– Вот и все! – хрипло сказал Хакмар, тяжело опираясь на поставец здоровой левой рукой.
Стоящая у откинутого полога Аякчан вытянула шею, пытаясь рассмотреть изделие Хакмара, но хозяин кузницы шагнул ближе, закрыв от нее наковальню.
– Вот это? – сказал он, и тон его был странным. Вовсе не довольным, скорее печальным, словно то, что он видел, было самым грустным зрелищем в его жизни. Неужели выгонит? Аякчан перевела испуганный взор на мальчишку: Хакмар был бледен, по лицу его катился пот. Он сглотнул, будто собираясь что-то сказать… но вместо этого пошатнулся и стал тихо оседать на пол. Подскочившие с двух сторон кузнец и Донгар подхватили его под руки.
– Да ты никак ранен, парень, – испуганно пробормотал кузнец, глядя, как на плече Хакмара медленно проступает багровое пятно, и вдруг громко заорал: – Ингама! Инга! Жена! Иди сюда!
Послышался топот ног, и, удивленно покосившись на стоящую у порога Аякчан, в кузницу вбежала женщина – примерно одного возраста с хозяином кузницы, не старше девятнадцати Дней.
– Что тебе, Бута? – недовольно спросила она, вытирая испачканные в тесте руки. – Что так кричишь? Ай, да у него кровь! – наконец разглядев в полумраке повисшего на кузнеце Хакмара, вскрикнула она. – Кто эти ребята, Бута? – переводя испуганный взгляд с мальчишек на Аякчан, требовательно спросила она. – Что делают они в нашем доме?
– Это ученик одного моего давнего друга, – не оглядываясь на жену, отрывисто бросил кузнец. – Они погостят у нас пока. Приготовь воды и полотна чистого – видишь, перевязать надо парня – и… давай, разжигай печь, подкорми ребят с дороги.
– Но… – Ингама продолжала вертеть головой, как сорока, – похоже, гости, да еще такие многочисленные, ее вовсе не радовали. – Конечно… Ты в доме хозяин… Только… С едой-то у нас… Не очень… А ведь своя дочка есть…
– Ничего – не обеднеем, – тряхнул головой кузнец. – Давай, давай – делай, что я сказал! Только сережки свои забери – ты их починить просила! – с деланой небрежностью бросил он и медленно поднял за дужки пару выкованных Хакмаром серег.
Аякчан прерывисто вздохнула. Дешевеньких дутых колечек больше не было. Нежно позванивая и загадочно мерцая в свете весело танцующего Огня, в руках Буты плавно раскачивались ажурные творения из тончайшего сплетения серебряных нитей. Это были не серьги, это были… морозные узоры на окне, и сверкающая дымка над водопадом, и прозрачные шарики росы, нежно мерцающие на летней паутинке. Это было…
Аякчан увидела, как у Ингамы враз пресеклось дыхание, как вспыхнули ее глаза, лихорадочный румянец заиграл на щеках, и она протянула дрожащие руки к невесомому диву. Девочка отвернулась. Теперь она хорошо понимала печаль в голосе кузнеца Буты – печаль перед мастерством, которое никогда не станет ему доступным, терзающую так же сильно, как и ее нынешняя печаль перед красотой, к которой она никогда не сможет даже прикоснуться.
Свиток 20 Подтверждающий общеизвестный факт, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок
– Тут и на троих-то есть нечего, а уж на шестерых… И не стыдятся у ребенка кусок отнимать! – возящаяся у очага Ингама покосилась на Аякчан, проверяя, достаточно ли хорошо та слышит ее ворчание.
Упомянутый ребенок, четырехдневная Нэлэнчик, оторвала жадные глазенки от разложенного по столу толстого сига и испуганно покосилась на Аякчан, словно и впрямь боясь, что та сейчас схватит рыбину и убежит. Аякчан старательно сделала вид, что ничего не заметила, с деланой задумчивостью погрузившись в созерцание пляски Голубого огня в очаге.
