А утром, которое, как известно, мудренее вечера, она решила лететь в Неаполь. Что, в самом деле, из-за Лариски и путевка пропадет. А за нее, между прочим, деньги плачены. Может, кому-то все равно, а Вера не больно много зарабатывает, для нее эта сумма существенная. К тому же она уже договорилась с учениками, освободила себе неделю, теперь все менять, что ли? И всем объяснять, что она не поехала в отпуск, и все будут спрашивать, почему.
Можно, конечно, затаиться и делать вид, что улетела, а телефон отключить. Но потом, когда и правда понадобится в отпуск, уже не отпросишься. Опять же деньги, сколько она потеряет за эту неделю? Нет, надо лететь сейчас. Хорошо, что путевка у Лариски, и платила она за нее сама, вот пускай что хочет с ней и делает, а Вера ничего не знает. Если спросят в турфирме про Лариску, она только плечами пожмет – какие к ней лично претензии?
Следующие два дня прошли в хлопотах, Вера распрощалась с последними учениками, собрала вещи и рано утром отбыла в аэропорт, оставив ключи соседке Зое Михайловне, которая дружила еще с бабушкой и поэтому взялась Веру опекать. Старушка она была непротивная, но все же Веру эта опека несколько тяготила. Но иногда, вот как в данном случае, полезно было иметь верного человека.
Вера отнесла еще соседке два цветка, оставшиеся от бабушки, – столетник и толстянку.
Квартира ее была на первом этаже, летом свет загораживали кусты и деревья, так что выживали только неприхотливые суккуленты. Вера хранила цветы в память о бабушке, та же Зоя Михайловна передала ей эту просьбу. А потом привыкла к ним. Цветы чувствовали себя неплохо, Зоя говорила, что бабушка присматривает за ними сверху.
В аэропорту было, как всегда, шумно и многолюдно. Вера без труда нашла свой рейс, билеты у нее были на руках, а в турфирме сказали, что их представитель появится только в Неаполе, до Италии, мол, сами долетите.
В самолете Вера нашла свое место и села, убрав куртку наверх.
– Какие люди! – услышала она.
На место рядом с ней плюхнулся невысокий, рыхловатый и неряшливый мужичок самого непрезентабельного вида.
– Вы не ошиблись? – спросила она с тайной надеждой. – Это ваше место?
– Разумеется, вот! – Он потряс посадочным талоном. – Семнадцать В, как раз мое. Так что давай знакомиться, я – Арсений.
Так-так, значит, как обычно Вере повезло с соседом, будет теперь вязаться всю дорогу.
– В Неаполь летишь, – он не спросил, а констатировал факт, – по путевке, я знаю.
Поскольку прямого вопроса в его словах не было, Вера сочла за лучшее промолчать. Мужичок, ожидая, наверное, с ее стороны ахов и охов, откуда он знает и как догадался, разочарованно вздохнул. Затем снова приободрился и оглядел Веру пристально, наклонив голову, как будто оценивая.
Она хотела прямо спросить, с чего это он так уставился, но снова промолчала. А противный тип хмыкнул, и выражение лица у него было – мол, ничего особенного, но что делать, выбирать не приходится.
– Тебя Верой зовут, я знаю, – сказал он, и тогда Вера наконец догадалась. Значит, Лариска все-таки сумела пристроить свою путевку, и вместо нее будет теперь вот этот козел. Причем небось все рассказала про Веру. И этот… как его… Арсений считает своим долгом держаться с ней как с давней знакомой, то есть по-хамски.
– Простите… – послышался рядом неуверенный голос, – вы не могли бы поменяться со мной местами? Тут через проход моя знакомая, мы случайно встретились… мое место в конце салона, а она не может летать сзади, там душно…
Вера подняла голову, на Арсения смотрел немолодой мужчина с бородкой.
– Нет, я не хочу назад! – резко сказал Арсений. – Что возле туалета-то маяться…
– Я с вами поменяюсь! – неожиданно для себя сказала Вера. – Раз уж вам так нужно…
И поскорее встала, не глядя на Арсения. Тот вынужден был ее пропустить. Женщина через проход благодарила ее от души, мужчина улыбнулся, отчего помолодел на несколько лет. Так-то он был немолод, опирался на палку.
Вера подхватила свои вещи и ушла в конец салона. Место рядом с ней было свободно. Она села и закрыла глаза, чтобы не видеть мелькавших мимо стюардесс.
