну сотню. Женщина секунду поколебалась, потом спрятала обе купюры в сумочку и зажала ее под мышкой.
От первого же прикосновения ее губ Фортунато мгновенно пришел в полную готовность. По ногам прокатилась горячая волна, отозвавшаяся болью в коже черепа и в ногтях. Он запрокинул голову и уперся взглядом во второй этаж старой церкви.
Ему хотелось употребить свою силу на то, чтобы оторвать весь квартал от земли и зашвырнуть его в космос, но сил у него сейчас не хватило бы даже на то, чтобы выбить стекло. Он осмотрел кирпичи, деревянные балки и электрические провода и тут заметил то, что искал. Он взглядом проследил трубу газопровода от того места, где она уходила в подвал, до магистрали и обратно, потом начал нагнетать в нее газ, наращивая давление так же, как оно нарастало у него внутри, пока наконец трубы не завибрировали, стены не задрожали, а известка не начала крошиться.
Проститутка подняла глаза и увидела, как по стене разбегаются трещины.
— Спасайся! — крикнула она.
Стук ее каблуков затих вдали; Фортунато протянул руку и нажал пальцем точку у основания члена, поворачивая вспять горячую волну эякуляции. Пах словно объял огонь, а на чердаке храма черная стальная труба согнулась и выскочила из патрубков. Под давлением вырвавшейся струи газа она упала на землю и высекла искры из оштукатуренной деревянной стены.
На мгновение здание вспухло, как будто в него хлынула вода, а потом расцвело шаром коптящего оранжевого пламени. На стену дома, у которого стоял Фортунато, обрушилась лавина кирпичей, но он стоял, не сводя глаз с пожара, пока ему не опалило брови и не начала тлеть одежда. От грохота взрыва по всей улице из окон вылетели стекла, а когда он наконец утих, на смену ему пришел вой сирен и сигнализации.
Он пожалел, что не слышал, как они вопили.
* * *В конце концов одно такси все-таки затормозило. Водитель хотел отвезти его в больницу, но Фортунато при помощи еще одной сотенной купюры разубедил его.
В свою квартиру он поднимался так долго, как никогда в жизни. В спальне подушки еще хранили аромат духов Эйлин.
Фортунато прошел в кухню, достал литровую бутылку виски и выцедил ее всю, глядя на красное зарево пожара, нехотя угасающее над Джокертауном.
Когда он в конце концов отключился на диване, ему приснились щупальца, влажная упругая плоть и клювы, которые открывались и закрывались с протяжным раскатистым хохотом.
Когда он в конце концов отключился на диване, ему приснились щупальца, влажная упругая плоть и клювы, которые открывались и закрывались с протяжным раскатистым хохотом.
1985
Джуб: один
«Jube: One»Джуб закрыл свой киоск на ночь, погрузил на тележку нераспроданные газеты и отправился на ежевечерний обход джокертаунских баров.
До Дня благодарения оставалось меньше недели, и холодный ноябрьский ветер, гулявший по Боуэри, сёк, как бритва. Джуб ковылял вперед, одной рукой придерживая на голове видавшую виды плоскую шляпу, а другой волоча за собой по выщербленному тротуару двухколесную тележку. Штаны у него были такие широкие, что из них вполне получился бы небольшой цирковой шатер, гавайская рубаха была разрисована загорелыми серфингистами на голубом фоне; куртки он не носил. Джуб продавал газеты и журналы на углу Хестер-стрит и Боуэри с лета тысяча девятьсот пятьдесят второго, и никто ни разу не видел его в куртке. Когда его спрашивали, не холодно ли ему, Джуб обнажал в усмешке два маленьких кривых клыка, хлопал себя по жирному брюху и отвечал:
— А мне большего утепления и не нужно, вот так-то, сэр.
Если он надевал обувь на каблуках, то оказывался почти на дюйм выше обычных пяти футов, и это при наличии трехсот фунтов маслянистой иссиня-черной плоти, своим видом напоминавшей расплавленный каучук. Лицо у Джуба Бенсона было широкое и щербатое, череп щетинился пучками жестких рыжих волос. От него пахло пережаренным попкорном, а анекдотов он знал, как никто другой в Джокертауне.