В конце концов, они смогли перевязать Хакмара и даже напоить его оленьим молоком. Когда измученный парень заснул, она тут же отправила Донгара за водой и наконец-то вымылась целиком, с головы до ног, и перестирала затвердевшую от грязи одежду. Пока Ингама бегала к мужу в кузницу жаловаться на наглость нежеланных гостей, заплюхавших водой всю кухню, Аякчан даже успела стянуть платок и наскоро прополоскать волосы. А потом и Донгара заставила вымыться! Если в тайге запашок этого так называемого шамана еще как-то ветром отдувало, то нюхать его в закрытом помещении у нее не было уже ни физических, ни душевных сил! А этот тундровый засра… ах, извините, недомыток, в лохань лезть ни в какую не хотел! Сдавленным шепотом, чтоб не услышала любопытная Ингама, Аякчан пришлось пригрозить ему Храмовым проклятием за нечистоту телесную, наверняка влекущую за собой нечистоту помыслов, и только тогда дрожащий мальчишка сподобился влезть в бадью. И сидел, глядя, как многодневная грязь отделяется от его тела – а рожа была такая несчастная, будто он с лучшим другом расставался!
А потом Аякчан и Донгар начали зевать наперегонки, словно вся усталость долгого пути враз навалилась на них, – и уснули по обе стороны от Хакмара, так и не догрызя подсунутые им хозяйкой горелые лепешки. Проснулась Аякчан поздно, очень поздно. Натянула высохшие штаны, волосы, на которых не осталось и капли черной краски, тщательно укрыла платком. И теперь сидела на лавке в углу, дожидаясь, пока Ингама наконец перестанет ворчать и сподобится сделать из лежащего на столе сига хоть что-то съедобное. Вот поест – и уже на сытый желудок придумает, что бы такое наплести здешним жрицам, чтоб те дали ей связаться с Айгыр.
– Вокруг невесть что творится, а Бута бродяг приваживает! – громко стуча мисками, продолжала бормотать Ингама, похоже, раздраженная молчанием девочки. – Понаехали тут – цены и подскочили! За нож, что Бута выковал, одну рыбину всего торговка и дала – никогда такого не было! А в ней половина веса – потроха, считай, на выброс пойдут. А скоро небось и того не будет, потому что вы все лезете и лезете, пропади вы пропадом, стойбищные! – выкованные Хакмаром серьги подрагивали и нежно позвякивали, когда Ингама трясла головой от возмущения.
– Они – пропадом, а вы – в городских колодцах рыбку ловить станете? – лениво поинтересовалась Аякчан.
Ингама недоуменно захлопала глазами, похоже, даже не понимая, что ей сейчас сказали. Аякчан зло скривила губы. Ну не объяснять же этой дурехе, что дальше и впрямь будет хуже, но не потому, что беженцы лезут в ее драгоценный город, а потому, что большая часть их, бедолаг, и так уже пропала – в мэнквовых желудках или в Алом пламени чэк-наев. Обезлюдели стойбища Югрской земли – и кто теперь рыбку-то поймает? Вот эта говорливая Инга? Ну ладно, кузнецовой женке, может, и впрямь такие вещи понимать ни к чему, а вот любопытно, что себе жрица-наместница да ее Совет думают? Паники они испугались, город закрыли! Как же! За добро свое они испугались, за Храмовые запасы! А подумать своими дурными голубоволосыми головами – откуда на безлюдье-то новые запасы возьмутся? А Храмовый налог? Кто его платить станет? Не-ет, передаст Черных Айгыр, будет просить верховную, чтоб перевела ее из школы – в Югрской земле еще долго голодно будет! Вот прям как сейчас! – Аякчан прислушалась к ворчанию в пустом желудке.
– Попробуй к торговке в этих серьгах сходить, – примирительно предложила она Ингаме. – Может, за еще одну такую же пару она даст больше, чем за какой-то нож!
– Но я совсем не хочу, чтоб у кого-то были такие же! – снова возмутилась Ингама, невольно прикрывая серьги ладонями.