Самолет вырулил на взлет, затем разогнался и оторвался от земли. Вера выслушала инструктаж стюардессы и напутствие командира корабля, после чего собиралась заснуть. Она ужасно устала за последние несколько дней и пообещала себе, что эту неделю будет просто отдыхать. Но сон не шел, а вместо него пришли мысли о том, как же так получилось, что она, Вера, оказалась совершенно одна в целом мире, одна, хотя вокруг множество людей. А у нее нет никого, совершенно никого близкого. Ни мужа, ни любовника, ни близкого друга, ни родителей, ни братьев-сестер, ни подруг. Была у нее одна подруга, да вот получается, что и ее теперь не станет…
За два дня до сентябрьских ид, в год консульства Луция Корнелия Непота и Квинта Клавдия Цедиция, а проще говоря, в шестьсот восьмидесятом году от основания Рима, Большой цирк был полон зрителей. Больше ста тысяч человек сидело на скамьях цирка в ожидании боя гладиаторов. Больше ста тысяч человек предвкушало это кровавое варварское зрелище.
Лучшие места на скамьях цирка занимали римские патриции и всадники со своими клиентами, знатные матроны и богатые вольноотпущенники, откупщики и менялы, богатые купцы и знатные иностранцы, приехавшие в Вечный город со всех концов мира. Эти места заранее занимали для богатых и знатных зрителей цирковые жучки – нищие бездельники и пройдохи, которые этим ремеслом зарабатывали на жизнь, приходя в цирк задолго до представления и потом уступая свои места за два-три сестерция.
Но и те, у кого не было лишних денег на лучшие места, ничуть не расстраивались по этому поводу. Пусть их места были не так удобны, но и они могли насладиться кровавым зрелищем, зрелищем чужого страдания и смерти.
Цирк был полон – ремесленники и нищие, бродячие комедианты и уличные танцовщицы, мелкие торговцы и покрытые шрамами легионеры, участники военных кампаний прошлых лет, шумно обсуждали предстоящее зрелище, сравнивали достоинства знаменитых гладиаторов, делали ставки.
Среди зрителей сновали шустрые разносчики, продавцы лепешек, пирожков с требухой и жареных бобов, соленой рыбы и орехов, дешевого кислого вина и простой воды.
– Эй, поди сюда! – окликнул разносчика вина мужчина в светлом плаще с зеленой полосой по краю. По его внешнему виду было ясно, что человек он не бедный, хотя сидит не на лучшем месте.
– Сию секунду, благородный господин! – откликнулся виноторговец, протискиваясь между зрителями. – Вот он я! Извольте, у меня самое лучшее тускуланское вино!
Он нацедил вина в глиняный стаканчик, подал клиенту.
Тот пригубил, поморщился:
– Кислятина! Чистый уксус!
– Клянусь Бахусом, это лучшее тускуланское! – божился торговец, вытаращив карие глаза. – Чтоб меня пожрали демоны преисподней, ежели я вру!
– Врешь, врешь, разбойник! – Клиент усмехнулся. – Ладно, вот тебе сестерций!
– Не грех бы добавить! – Разносчик огляделся по сторонам, наклонился и незаметно вложил в руку клиента сложенный вчетверо клочок пергамента.
Глаза римлянина вспыхнули, он опасливо осмотрелся, спрятал записку в складках тоги, хотел было что-то сказать виноторговцу, но того и след простыл.
Внезапно по всему цирку прокатились рукоплескания и приветственные возгласы, постепенно превратившиеся в оглушительный гул – это зрители приветствовали появившихся консулов. Они шли в окружении друзей и клиентов. Впереди вышагивал Луций Корнелий Непот, как всегда мрачный и неразговорчивый, за ним – Квинт Клавдий Цедиций, полная его противоположность – балагур и краснобай, он что-то рассказывал моложавому сенатору.
Консулы и их спутники расселись, и распорядитель подал сигнал к началу представления.
Ворота камер открылись, и колонна гладиаторов быстрым шагом вышла на арену.
Секуторы с короткими мечами-гладиусами и большими прямоугольными щитами, ретиарии, вооруженные лишь трезубцем, кинжалом и сетью, которой они должны были опутать своего противника, гопломахи в стеганых парусиновых панцирях, с длинным прямым мечом и большим щитом легионера, фракийцы с кривыми короткими мечами, в шлемах без забрала, андабаты, которые во время сражения надевали шлемы с забралом без прорезей для глаз и сражались друг с другом вслепую, используя только слух.
Гладиаторы обходили арену под громкие поощрительные крики зрителей.