Джуб проворно трусил по улице, ухмылялся прохожим, предлагал свои газеты пассажирам проезжавших мимо машин — даже в столь поздний час главная артерия Джокертауна отнюдь не пустовала. В «Доме смеха» он оставил швейцару кипу «Дейли ньюс» для раздачи посетителям и «Таймс» для владельца, Десмонда. Через пару кварталов его ждали в «Хаос-клубе», куда он тоже занес пачку газет. Джуб приберег экземпляр «Нэшнл информер» для Светляка. Портье сжал газету костлявой рукой.
— Спасибо, Морж.
— Прочитай всем, — посоветовал Джуб. — Пишут, изобрели новое лекарство, которое превращает джокеров в тузов.
Светляк рассмеялся.
— И впрямь. — Он начал перелистывать страницы, и по его светящемуся лицу расплылась улыбка. — Эй, погляди только, Сью Эллен собирается вернуться к Дж. Р.
— Уже в который раз, — заметил Джуб.
— Теперь она хочет родить ему маленького джокеренка, — уточнил Светляк. — Бог ты мой, и откуда только берутся такие безмозглые курицы? — Он сложил газету и зажал ее под мышкой. — Ты слыхал? Гимли возвращается.
— Да что ты! — отозвался Джуб.
Дверь за спиной у них открылась. Светляк подскочил и придержал ее, потом подозвал такси для вышедшей хорошо одетой парочки. Он помог им занять места и протянул мужчине бесплатный экземпляр «Дейли ньюс», за что получил пять долларов. Купюра мгновенно исчезла с его ладони, и Светляк подмигнул Джубу. Тот махнул рукой и отправился дальше, а фосфоресцирующий портье с «Информером» в руке задумчиво уставился ему вслед.
«Хаос-клуб» и «Дом смеха» были шикарными заведениями; что касается баров, закусочных и кафе в стороне от центральных улиц, то здесь редко удавалось заработать, хотя Моржа везде знали и позволяли предлагать свои газеты сидящим за столиками посетителям. Джуб забежал в «Преисподнюю» и в «Кухню Волосатика», сыграл партию в шаффлбоард в «Подвальчике Хлюпика», занес номер «Пентхауза» Уолли из одноименной забегаловки. У «Пивной Черного Майка», задержавшись под неоновой вывеской, он терпеливо выслушал рассказ двух поджидавших клиентов девочек об одном политике-натурале, обладателе весьма нетрадиционных вкусов, которого они обслуживали вдвоем.
Он оставил «Таймс» для капитана Макферсона у дежурного сержанта в джокертаунском полицейском участке и продал «Спортинг ньюс» переодетому детективу, который почему-то решил, что Джуб может дать ему кое-какие сведения о «Неистовых джокерах», где на прошлой неделе прямо на сцене кастрировали какого-то мужчину-проститутку. В «Кривом драконе» на границе китайского квартала Джуб избавился от китайских газет, после чего направился к «Шизикам» на Четэм-сквер, где продал экземпляр «Дейли ньюс» и с полдюжины «Джокертаунских криков».
Редакция «Крика» располагалась на другой стороне площади. Ночной редактор всегда брал «Таймс», «Дейли ньюс», «Пост» и «Вилледж войс» и угощал Джуба чашечкой мутноватого черного кофе.
— Что-то сегодня за всю ночь ничего интересного, — пожаловался Крабовик, жуя незажженную сигару и клешнями перелистывая страницы конкурирующих изданий.
— Говорят, легавые собираются прикрыть джокерскую порностудию на Дивижн-стрит. — Джуб мелкими глоточками потягивал кофе.
Крабовик прищурился.
— Думаешь? Я бы на твоем месте не был так уверен, Морж. У них там все схвачено. Они же принадлежат семье Гамбионе, если не ошибаюсь. Откуда у тебя такие сведения?
Джуб растянул каучуковые губы в ухмылке.