– А Хакмар хочет есть, – прислушиваясь к стуку молота в кузнице, возразила Аякчан. Не след бы Хакмару сейчас работать – с раненой рукой да на пустой живот! – И дочка твоя тоже. – Если эта дуреха не соображает, что работников хорошо кормить надо, может, хоть ребенка пожалеет.
– Я получше тебя знаю, чего хочет моя дочь, – одарив Аякчан уничтожающим взглядом, фыркнула жена кузнеца. Она явно заколебалась, искоса поглядывая на девочку. Наконец, видно, решившись, сдернула с крючка меховую безрукавку и, строго сдвинув брови, уставилась на девчонку. – Смотри у меня! Дом не пустой, Бута… где-то здесь Бута. По хозяйству возится! И ты тоже, чем сидеть, как жрица в гостях, дров бы, что ли, наколола…
– Я совершенно не умею колоть дрова! – обворожительно улыбнулась Аякчан. – Топор вам сломаю.
Она ведь и в самом деле жрица! Будущая… Не будет она дрова колоть, еще недоставало! В стойбище, у отца с мачехой, на всю жизнь топором намахалась, хватит!
– А что вы, стойбищные, вообще умеете, кроме как есть! – презрительно выдохнула Ингама и, бросив дочери: – Нелька, приглядывай за ними! – направилась прочь, горделиво позвякивая сережками.
– Эй, погоди! А что есть-то? – подпрыгнула на лавке Аякчан, не ожидавшая такого быстрого результата своих слов. – Рыбу кто приготовит? – косясь на разложенного по столу сига, крикнула она вслед кузнечихе, но та уже вымелась прочь со двора и горделиво зашагала по улице, ловя взгляды прохожих на покачивающихся в ушах серьгах.
– Неправду мамка сказала – папки на самом деле и нету вовсе, – печально вздохнула маленькая Нэлэнчик. – Он к медной площадке, на которой в каменный мяч играют, пошел. Перековывать…
– Неправду мамка сказала – папки на самом деле и нету вовсе, – печально вздохнула маленькая Нэлэнчик. – Он к медной площадке, на которой в каменный мяч играют, пошел. Перековывать…
– А зачем ее перековывать? – все еще прислушиваясь к урчанию собственного желудка, рассеянно поинтересовалась Аякчан.
Старательно подражая матери, Нэлэнчик оттопырила губу и поглядела на Аякчан сверху вниз, что при ее малом росте было довольно затруднительно:
– Совсем стойбищная ты! Огонь у нас там с неба потек! Страшный, Рыжий – башню растопил, и площадка от него вся исплавилась, еле игроки попрыгать успели! Я знаю – папка мой там был! – явно гордясь сведениями из первых рук, задрала нос Нэлэнчик. – Он за команду городской стражи болеет. – И уточнила: – Тяжело болеет. Громко. Как думаешь, вылечится?
– Насколько я знаю, эта болезнь не лечится! – фыркнула Аякчан. Еще бы – раненый и некормленый Хакмар в раскаленной кузне корячится, пока хозяин дома, видите ли, площадку ремонтирует! Всегда считала, что этот их каменный мяч – глупость и непотребство! Но тут она посмотрела на встревоженную мордаху Нэлэнчик и поспешила успокоить малышку: – Но от нее и не помирают!
В отличие от голода!
– Был бы папка, он бы хоть лепешек напек, – грустно закончила Нэлэнчик, сглатывая голодную слюну.
Аякчан снова фыркнула – конечно, вроде тех, что Донгар в золе костра пек и даже горелую корку не срезал! Вот уж еда! Только ведь Ингаму тоже ждать – смысла нет. Сперва они с торговкой сережки обсудят, потом на беженцев сетовать начнут. А дома ребенок некормленый! В лучшем стиле наставницы Солкокчон Аякчан неодобрительно поджала губы. Готовить не хотелось. Тут только начни – потом не отвертишься. А она не какая-нибудь стойбищная женка, что дальше своего котла и не глядит! Она будет жрицей! А может, и кем побольше! Но есть-то как хочется!
