— Лариса Владимировна, давайте говорить начистоту. — Капитан подался вперед, его глаза впились в лицо молодой женщины. — Скажите, только откровенно: неужели вы и впрямь верите, что дух вашего мужа может достать где-то конверт, написать письмо ручкой, купленной на небесах, и послать его вам? Вы, вот вы, верите во все это?
Лариса, не поднимая глаз, разглаживала складку на юбке. Пальцы ее дрожали.
— Я не знаю, чему верить… Умом я понимаю, что этого не может быть, но ведь письма… ведь они есть… и это не мираж… Но если вы правы… и кто-то другой это делает… но зачем? Я никому не сделала ничего плохого… — Я вам верю, — отозвался Ласточкин, не вдаваясь в уточнения, что невозможно прожить на земле и пяти минут без того, чтобы не насолить кому-нибудь. — Однако давайте не будем забывать, что вы были связаны с человеком, который вряд ли являлся ангелом. Мир бизнеса жесток, и это еще слабо сказано. Мы, конечно, приложим все усилия, чтобы отыскать автора писем, но вы все-таки постарайтесь вспомнить, не было ли у него каких-нибудь врагов, которые могли перенести свою неприязнь на вас. Заодно подумайте, нет ли у вас личных недоброжелателей, которые могли бы отомстить вам таким изощренным образом. У этих писем должно быть реальное объяснение, слышите? Реальное! И, если вы вдруг что-то вспомните, немедленно звоните мне. Потому что это может оказаться куда важнее, чем вы думаете.
Глава 10
Пятница, 5 апреля. 9 часов 40 минут утра
Что такое, вы зеваете? Ну да, я прекрасно понимаю ваши чувства. Пятое апреля! Тот самый день! Ясно, говорите вы себе, что нас ждет впереди. Ласточкин и Синеокова будут на дне рождения Алисы Лазаревой — они ни на секунду не будут спускать с нее глаз, а когда они все-таки это сделают, то после непродолжительных поисков обнаружат знаменитую актрису лежащей в гостиной (справа на стене — картина Рубенса, слева — Дюрера) на ковре, толщина которого намного превосходит ту пачку денег, которую вы получаете в качестве зарплаты. В сердце у Алисы, само собою, острый нож, а возле трупа стоит бывшая лучшая подруга Оля Баринова и пытается вытащить этот нож из раны. Разумеется, глупые сыщики, то бишь мы с Ласточкиным, отказываются понять, что Оля попала сюда совершенно случайно и, кроме того, что она вовсе не убивала свою бывшую подругу. Только по чистому совпадению, подстроенному ловким убийцей, она оказалась у трупа, а нож попыталась вытащить то ли для того, чтобы он не торчал из груди столь неэстетично, оскорбляя Дюрера с Рубенсом, то ли в смутной надежде потом пристроить его для резки овощей. Но столь прозаические соображения не принимаются во внимание, и злобные сыщики защелкивают бедняжку в наручники и волокут ее по саду к полицейской машине, причем несчастная жертва их произвола изо всех сил вырывается и громко кричит о своей невиновности. Ах да, она же не может кричать, потому что у нее нет голоса, — ну ничего, автор ей его вернет, для пущего эффекта. В таких случаях легче всего сходит с рук сильное потрясение. Итак, бедняжку потрясло предъявленное ей обвинение, а также мускулистые руки капитана Ласточкина, эти — в буквальном смысле, и в последующих главах мы будем всеми возможными средствами устанавливать ее невиновность. Читателю, конечно, последняя была ясна с самого начала, но…
Ну что, мои бесценные читатели, вы уже настроились на такое продолжение событий? Ну тогда я вынуждена вас сильно разочаровать. Что, дня рождения не будет? Еще как будет, дорогие мои! И без трупа дело не обойдется? А как же! Зря я, что ли, уже столько глав веду к этому? Только вот об Оле Бариновой в качестве подозреваемой можете сразу же забыть. Почему? А потому что вчера, как только мы вернулись от Ларисы Парамоновой, начальник вызвал нас к себе и устроил головомойку. Чем мы занимаемся, в самом деле? На нас уже жалоба поступила, с самого верха! От кого? Ну, от Натальи Петровны Парамоновой. Будто бы мы осквернили своим неуместным присутствием ее жилище и вдобавок ко всему смели еще задавать ей вопросы! Вопросы — ей! Да кто мы такие, в конце концов?