Несмотря на то что скоро им предстояло сражаться друг с другом, а многим из них – погибнуть страшной смертью, пока они спокойно переговаривались, обсуждали знакомых гетер и результаты последних скачек.
Гладиаторы обходили арену под громкие поощрительные крики зрителей.
Несмотря на то что скоро им предстояло сражаться друг с другом, а многим из них – погибнуть страшной смертью, пока они спокойно переговаривались, обсуждали знакомых гетер и результаты последних скачек.
Поравнявшись с тем местом, где сидели консулы, гладиаторы остановились, выстроились в ровную колонну и по команде ланисты дружно воскликнули:
– Привет вам, благородные мужи!
Луций Корнелий Непот промолчал, Квинт Клавдий Цедиций приподнялся и одобрительно проговорил:
– Молодцы! Хороши!
Процессия гладиаторов обошла всю арену и снова скрылась за воротами камер.
На арене остались только два бойца, которым предстояло начать сражение: фракиец и ретиарий.
Воспользовавшись тем, что все зрители поглощены увлекательным зрелищем, мужчина в светлом плаще с зеленой полосой достал обрывок пергамента, который передал ему торговец вином, и осторожно развернул его.
На пергаменте было начертано всего несколько слов:
«После третьей стражи, в таверне «Кабанья голова» возле храма Гермеса Лидийского».
Мужчина спрятал записку и стал следить за кровавым представлением.
Он не заметил, что за ним самим с верхнего ряда сидений следит сутулый человек в надвинутом на глаза капюшоне.
Проследив за мужчиной в светлом плаще с зеленой полосой, человек в капюшоне покинул цирк и поспешил в грязный и многолюдный район позади знаменитой Мамертинской тюрьмы.
Здесь в убогих хижинах и в простых землянках ютились мошенники и воры, нищие и наемные убийцы – весь тот сброд, которого хватает в любом большом городе.
Человек в капюшоне шел по узкому переулку, уворачиваясь от помоев, которые выливали прямо из окон, как вдруг навстречу ему попались двое местных обитателей – здоровенный одноглазый верзила в поношенном военном плаще и толстый коротышка в грязной тунике.
– Постой-ка, добрый человек, – обратился верзила к прохожему, – мне сдается, что ты – не из местных жителей! Чего ты здесь ищешь? Приключений?
– Чего бы он здесь ни искал, – вступил в разговор коротышка, – он и, правда, не здешний, а это значит, что он должен заплатить пошлину за проход через наши владения!
– Вот вас-то я и искал, – проговорил человек в капюшоне, – вы мне и нужны, молодчики.
– Ты нас искал? – Верзилу явно удивил такой ответ. – Зачем же?
– Не заливай! – перебил его коротышка. – Видите ли, он нас искал! Этот щеголь хочет перехитрить нас и отделаться без пошлины! Да только ничего у него не выйдет!.. – с этими словами он схватился за дубинку.
– Постойте, молодцы! Дайте мне сказать то, ради чего я пришел, и уверяю вас – вы останетесь довольны!
– Послушаем его, – миролюбиво предложил верзила, – все равно он никуда от нас не уйдет!
Человек в капюшоне подошел ближе к громилам и заговорил, понизив голос.
Вера очнулась от мыслей в своем номере на довольно неудобной кровати. Было жарко, потому что кондиционер работал вполсилы. А если включить на полную мощность, то будет очень шумно, не заснешь.
Вот и все, что заставило ее полететь в Неаполь. В конце концов, ничего такого страшного не случилось, в Неаполь все-таки, не на Колыму. Можно было бы наплевать на идиотку Лариску, наступающую на те же грабли с упорством, достойным лучшего применения, а также на ее хамскую мамашу и просто отдохнуть. Море, солнце, кругом такая красота… Не думать ни о чем, а просто впитывать это все. Но все испортил этот урод Арсений. Пристал как банный лист, а Вера не нашла в себе мужества послать его подальше. Есть такие люди – что им ни говори, все без толку, они считают такую беседу флиртом, признают только грубую силу. Ну, не драться же с ним, в самом деле, люди кругом, неудобно все-таки…
Вера встала, выключила кондиционер, от которого все равно не было никакой прохлады, и открыла окно. В комнате сразу стало легче дышать.
Как ни странно, после таких грустных мыслей Вера почти сразу заснула.
