Ловок — не отнимешь! Знает, что предложи он награду за спасение, я откажусь. А так — попробуй не возьми! И в то же время, жест широкий, все, что было, отдал. Все, конечно, но рублевое, лучше бы другое отделение бумажника опустошил, где «зеленые» лежат.
В приемной мне перегородила дорогу секретарша — крашеная блондинка тридцати четырех лет, разведенная, сыну двенадцать. Шеф для нее — еще один сын, но очень непослушный. Жену, пользуясь напряженкой, шеф отправил во Францию, где у него особняк на морском берегу, как утверждает, на Лазурном. Я уверен, что не совсем особняк и совсем не на Лазурном берегу, а где-нибудь рядом, где недвижимость подешевле. Шеф время от времени летает туда, а остальные невзгоды выплакивает в объемную грудь секретарши.
— В кого стреляли? — встав грудью на моем пути, спросила она.
Я повторил версию про петарду.
— И мой позавчера притащил какую-то гадость и взорвал на балконе. Я думала, весь дом сожжет…
О сыне и шефе она может болтать часами, поэтому я перебил:
— Ты чего сегодня такая нарядная?
Она запнулась, минуты две поосмысливала вопрос, ответила очень серьезно:
— Весна.
— И у тебя тоже?!
Еще три минуты — и заулыбалась. Уверен, что мою шутку она прокрутит со всеми знакомыми, выдавая ее за свою.
На улице я прошелся по местам боевой славы, нашел гильзу от ТТ. В милицию заявлять, конечно же, не буду, хотя бы потому, что не прописан в Москве. Мой бывший однокурсник, который тоже «московский мексиканец», возвращался вечером с рынка, где торгует турецким барахлом. Ему дали трубой по балде, забрали товар и деньги, а он отлежался дома (в больницу только по «скорой» попадешь или в платную, где семью семь шкур сдерут), не заявив в милицию, чтобы не потратиться еще больше, занял у меня денег и начал подниматься снова. Те, кто его гробанул, подождут, когда он встанет попрочнее, и снова сшибут трубой.
Я спрятал трофейный пистолет в тайник за задним сиденьем, написал на листке бумаги номер белых «жигулей» и поехал в спорткомплекс «Олимпийский», где три раза в неделю тренируюсь. У первого же гаишника, довольно зажравшегося на вид, я остановился. В деньгах, врученных мне шефом на бензин, были лишние сто пятьдесят тысяч. Треть этой суммы я потратил на его благо — сунул гаишнику вместе с листком, на котором был номер белой «пятерки».
— Слышь, командир, пробей, чья это машина, — предложил я ему, — а то помял меня стоячего и чухнул, думал, никто не видел!
Крыло, действительно, было помято, но случилось это вчера возле ресторана, и виновник, знакомый шефа, щедро заплатил за нанесенный ущерб.
Мусор внимательно посмотрел на цифры на купюре, потом — на листке. Связавшись по рации с центральным пультом, попросил пробить номер киллера. Минуты через три ему ответили, что машина в угоне.
— Где он тебя стукнул? — наехал на меня гаишник.
Я назвал переулок, где машина поджидала наемного убийцу.
— С полчаса назад это случилось.
Гаишник передал сведения на центральный и напал на меня:
— Давай права и техталон.
— Пожалуйста, — я дал ему и то, и другое. — Но ведь это он меня стукнул, а не наоборот!
— Разберемся. — Он проверил документы. — Машина фирмы?
— Ну да! Что я теперь шефу скажу?! Придется за свои ремонтировать!
— А-а… — разочарованно потянул гаишник, поняв, что больше с меня ничего не слупит. — Ладно, ехай.
Два раза в год, обычно ранней весной и в конце лета, у меня случаются полосы невезения. И в остальное время бывали неприятности, но отдельные и не крупные. Зато в эти два периода ко мне так и тянутся женщины. Подозреваю, что начинаю изучать флюиды, которые вызывают у женщин чувство жалости, сострадания. И у шефа так же, и наши периоды в этом году совпали.
Он сидит на заднем сиденьи машины рядом с очень личной секретаршей и делает вид, что внимательно слушает ее, а она прямо топит его в потоке жалости, выплескивающемся из ее коровьих глаз, и заодно рассказывает мне об очередном милицейском беспределе.
— …Представляешь, повзламывали двери в квартиры, забрали всех, кто был дома, затолкали интеллигентных людей, как бандитов, в эту их машину с решетками и повезли в участок. Ужас, что творится!
— Долго продержали? — спрашиваю я, довольный тем, что облаву проводили в обед, когда я уже был на работе.
— Часа полтора. Составили протоколы, собрали с них по десять тысяч — без квитанций, просто так!