— Шеф, я свои источники не раскрываю. Хочешь анекдот? Один парень женился на джокерше, роскошной красотке: длинные белокурые волосы, ангельское личико, и тело тоже под стать. В брачную ночь она приходит к нему в спальню в белой ночнушке и говорит ему: «Милый, у меня две новости, одна хорошая, другая плохая». Он говорит: «Давай сперва хорошую». Тогда она продолжает: «Хорошая новость — это что из-за дикой карты я стала такой», — и она крутится перед ним и строит ему глазки, пока он уже не начинает пускать слюни от восторга. «А какая же тогда плохая новость?» — спрашивает он. «Плохая, отвечает она, — это то, что на самом деле меня зовут Джозефом».
Крабовик поморщился.
— Иди-ка ты отсюда.
Завсегдатаи заведения Эрни разобрали еще несколько «Криков» и «Дейли ньюс», а для самого Эрни у него в запасе был выпуск «Ринга», который вышел сегодня днем. Ничего интересного не происходило, и Эрни угостил его стаканчиком пинаколады, а Джуб рассказал ему свой анекдот о джокерше-новобрачной, у которой было две новости для своего мужа.
Продавец из круглосуточной пирожковой взял «Таймс». Когда Джуб свернул на Генри-стрит, которая была конечным пунктом его путешествия, пухлая кипа так полегчала, что тележка прямо-таки летела над асфальтом.
У навеса над входом в «Хрустальный дворец» стояли три машины такси, караулившие пассажиров.
— Эй, Морж, — окликнул его один из шоферов. — «Крик» есть?
— А как же! — отозвался Джуб.
Он отдал газету и получил взамен монетку. Вместо правой руки у таксиста был пучок тонких змеистых щупальцев, а вместо ног — ласты, но его машина была оборудована ручным управлением, а по городу он мог бы проехать даже с закрытыми глазами. И на чаевых зарабатывал весьма неплохо. В последнее время найти таксиста, который говорил бы по-английски, стало так трудно, что пассажиры уже не обращали никакого внимания на его внешность.
Швейцар втащил тележку Джуба по каменным ступенькам главного входа в трехэтажный дом начала века. Очутившись внутри обставленного в викторианском стиле вестибюля, Джуб оставил шляпу и тележку в гардеробе, зажал газеты под мышкой и вошел в огромный сводчатый зал. Элмо, карлик-вышибала, тащил к двери кальмаролицего мужчину в маске с блестками. На виске у того расплывался багровый синяк.
— Что он натворил? — поинтересовался Джуб.
— Натворить не натворил, но собирался. Коротышка толкнул витражные двери; кальмаролицый мешком висел у него на плече.
В «Хрустальном дворце» еще оставались последние припозднившиеся посетители. Джуб обошел главный зал — в боковые зальчики с их укромными занавешенными альковами он редко заглядывал — и продал еще несколько газет. Потом взгромоздился на высокий табурет у длинной стойки красного дерева. Бармен Саша смешивал коктейль «Удар копытом», и его безглазое лицо с тонкой полоской усиков отражалось в зеркале. Бокал он без единого слова — и не потребовав денег — поставил перед Джубом.
Джуб потягивал напиток, когда сбоку вдруг пахнуло слабым ароматом знакомых духов. Он повернул голову и увидел, что на соседний табурет села Кристалис.
— Доброе утро, — сказала она. Голос у нее был ровный, с легким британским акцентом. Одну ее щеку украшала спираль из серебристых блесток, и прозрачная плоть под ней превращала ее в туманность, застывшую над белым пятном черепа. Губы она покрыла серебристым же блеском, длинные ногти сверкали, словно кинжалы. — Как идут дела, Джубал?
Он осклабился.
— Слышала анекдот о новобрачной-джокерше, у которой была для мужа одна хорошая новость и одна плохая?
Призрачно-серые тени лицевых мышц изогнули ее посеребренные губы в гримаске.
— Пощади мои уши.
— Как скажешь. — Джуб приложился к своей соломинке. — В «Хаос-клубе» в коктейли вставляют такие маленькие зонтики.