Когда он уснул, Юнна подняла над служанкой одеяло и с презрением рассматривала ее тело…
Повеяло скрипичными мелодиями, Юнна встала с постели. Ее ладонь, изящно изгибаясь, скользила по рваной рубахе Христиана.
Деревья гнулись под неистовым ураганом, налепляющем на окна сорванные листья. Послышался грохот свалившихся с крыши досок.
В распахнутое окно Юнна наклонила голову навстречу дождю. Перед домом, завывая от наслаждения, умывался старый лес
Христиан открыл глаза, приподнялся на локти и долго смотрел, как трепещет под ветром ночная сорочка Юнны. Девушка кружилась по комнате, изображая марионеток. Он сжал ее в своих объятиях. Она томно взглянула на него. Из ее губ и глаз выступили мизерные кровинки. Она показала ему потайную дверь в стене.
Узкими лабиринтами подземелья они выбрались в лес. Они шли на кладбище, чтобы выкопать камни.
— Я заставлю графа показать, где он прячет лодку, — сказал Христиан.
— Нет. Ты не тронешь его. Я не пойду никуда.
— Да не упрямься.
— Ангелы не оставят нас в покое.
— Какие Ангелы? Боже мой. Клянусь — их нет. Клянусь своей не проданной душой, своим крестом.
— Не говори так. Будет горе твоей души. И я не сберегу тебя.
— Ты бережешь графа от меня, а меня от графа?
— Он не виновен. Он единственный искупил грех своих отцов и преданно исполняет ритуал… Да ты… ты сам знаешь…
— Но он не молится о Боге…
— Не надо, прошу тебя.
Христиан не мог уже сдерживать своего волнения и заговорил быстро и трепетно:
— Он послушник Сатаны, совершает кровавые жертвоприношения. Умерщвляет людей и издевается над их душами, не пуская их на небо…
— Ты наговариваешь на него…
— А кто вызывает в дом бесов?! Место их в преисподней!
Христиан наговорил еще много оскорблений в адрес графа.
Юнна не спорила с ним и не сдерживала его.
Взошла луна. Голубой свет нежно скользил по их лицам, соприкоснувшимся губам. Темная жидкость струилась вокруг поцелуя и капала. И вот, как два вампира, разомкнув обагренные уста, они с наслаждением взглянули друг на друга, будто не виделись тысячу лет.
— У меня полный рот клубники, — оправдывалась она.
Он ничего не отвечал. Вращательным движением ладони она растирала сок по его щекам.
«Я сам становлюсь бесом. И теперь ничто так меня не притягивает, как эта девушка. От ее появления на кладбище что-то произойдет. Чует мое сердце.» Так рассудил Христиан.
Он швырнул девушку в траву и, порвав свою одежду, стал связывать руки и ноги Юнны. «Я укроюсь неподалеку.»
Он сам не понимал, что ждет его там. Чего он хочет? Христиан нес на кладбище Юнну.
«Души… Не зря она упоминала души, да-да, души блуждающие. Кажется, так она сказала. Может, появится свет из места захоронения камней. Может быть…»
На кладбище он быстро разыскал ту яму, которую заприметил в прошлый раз. Пустая яма. Неизвестно, кто ее вырыл так близко от склепа. Христиан оставил Юнну связанной в этой яме, а сам укрылся в густых зарослях боярышника.
Сумерки опустились на кладбище неожиданно быстро. Малейший шорох лесного зверька или крик засыпающей птицы заставляли Христиана вздрагивать и всматриваться в темноту до боли в глазах. Он не знал, чего он ждет и скорее готов был выдержать нашествие бродяг псов, чем того, о чем он мог только догадываться.
Прошла старуха, или показалось — он не разобрал, но ясно услышал голос Юнны. Она позвала его. Христиан не отзывался, терпеливо ожидая последующих криков. Так, незаметно, его окутал сон. Во сне он услышал те ужасные крики, которых так остерегался. И он спустился в яму, сорвал с гроба крышку… Смрадным духом повеяло оттуда. Глаза застилала чернота. Когда он догадался, что от страха глаза его закрыты, он их открыл… В упор на него смотрела ведьма. Вяло улыбаясь, неестественно медленно она вращала зрачками и зашевелились ее бесцветные волосы. А рядом с гробом, скорчившись от холода, прижав подбородок к левому предплечью, спал мальчик Постав. Кожа лица его теперь не выглядела столь бледной, как раньше, а наоборот, была румяной: волосы отросли, со лба сошла царапина. Христиан тянется за накидкой — хочет накрыть коченеющее тело мальчика. Накидка рассыпается в прах. Лишь лента, которую он видел часто, в самых разных местах, лента осталась в его сжатой ладони.