— А кто она такая? — спокойно спросил Ласточкин.
Тихомиров побагровел.
— Господи, есть же счастливые люди, которым на Багамах… — начал он и угас. — Я же просил вас не нарываться! Что это, так сложно?
Мы с капитаном молчали. А что, в самом деле, мы могли возразить?
— Ладно, — буркнул наконец полковник и протянул нам ордер: — Идите и займитесь делом!
Ласточкин глянул на документ и потемнел лицом:
— Это еще что такое? Я не запрашивал бумагу на арест Ольги Бариновой!
— А должен был, — проскрежетал шеф. — Лазаревы волнуются, их надо успокоить. Идите и привезите ее сюда!
— Не пойду, — коротко ответил Павел.
— Да как… — начал Тихомиров.
— И вообще это какой-то вздор, — упрямо продолжал мой напарник. — За что ее арестовывать? В чем ее вина?
Они препирались с полковником битых четверть часа. Наконец Тихомиров смирился, вызвал Горохова и вручил ему ордер:
— Ты ведь желал отличиться в этом деле? Ну так вперед!
Обрадованный Толя умчался быстрее ветра. Ласточкин хмурился и смотрел куда-то в угол.
— Зря вы это делаете, — буркнул он. — Она тут ни при чем.
— Зря — не зря! — разозлился Тихомиров. — Пусть посидит взаперти, пока эти уроды будут праздновать. И ей легче, и мне, а тебе особенно! А вы с Лизаветой — завтра с утра освобождаю вас от службы, но чтобы явились на этот вечер и глаз с именинницы не спускали! Поняли? Вот вам приглашения, Лазарев прислал. — Он вручил нам два конверта. — Да оденьтесь там поприличнее, вы! Не позорьте уж меня, в самом деле!
Вечером 5 апреля за мной заехал мой напарник. Нам казалось, что мы рассчитали время так, чтобы хватило и на дорогу, и на пробки. Однако человек, который не видел пятничные пробки в Москве, может считать, что он не видел ничего в жизни. Одним словом, мы прибыли в особняк Лазаревых, когда праздник уже был в разгаре.
На входе у капитана отобрали оружие, и никакие объяснения, что он прибыл некоторым образом для охраны хозяйки от посягательств киллера, не помогли. Наконец нас впустили в святая святых. Как говорит все тот же актер Новицкий, если бы у меня была голова, она бы непременно закружилась. И было от чего, ибо день рождения Алисы Лазаревой явно претендовал на то, чтобы стать событием года.
Цветы. Шампанское. Улыбки. Подарки, подарки, подарки… Дамы в бриллиантах, джентльмены (удачи) в смокингах. Умопомрачительные платья. Черный жемчуг, жакетки-болеро из белой норки. А какие гости, мама миа! Загорелая теледива с оголенным пупом. Актриса в костюмчике золотистого атласа с разводами и в розовых туфлях. Знаменитая модельерша в чем-то мешковатом и страхолюдном — сапожник всегда без сапог, это факт. Стайка щебечущих девиц, одетых в переливчатые лоскутки и высоченные ботфорты. Девушка в белом, девушка в оранжевом, девушка в черном, которая при ближайшем рассмотрении оказывается юношей. Комплименты, льстивые речи, звон бокалов…
Помимо моей воли эта ярмарка тщеславия захватывает меня. Я передвигаюсь зигзагами в толпе, стараясь не терять из вида потенциальную жертву Алису Лазареву, которая расточает улыбки направо и налево. Паша Ласточкин рядом со мной собран и сосредоточен. Я бросаю на него косой взгляд. Где-то в родословной у него наверняка притаился англичанин. Черт, ну почему у меня нет этого хладнокровия, этой поразительной сдержанности, этого умения держать себя в руках в любой ситуации, которое на самом деле объясняется огромным чувством внутреннего достоинства? Среди такого скопления знаменитых, богатых и важных людей я ощущаю себя потерянной. Они смеются, веселятся, обсуждают меню, а я остаюсь чуждой их веселью; они рассказывают друг другу смешные случаи из жизни их общих знакомых, а я не могу даже сообразить, о ком идет речь. К нам подходит Георгий Лазарев.