— На опохмелку, — уточняю я.
— А на что же еще?! В милиции только пьянь и работает, нормальный человек туда не пойдет! — сообщила секретарша и начала пересказывать впечатления одной из пострадавших, театральной режиссерши из четвертой квартиры.
Слушать было забавно. Но когда сам оказываешься в подобной ситуации, понимаешь, что ты — никто, даже ничто, с тобой могут сделать все, что захотят, и управы на них не найдешь. Бандиты снизу, бандиты сверху — отбивайся, как умеешь! С нижними я почти наравных, кто из нас окажется умнее, смелее и точнее, тот и победит, а от верхних пистолетом не отобьешься: на их стороне закон.
— Снова дань требовали? — спросил я шефа.
— Да, но уменьшили до сотни.
Я остановился у ворот элитного поселка. Из будки вышел охранник с АКМС на плече, заглянул в салон через опущенное мною стекло, посмотрел на меня. Я кивнул: все в порядке. Он махнул рукой, чтобы напарник открывал ворота. Я проехал по чистой широкой улице между двух-трехэтажными коттеджами, окруженными молодыми деревцами, лишь изредка попадались старые сосны, не вырубленные при застройке. Около коттеджа шефа я вышел из машины, осмотрелся. После налета прошла неделя, но шеф до сих пор не расплатился с кредитором. Значит, будет повторение: деньги заряжены, должны выстрелить. Я осмотрел зарешеченные окна и стальную дверь. Они были в порядке. Такой защиты хватит минут на двадцать, не больше, но за это время должна подоспеть охрана. Их тут много и платят им хорошо. Я проводил шефа и секретаршу в дом, попрощался с ними. На выезде из поселка охранник лениво помахал мне рукой. Я помахал в ответ.
Проехав с километр, я увидел голосующую девушку. Впереди идущий «мерс» остановился, но она отрицательно покачала головой и шагнула к моей машине. Фигурка у девоньки на загляденье, а походка — будто по подиуму дефилирует. Я опустил стекло на правой двери. В окно заглянуло красивое личико, узкое, с длинными прямыми каштановыми волосами и темно-карими, почти черными глазами, даже казалось, что нет радужных оболочек, одни зрачки.
— До ВДНХ подвезете?
Голосок у нее милый и с крючочками, которые зацепили что-то в моей душе и заставили это что-то запеть.
— Садись, — пригласил я.
— А сколько возьмете?
— Два раза улыбнешься — и хватит.
Она улыбнулась в первый раз и села на переднее сиденье. Салон машины, как мне показалось, девушка осмотрела с явным снисхождением.
— В «мерс» бы села, он роскошнее, — не удержался я. Завтра же снова напомню шефу, что пора менять машину.
— Водитель не понравился, на маньяка похож, — сообщила она.
— Я, значит, не похож?
— Нет.
Врет, боится и меня, я чувствую напряженность, исходящую от нее. Если посоветую успокоиться, заведется еще больше. Поэтому пытаюсь отвлечь разговором.
— Работаешь, учишься?
— И то и другое.
— Где?
— Учусь на экономиста, — отвечает она неохотно, давая понять, что будущая профессия ее не сильно волнует, — а работаю… работала фотомоделью.
— И не пошла навстречу хозяину?
— Он педик. Его заказчику. Еле отбилась.
Она смотрит на запястья, показывает и мне синяки на них, затем открывает сумочку, ищет что-то, как я догадываюсь, сигареты. Я достаю из бардачка початую пачку дамских. Мы с шефом не курим, держим их для секретарши, которая время от времени вспоминает, что современная женщина должна пускать в глаза не только пыль, но и дым.
Попутчица закуривает, делает несколько быстрых затяжек, немного успокаивается.
— Пригласили поужинать, обсудить планы на весну, а на самом деле… — она швыряет недокуренную сигарету в окно.
— Как тебя зовут?
— Вера.
— Редкое теперь имя, — говорю я и называю свое, очень распространенное.
Мы подъезжаем к ресторану, который принадлежит шефу. Подозреваю, что кабак был куплен, чтобы меньше тратиться на застолья. Шеф здесь проводит почти все деловые встречи и ужинает, когда возвращается домой один. Мне здесь открыт неограниченный кредит, официанты не шибко рады мне, но боятся и, значит, уважают. Был среди них один слишком борзый. Был, да сплыл, стоило мне заикнуться шефу.
— Я тоже не успел поужинать, правда, по другой причине, — сообщаю Вере и киваю на ресторан: — Зайдем?
Вера смотрит на меня с подозрением.
— Угощаю. Просто так. Потом отвезу тебя на ВДНХ — и больше не встретимся.