Ей снились какие-то бессвязные, отрывочные сюжеты. То она бродила по какому-то шумному, многолюдному рынку, но люди вокруг нее говорили на незнакомом языке и одеты были странно – в длинные светлые плащи, заколотые на плече, или в длинные рубахи из серого льна. В памяти всплыли слова – тога, туника, которые произносила Джульетта, еще какие-то полузабытые слова из истории Древнего мира.
Во сне кто-то дотронулся до ее плеча, Вера обернулась и увидела человека в театральной трагической маске, с перекошенным страданием ртом и пустыми глазницами…
Потом ей снилось, что она сидит на каменной скамье огромного амфитеатра, среди тысяч таких же зрителей, а внизу, на арене, на залитом кровью песке две группы людей в окровавленных бронзовых доспехах насмерть бьются друг с другом. И снова кто-то дотронулся сзади до ее плеча.
Она обернулась и увидела на следующей скамье человека в трагической маске, с черными провалами глазниц…
После этого будто незримый режиссер опять сменил декорации, смонтировал новый эпизод фильма.
Теперь Вере снилось, что она идет по узким переулкам древнего города, куда-то спешит, а за спиной у нее раздаются настигающие ее шаги. Она шла все быстрее, едва не бежала, но шаги за спиной неотвратимо приближались, становились все громче, отдаваясь гулким эхом от серых каменных стен, Вера уже отчетливо слышала шумное, хриплое дыхание преследователя. В ее душе нарастал страх, и она знала только одно – ни в коем случае нельзя оборачиваться…
Впереди она увидела дверь.
За этой дверью была надежда, спасение…
Вера бросилась вперед и принялась колотить в дверь, в кровь разбивая костяшки пальцев.
– Откройте! – закричала она срывающимся, жалким голосом. – Впустите меня!
Дверь не открывалась, никто не отзывался на ее отчаянную мольбу о помощи, а преследователь уже настиг ее, подошел вплотную, дотронулся рукой до ее плеча.
Вера не выдержала, обернулась – и снова увидела за спиной человека в трагической театральной маске, и снова мрачная тьма смотрела на нее из черных провалов глазниц…
Были еще какие-то сны, бессвязные и душные, как жаркая южная ночь, но в каждом сне рано или поздно появлялся тот же человек в театральной трагической маске. В театральной маске с темными, пустыми провалами глазниц.
И вдруг на крутом повороте очередного сна она проснулась – резко, внезапно, с пересохшим ртом и сильно бьющимся сердцем. Проснулась, разбуженная каким-то звуком.
Она лежала в постели на влажных сбившихся простынях и прислушивалась к ночной тишине.
В комнате было темно-темно, как в подземелье. Наверное, небо было затянуто облаками, укрывшими луну от посторонних глаз. В открытое окно струился ночной воздух, пропитанный ароматами южных трав с солоноватым привкусом ночного моря. В отдалении слышался тихий, умиротворяющий шум волн, похожий на ровное дыхание спящего великана.
Но Вера прислушивалась не к этому далекому шуму, а к звукам в своей комнате, потому что именно эти звуки разбудили ее.
Сначала она ничего не слышала и уже начала успокаиваться, подумала, что странный звук ей приснился. Перед ее глазами уже замелькали яркие пятна и полосы, постепенно превращаясь в картины надвигающегося сна, как вдруг она снова отчетливо услышала тот же звук, который ее разбудил.
В ее комнате кто-то был, и теперь этот кто-то медленно передвигался в темноте.
Сна как не бывало.
Вера села в кровати, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в темноту. Ей показалось, что она разглядела смутный человеческий силуэт возле шкафа.
Этот силуэт чуть заметно переместился – и тут же раздался едва слышный скрип.
Это приоткрылась дверца шкафа.
Верино горло перехватило от страха.
В комнате кто-то был, кто-то рылся в ее вещах…
В это время луна вышла из-за облаков, и ее бледный болезненный свет проник в Верину комнату.
Серебристо-голубой луч высветил тусклое пятно возле шкафа, и Вере показалось, что она спит, спит и видит страшный сон.
Потому что пятно, освещенное лунным светом, оказалось страшной театральной маской из ее сна.
Вера, задыхаясь от ужаса, вгляделась в лунную полутьму и поняла, что то, что она приняла за маску, было человеческим лицом. Широким, смуглым лицом, изрытым оспинами. Лицом, удивительно похожим на трагическую театральную маску. Лицом того человека, который напал на нее в античном доме.
И тогда Вера закричала – страшно, безысходно, в этом крике слились страх смерти и ужас перед неизвестным, ужас перед таящимся в темноте кошмаром.