— Я очень рад, что вы выполнили мою просьбу и арестовали эту ненормальную, — говорит он. — Алиса сразу же почувствовала себя гораздо лучше, когда узнала об этом.
Значит, правду говорят: больше всего мы ненавидим не тех, кто причинил зло нам, а тех, кому причинили зло мы. Но, так как ответить нам с Ласточкиным нечем, мы предпочитаем промолчать.
— Она уже созналась, что хотела убить Алису? — беспокойно осведомляется банкир.
— Нет, — коротко отвечает Ласточкин, и это правда.
На лице Лазарева — неприкрытое изумление:
— Как? А я думал, при вашем арсенале средств…
Так, все ясно, можно не продолжать. Я вижу, что Паша, несмотря на свое хваленое самообладание, с трудом сдерживает злость.
— А что, если Оля Баринова вовсе не убийца и вообще этот звонок — шутка какого-нибудь желтого репортера? — прихожу я к нему на помощь.
— Собственно говоря, это вы и должны были выяснить, — ставит нас на место банкир. — Да и, по правде говоря, в вашем присутствии здесь нет никакой надобности. Я удвоил охрану, даже утроил, так что ничего на вечере не произойдет и произойти не может. — Он победно смотрит на нас.
— Собственно говоря, это вы и должны были выяснить, — ставит нас на место банкир. — Да и, по правде говоря, в вашем присутствии здесь нет никакой надобности. Я удвоил охрану, даже утроил, так что ничего на вечере не произойдет и произойти не может. — Он победно смотрит на нас.
Квик! Что называется, раздавил словом. Знай сверчок свой шесток, не садись не в свои сани и так далее.
— Ну, как знать, может, вам еще представится случай овдоветь, — отвечает Павел, у которого язык порой становится острее бритвы. — В нашей жизни ни в чем нельзя быть уверенным. — И он мило улыбается.
У меня создалось впечатление, что Лазарев вот-вот бросится на него, но, к счастью, Алиса каким-то непостижимым образом учуяла, что грядет скандал, и поспешила к нам. Она послала мужа приглядеть за горой подарков, сообщила, что чрезвычайно рада нас видеть, и велела ни о чем не беспокоиться. Главное — что мы упекли эту дуру Ольку, а все остальное — пустяки.
К ней подошел головастый мальчик и робко поглядел на нее снизу вверх. Алиса обняла его и притянула к себе:
— Вот он, мой Сашенька, мое сокровище! Ну что, сокровище, тебе весело?
— Не-а, — отвечало «сокровище», поглядывая на нас и застенчиво почесывая нос.
— Это ваш сын? — спросила я.
— Да. Ему шесть лет, и он уже говорит на трех языках. Саша, как по-французски будет «рыба»?
— Не помню, — после паузы со вздохом признался мальчик.
— Ну и правильно, лучше учи английский.
Тут к нам подошла какая-то актриса и изъявила желание познакомиться с Ласточкиным. Почему-то она решила, что он продюсер, и, когда ей указали на ее ошибку, удалилась с разочарованием на лице.