Аякчан покосилась на бледное личико маленькой Нэлэнчик. Смешная, на младшую сестренку похожа, единственную из отцова семейства, кто не гнал прочь нежеланную старшую дочь. Наоборот, жалась, ластилась, когда Аякчан ее кашкой на рыбном бульоне кормила, пока мачеха, точно как эта Ингама, с соседками языком чесала. И зачем сиговы потроха-то выбрасывать? С этого сига не то что на шесть – на десять человек еды наготовить можно, если умеючи.
– Ну-ка, Нелька, где у вас молоко? – решительно вставая, спросила Аякчан.
– А в холодильнике, – Нэлэнчик кивнула на виднеющийся у самого пола квадрат холодильной ниши, вырезанной прямо в вечно мерзлой земле. – Только его брать нельзя – мамка ругаться будет!
– Авось от ругани уши не заболят, – вытаскивая из ниши замерзший белый куб оленьего молока, рассеянно буркнула Аякчан.
– Не знаешь ты моей мамки! – авторитетно сообщила девочка. – Когда она ругается, так и уши болят, и попа ноет!
Но Аякчан ее уже не слушала. Сиговы потроха полетели в кипящую воду. Аякчан наскоро разболтала в котелке несколько ложек порсы – заварится, загустеет на рыбном бульоне, быстро да сытно – и принялась сбивать с оттаявшим на очаге молоком икру да мелко посеченную сигову печень. Нэлэнчик увлеченно следила, как она орудует мутовкой, и подбирала на пальчик отлетающие капли молока. Сколотив икру с молоком в крепкую смесь, Аякчан выложила ее на куски рыбьего мяса и принялась аккуратно сворачивать тугой рулет. На широкой деревянной лопате сунула его томиться над очагом. По дому пополз одуряющий запах печеной рыбы.
– Ешь! – она плюхнула перед аж сопящей от счастья Нэлэнчик плошку с густым варевом и отхватила добрый ломоть источающего сок рыбного рулета. Нэлэнчик неверящими глазами посмотрела на выставленные перед ней миски, робко взяла ложку… Порывисто вскочила, обняла Аякчан за пояс – выше не дотянулась – и кинулась обратно к столу. Аякчан смущенно засмеялась. Ощущение было странное – она то млела от удовольствия, глядя на увлеченно чавкающую малышку, то начинала злиться – после двух Дней учебы могла б уже и не вспоминать, каково оно, у очага возиться. «Трижды шелковая» небось даже не знает, с какой стороны к чувалу подходить. – А я Хакмару в кузницу отнесу, – Аякчан подхватила с Огня котелок.
– Этот Хакмар – он твой жених? – Нэлэнчик облизала ложку.
Аякчан остановилась.
– Нет. Никакой он мне не жених, – ровным голосом сказала она. Только Хакмара ей в женихи не хватало, упаси Огненноглазая! А может… Аякчан вернулась и прихватила со стола разделочный нож. Даже если Хакмар ради рыбного рулета не станет с ней разговаривать, то уж нож-то наточить не откажется – кузнец все-таки! – От Огня отсядь подальше, а то, гляди, мордаху обожжешь! – прикрикнула она на скребущую ложкой по дну миски Нэлэнчик и побежала через двор к кузнице.
В горне весело пылал Голубой огонь, похоже, окончательно смирившийся с присутствием черного кузнеца. Стоящий у наковальни Хакмар вскинул голову – при виде поднявшей полог девочки лицо его, как всегда, стало будто высеченным из камня. Но тут ноздри мальчишки пощекотал сочащийся из котелка сытный дух, он мгновение колебался – и наконец отложив молот, шагнул Аякчан навстречу.
– Хозяйка наконец решилась нас покормить? – глядя поверх головы Аякчан, надменно спросил он.