Она улыбается во второй раз и смотрит на меня игриво, смело — мне даже показалось, что передо мной сидит другой человек.
— Земля тесная! — весело сообщает она.
— Мне кажется, что ты жутко честолюбива и жутко закомплексованна, — произношу я возникшую догадку. — Как эти противоречия уживаются в тебе?
Она покраснела так, словно я заглянул в ящик шкафа, где лежало ее старое нижнее белье.
Я остановил машину у недоделанной клумбы. Вырыли яму метровой глубины, окружили невысоким бортиком из дикого камня, но завезти чернозем и посадить цветы не успели, отложили до весны. Если бы не темный, ноздреватый снег на дне ямы, она бы напоминала могилу.
— Я по гороскопу Близнец, — ответила после паузы Вера и выбралась из автомобиля.
Разбудил меня звонок в дверь, довольно продолжительный, точно у кого-то приклеился палец к кнопке. Затем начали вышибать дверь. Грохот усиливался в пустых комнатах, казалось, что ломают весь дом. Я встал с матраца, надел спортивные штаны.
— Кто это? — спросила Вера, натягивая одеяло до подбородка. — Бандиты?
— Да, бандиты в форме — милиция.
— Что им надо?
— Денег. Одевайся быстрее, а то у них с хорошими манерами туговато.
Я подхожу к входной двери, спрашиваю:
— Кто там?
— Милиция! — орет кто-то, не участковый.
— Просуньте под дверь удостоверение и ордер на обыск, — тяну я время, понимая, что не увижу никаких документов, только разозлю мусоров еще больше.
— Я тебе сейчас просуну! — орет этот кто-то и приказывает кому-то из своих: — Вышибай!
— Я прокурору звоню, — предупреждаю я.
— Сейчас ты у меня дозвонишься! — слышится из-за двери.
Кто-то с разбегу врезается в дверь. Новый замок, поставленный мною вчера вечером вместо вышибленного мусорами в обед, с натугой отражает натиск. С косяка сыплется пыль и комки то ли паутины, то ли грязной ваты. Я быстро считаю до четырех, пытаясь утихомирить злость и затолкать поглубже человеческое достоинство: в общении со скотами оно будет мешать. Напомнив самому себе, в какой стране живу, открываю замок и быстро отступаю в сторону.
Первым влетает громадный сержант с черными от грязи или мазута руками, которые он выкидывает вперед, чтобы не врезаться мордой в стену. На поблекших от старости обоях остаются темные отпечатки его больших ладоней. Вторым вваливается подполковник — ушастый недомерок, страдающий, судя по походке, комплексом Наполеона. Уверен, что в детстве он болел энурезом и в пионерском лагере был посмешищем отряда. В милицию пошел, чтобы отомстить за те унижения.
— Кто такой? — наезжает на меня подполковник.
— Человек, который звучит гордо, — с издевкой отвечаю я.
— Сейчас ты у меня позвучишь! Почему дверь не открывал? Привлеку за сопротивление властям!
— Власти приходят с ордером прокурора.
— Молчать! Наручники надену! — брызгает слюной ушастый недомерок. — Страна, понимаешь, в опасности, а он!..
Хотел я ему кое-что сказать, но услышав про страну, заткнулся, задумался над вопросом: чем больше крыша съехала, тем выше звание, или сначала звание, а потом крыша?
Участковый проник в квартиру скромненько, я не сразу заметил его. На свое начальство он смотрел с такой же иронией, как и я.
— Кто еще здесь живет? — стараясь казаться грозным, спросил подполковник.
— Никого.
— Проверим.
Он ввалился в первую комнату, пустую, обошел ее по периметру. Во второй проделал то же самое. Войти в третью я ему не дал, стал перед дверью и произнес спокойно:
— Там женщина одевается.
— Проверим, — подполковник попытался отстранить меня.
Он оказался слабее, чем я ожидал. Да и зачем начальнику мышцы, ему нужна задница крепкая, чтобы высидел целый рабочий день в кабинете.
— Сержант, наручники! — взвизгнул райотделовский наполеон.
Сержант пожал широкими плечами и недоуменно посмотрел на участкового. Тот, наученный долгим общением со скандальными и сутяжными москвичами, на рожон лезть не стал, попросил громко:
— Дамочка, поторопитесь!
Вера постучала в дверь, давая понять, что одета. Я вошел первым и стал рядом с ней, потому что от «спасителя Отечества» можно было ожидать чего угодно. Вера была бледна, будто милиция застукала ее с поличным во время кражи. Мне захотелось защитить ее, спасти от мусоров и в то же время овладеть ею, страстно, напористо.
— Кто такая? — рявкнул ушастый недомерок.