Алиса представила нас какому-то диджею, который уже напился так, что не держался на ногах, вице-президенту банка, похожему на добродушного моржа, и своему первому мужу Сергею Шестопалову, который также присутствовал на вечере. Признаться, я с любопытством вгляделась в этого человека, из-за которого Оля Баринова была готова покончить жизнь самоубийством. Скажу сразу же, что если б мне предложили покончить с собой из-за мужчины, то я бы, скорее всего, выбрала Пашу Ласточкина, но уж точно не этого низкорослого толстячка с водянистыми глазами и усами щеткой. Возможно, когда у Шестопалова водились деньги, он производил более благоприятное впечатление, но теперь это был самый скучный человек, которого можно себе вообразить. Он довел до нашего сведения, что погода стоит замечательная, что Алиса — прекрасная женщина и лучшая на свете мать, что завтра погода будет еще лучше, чем сегодня, и после этого, к счастью, удалился, не то нам пришлось бы выслушивать прогноз на послезавтра и на следующую неделю.
Вечер меж тем продолжал идти своим чередом. От блеска драгоценных камней и хрустальных бокалов у меня уже начало рябить в глазах. В голову стали закрадываться всякие скверные мыслишки вроде той, что зря мы тут корчим из себя Шерлоков Холмсов, все равно это ни к чему путному не приведет. Богатые до ужаса не любят умирать, и если Лазарев сказал, что охрана у них на высоком уровне, значит, так оно и есть. Да и вообще, вся эта история со звонком, который мы, как последние идиоты, восприняли всерьез, — полнейшая ерунда.
— Добрый вечер! — прозвенел над самым моим ухом знакомый голос.
Я подпрыгнула на месте, чуть не пролив на себя шампанское. Позади меня стоял Юрий Арбатов. Я должна сейчас написать, что вовсе не обрадовалась его появлению, но честно скажу — это было совсем не так. Меня не покидало ощущение, что мы присутствуем на каком-то празднике фальши, что и улыбки, и комплименты, расточаемые имениннице, на самом деле ничего не значат. А вот в Арбатове странным образом не было ничего фальшивого. Он казался именно тем, кем являлся на самом деле, — опасным, но притягательным человеком, который способен позволить себе самую недоступную роскошь в наши дни — быть не таким, как все.
— А я и не знала, что вы здесь будете, — промямлила я.
— Я тоже не знал, — парировал он.
На глупую светскую реплику — достойный ответ.
— Кстати, вы так и не сказали, понравились ли вам цветы, — продолжал он, покачивая бокал в пальцах.
— Какие цветы?
— Те самые, что я вам прислал. Разве вы их не получили?
Я стояла, озадаченно глядя на него. Только теперь, вблизи, я заметила, какие у него длинные ресницы.
— А, ну да, цветы, — наконец выдавила я из себя. — Хорошие цветы, да.
Зря я это сказала, зря.
— Хотя я вообще-то больше люблю орхидеи, — исправила я положение.
— Хорошо, что вы это сказали. Значит, в следующий раз я пришлю орхидеи.
Вот оно как! Мысль номер один: он издевается надо мной. Мысль номер два: и ничего подобного. Просто я ему для чего-то понадобилась, и все это он делает с дальним прицелом.
— Завтра вы получите разрешение на эксгумацию, — продолжал Арбатов.
— Так скоро? — вырвалось у меня.
— А вы бы предпочли подождать?
Черт, куда запропастился Паша? Только что он ведь был рядом со мной, и нате вам — куда-то делся.
— Вам очень идет это платье, — сказал Арбатов.
Потрясающий у нас получался разговор: от цветов к трупам, а от них к платьям. Не удержавшись, я фыркнула. Одежду для вечера я выбирала так долго, что в конце концов поняла, что мне ничего не нравится, и надела на себя первое, что попало под руку. И уж, конечно, платье мое не могло идти ни в какое сравнение с нарядами, которые я наблюдала вокруг себя.