Что бы он о себе ни воображал – на самом деле этот мальчишка даже не человек, а всего лишь ключик к ее, Аякчан, блистательному будущему! А потому она обижаться на него не станет!
– Хозяйка отправилась к подружке сережками хвастаться, – весело сказала она, водружая котелок на шаткий поставец у наковальни, и сунула мальчишке ложку в левую руку – правая висела на перевязи.
Все с тем же надменно-отстраненным видом, будто ложка сама собой выпрыгнула на него из ниоткуда, Хакмар зачерпнул еще булькающее варево – и принялся наворачивать с не меньшим увлеченим, чем Нэлэнчик, разве что без чавканья. Аякчан торопливо отрезала ему рулета.
– Надо же, вкусно! Да ты настоящая… как тут у вас называется – чумохозяйка? – насмешливо протянул Хакмар. – Не знал, что жриц учат готовить!
– Не думаю, что ты много знаешь о жрицах! – сквозь зубы процедила Аякчан. Ну это уже слишком! Она для него старается – а он ее чумохозяйкой обзывает?
– И не хочу знать! – отрезал он, изящно промакивая губы кузнечной ветошью, отчего под носом у него моментально нарисовались черные усы. – Был бы счастлив ни с кем из вас не знакомиться!
– Храму что, в Нижний мир провалиться ради твоего счастья? – фыркнула Аякчан, дрожащими руками собирая со стола плошки. Правильно все-таки в Храме говорят – нельзя с этими южанами по-хорошему!
– А это было бы счастьем для всего Сивира! – отрезал Хакмар, снова поворачиваясь к наковальне.
Вот и поговорили. Аякчан почувствовала, как на глазах у нее закипают слезы, и торопливо направилась к выходу.
– За обед – спасибо, – не оглядываясь, буркнул ей вслед Хакмар.
– Я еще нож хотела наточить… – шмыгая носом, чтоб удержать бегущие из глаз слезы, пробормотала она.
– Возле наковальни возьми – я новый сделал, – все так же не глядя, ответил он, тихо и, кажется, совершенно бесцельно потюкивая молоточком.
Аякчан снова отставила котелок и направилась к наковальне. Она наклонилась, перебирая ножи, пару шильев и даже запаянный чайник – сегодняшнюю работу Хакмара. В рядок лежали с десяток медных колокольцев для шаманского бубна.
– А это зачем? – Аякчан дотронулась до колокольчика пальцем, и тот сам собой откликнулся тихим, но басовитым гулом. Она прикоснулась ко второму – отозвавшаяся нота была прозрачна и исполнена печали. Третий затенькал, будто расхохотался.
– Да я и сам не знаю, – оглядываясь на многоголосый перезвон, слегка смущенно ответил Хакмар. – Донгар бубен просил починить. Вроде не к спеху, но мне почему-то захотелось сделать…
Оставив колокольчики – надо же, как некоторые гордые кузнецы готовы суетиться ради всяких полудурков! – Аякчан взяла один из выкованных ножей. Поглядела на хозяйский нож. Снова на Хакмаров.
– Почему? – не выдержав, спросила она, поднося старый хозяйский нож к творению Хакмара. – Почему они… такие?
Ножи в ее руках были вроде бы одинаковыми – два широких кованых лезвия, насаженные на простые деревянные рукояти. И в то же время совершенно разными. Принесенному из дома ножу самое место было… у очага. Он не потеряется и не сломается, и не украдет его никто. Ингама, и Нэлэнчик, и дочка ее, и внучка станут пользоваться этим ножом День за Днем, непрестанно жалуясь, что и тяжелый он, и тупой, и ручка неудобная… Хакмаров нож скользил в руку, будто ласкаясь, он словно порхал между пальцами, легко ложась и в прямой, и в обратный перехват. Лезвие хищно отблескивало в свете Огня, обещая помочь на охоте, сражаться в бою и уютно коротать вечер у костра, отхватывая от жарящейся туши истекающие соком куски. Этот нож мог стать другом. Этот нож мог стать врагом.