— Гостья, — ответил я. — Прописана в Москве.
— Паспорт, — требует у нее подполковник.
— У меня нет с собой, — испуганно лепечет Вера. — Я же не знала. Он дома, можете проверить…
Подполковник замечает стоящий на полу у матраца черный телефонный аппарат образца шестидесятых годов, довольно хмыкает, берет трубку и набирает номер.
— Фамилия, имя, отчество? — спрашивает он у Веры.
— Полетаева Вера Ефимовна.
— Адрес?
— Бориса Галушкина, девять, комната семнадцать-тринадцать.
— Общежитие?
— Да.
— Совпадает. Можешь идти. — Он поворачивается ко мне. — Давай паспорт.
Я даю документ и начинаю одеваться на выход. Вера отходит к окну, открывает косметичку и пытается привести лицо в порядок. Краем глаза слежу за ней. Макияж — дело интимное, наблюдать за процессом позволяют близкому мужчине или тому, кого мужчиной не считают. Мусора явно не относятся к близким…
— Ага, не москвич! — радостно орет райотделовский Наполеон. — Понаезжали тут! Страна гибнет, а они шляются туда-сюда!
Он отдает мой паспорт участковому, смотрит на Веру, подыскивая, наверное, к чему бы придраться. Не найдя, к чему, бросает мне:
— Быстрей одевайся и вниз, в машину!
Они втроем выходят, вскоре я слышу, как вышибают дверь в квартиру напротив.
Вера докрашивает ресницы, прячет косметичку в сумку. Прижавшись грудью к моему плечу, говорит шепотом:
— Я так испугалась.
— Напрасно. Обычный милицейский беспредел. В провинции еще и не такое вытворяют, московские скромнее.
— Боже, как я хочу уехать из этой проклятой страны! — произносит Вера так отчаянно, что мне становится страшно за нее.
— А мне здесь нравится: не соскучишься.
Возле дома стоял микроавтобус, переделанный в милицейскую машину, с «обезьянником» в задней части и решетками на окнах. Возле него восемь жильцов нашего дома ждали следующей команды. Театральная режиссерша, женщина за сорок, расхаживала по двору и курила. На ней был коричневый балдахон с разрезами, который развевался на ходу, и чудилось, что режиссерша машет крыльями: то двумя, то тремя, то сразу полудюжиной. Она была спокойна, видимо, потому, что вчера уже прошла через подобное унижение.
Из-за машины выскочил старший сержант с такими же ухоженными усами, как у лейтенанта, который наведывался к нам неделю назад. Такое впечатление, что в мусора они пошли, чтобы никакая работа не мешала отращивать усы.
— Куда?! — преградил он дорогу нам с Верой. — В машину!
— Она москвичка, — сказал я, — ее отпустили.
Поморщив лоб, он бросил взгляд на дверь в подъезд, ожидая увидеть там начальство и узнать, как действовать. Не увидев никого, расправил усы побоевитее и решился:
— Пусть идет. А ты вернись!
— Вернусь, не боись. Мой паспорт у вашего наполеона.
Старший сержант улыбнулся. Видимо, о мании величия начальника знали все подчиненные.
Мы прошли с Верой метров десять. Со мной редко бывает, чтобы влюбился так просто и так глубоко. И чтобы так сильно боялся потерять. Я не хотел отпускать ее, но и везти в мусорятник — тоже. Произошел редкий в моей жизни случай, когда не знал, что делать. Любовь наехала неожиданно, я не успел подготовиться к обороне, а теперь уже и не хотел защищаться.
— Тебя надолго заберут? — спросила Вера с сочувствием.
— Часа два подержат, соберут дань и отпустят.
— Значит, вечером будешь свободен?
— Не сразу. Надо будет шефа отвезти в ресторан, тот самый, где мы были вчера. В половине седьмого у него там встреча. Потом отвезу его домой. Часам к одиннадцати освобожусь.
— Поздно, я уже буду в церкви.
— В какой? Я встречу после службы.
— Еще не знаю. с подружками договорилась, что позвоню, вчера надо было… Давай завтра встретимся. Ты же выходной? — губы ее сложились в улыбку, но глаза прятала, потому что из них, как из мигающих прожекторов, выстреливались нехорошие, злые лучи: так относятся к липкому, нудному любовнику, которого не на кого променять и терпеть надоело.
— Да, — ответил я, тоже потупив глаза.
— Я позвоню, — она легонько губами коснулась моей щеки, кончиками пальцев как бы промокнула след от губной помады, резко развернулась и торопливо застучала каблучками вниз по переулку, ни разу не оглянувшись. Если бы оглянулась, то услышала бы номер моего телефона, который она не знает.