— Чему вы смеетесь? — удивленно спросил мой собеседник.
Я сделала над собой усилие, чтобы принять серьезный вид.
— Да бросьте вы, ей-богу… Как будто я не понимаю, что на самом деле я нужна вам так же, как прошлогодний снег.
Мой собеседник нахмурился:
— Вот как?
— Не морочьте мне голову, — уже сухо сказала я. — Терпеть этого не могу.
Пусть у меня наивный вид, как недвусмысленно мне дал понять мой напарник, но считать себя совсем уж идиоткой я никому не позволю. И тут я уловила кое-что, витавшее в атмосфере, — назовем это аурой зависти. Да-да, на этот счет женщины никогда не ошибаются: именно зависть, и странным образом причиной ее была я. Взять хотя бы барышню напротив, в лиловом, которое ей идет, как корове мандолина, и ее подружку, чьи губы вот-вот лопнут от силикона; а вон там, в углу, девушки в лоскутках и ботфортах тоже поглядывают на меня с типично женским выражением — смесью неприязни, зависти и готовности злословить на твой счет. Неужели все дело и впрямь в моем платье? Черта с два, никакое платье не может вызвать такой шквал недоброжелательства. Все дело было в человеке, с которым я разговаривала так запросто, что со стороны казалось, словно мы с ним давние друзья — или нечто куда более близкое.
В следующее мгновение я перехватила встревоженный взгляд Алисы, которая о чем-то переговаривалась с охранниками. Возле нее стоял Ласточкин, и, ни мгновения не колеблясь, я поспешила туда.
— В чем дело, Паша? — спросила я вполголоса, подойдя к нему.
— Георгий Лазарев куда-то пропал, — ответил он мне так же тихо, заботясь о том, чтобы никто его не услышал. — Его не могут найти.
— Кажется, он пошел присмотреть за подарками, — заметила я.
Ласточкин быстро взглянул на меня, взял под руку и повел к выходу. За дверями, украшенными иллюминацией, нас встретили двое охранников, и их обескураженный вид мне не понравился.
— Подарки, — быстро проговорил Паша, поравнявшись с ними. — Куда их складывают?
— Идемте, я вам покажу, — отозвался один из охранников.
В полном молчании мы прошли по коридору, и охранник толкнул небольшую дверь. За ней обнаружилась кокетливо обставленная комната, почти вся заполненная коробками и пакетами.
— Нет, тут его нет, — с сожалением промолвил второй охранник.
— Подождите, — сказала я. Мой взгляд привлек желто-голубой лоскут материи, который высовывался из-под коробок. Этот лоскут до странности походил на галстук, который надел банкир на день рождения своей жены.
Ласточкин и двое охранников стали разбирать пакеты и коробки, отшвыривая их в сторону. Не прошло и двух минут, как перед нами во весь рост предстал Георгий Лазарев, бывший банкир и бывший муж знаменитой актрисы. Челюсть его отвалилась, на пиджаке с левой стороны натекло немного крови. Наклонившись, Ласточкин потрогал пульс.
— Он мертв, — сказал Павел, выпрямляясь. — Убит ударом чего-то острого в сердце, скорее всего ножа. Словом, все почти так, как и говорилось в том телефонном звонке.
Глава 11
Ночь с 5 на 6 апреля
В голове моей взрывается самый настоящий фейерверк. Он настолько ослепителен, что на мгновение я утрачиваю всякое самообладание. Проворонили! Прошляпили! Прозевали! Олухи, ослы, кретины! И кто? Мы! Нет, в самом деле, ну где это видано, чтобы знающие свое дело опера позволили у себя под носом убить человека? И не какого-нибудь, а самого Георгия Лазарева, банкира, толстосума, почти олигарха! Столп общества! Почтенного гражданина! Пуп земли — а если и не пуп, попробовали бы вы это доказать самому Лазареву!