Сверху кто-то окрикнул его. На насыпи стоял охранник. Христиан поднялся во весь рост. Его подхватили сильные руки охранника и поволокли по земле. Христиан упирался руками и ногами в землю и рыдал, как в детстве, от бессилия.
Проснувшись, он услышал свой крик и прижал к груди ладони. Над ним качались ветки кустарника. Он осознал, что видел сон, встал, отряхнулся и пошел вызволять Юнну.
Яма была пуста. Христиан побрел с кладбища, опустошенный и обессиленный. Он умылся в лесной луже, отгребая нападавшие листья.
Явившись в дом, Христиан нашел внутренний интерьер измененным. Не осталось и следа от нашествия оборотня. В своей комнате Христиан не нашел никаких перемен. Гертруда спала, укрывшись с головой одеялом. Из двери торчал гвоздь, который Христиан заметил не сразу. Он увидел, как сколачивали доски гроба Гюстава такими же четырехгранными гвоздями, и этот, с перекошенной шляпкой, долго не могли вбить.
Христиан подошел к постели и откинул одеяло. Девушка была мертва. Он немедленно покинул комнату, на ходу смахивая с ботинка прилипший клок длинных женских волос. Навстречу, по ступеням, поднимался граф. Вид его говорил о том, что он не подозревает о случившемся. Граф держал перед собой небольшую шкатулку и приветливо улыбался.
— О, а я Вас, признаться, потерял… Вы неплохо освоились в нашем обиталище. Отдыхаете? Живописные места… Не спешите, не отвечайте. Я покажу Вам нечто… Ах, Ваше лицо… Я не заметил… Наши девушки, проказницы, они умеют царапаться, — и граф залился смехом. — Такое никуда не годится. Я угощу Вас мазью, и через два-три дня Ваше благородное лицо очистится от ран. Стоило мне запереться вдвоем с искусством, как Вас подвергли шуткам, чудовищным по замыслу.
— И ночью, и днем Вы не выходили?
— Сожалею, нет. Поверьте, я накажу того, кто Вас обидел. Может, Гертруда? Будьте милосердны к ней, несчастной девушке.
— Несчастной?
— Жестоко, несправедливо распорядилась судьба с ее родителями. В моей обители дитя просто воскресло… Жаль с Юнной они не сдружились. Кстати, почему Вы не обращаете внимания на Юнну. Скучает бедное дитя в своей комнатушке…
— Откуда Вам известно, что она у себя?
— Да поверьте, с утра она и не выходила. Пойдемте в мастерскую…
— Я… я зайду попозже…
— Нет, нет. Так я Вас не оставлю. Пойдемте же.
В полутьме подземелья, с чашкой крепкого кофе, Христиан слушал безудержную болтовню графа о творчестве, но в голове оставалась картина таинственной смерти Гертруды. Сказать об этом графу Христиан не решался. С немалым трудом он улавливал отдельные фразы из речи собеседника, не вникая в их смысл.
Наконец граф сорвал накидку с рамы своего последнего творения. Христиан вспомнил, что эта серая накидка ему приснилась прошедшей ночью. Ему даже показалось, что видел он в той могиле Гертруду, но из-за ведьмы ему запомнилось только лицо Гюстава и охранник.
Между тем, на картине, показываемой графом, Христиан увидел следующее: на переднем плане искривленные стволы деревьев, переходящие в корни, у которых мечутся в агонии люди, головы несчастных покрыты сплетениями белых сухожилий, среди хаоса веток запутались волосы. Там, где кончаются деревья, под сиреневым светом, стоят могильные камни разной величины и возраста. Из небесного сморщенного покрывала торчит угол гроба с прижатой почерневшей ладонью. Сиреневый фон переходит в черновато-коричневый. В отдалении девушка молится под висящим на столбе монстром. В его пустых глазницах кишат змеи. Он чем-то схож с последним ночным пришельцем. Навстречу молельщице идут, взявшись за руки, Гюстав и Юнна. Нет, не Юнна. А почему-то Гертруда. Над ними занесен меч.
Христиана даже пробрал холодный пот от его догадки. Граф знает о смерти Гертруды и притворяется. Он вновь хочет свалить всю вину на Христиана. А может, и монстр той ночью появился лишь для того, чтобы Гертруда оказалась в постели Христиана? И вовсе то был не оборотень, а граф или его человек.
Христиан оглянулся — графа не было. Христиан услышал из угла какое-то бормотание, последовал туда, задевая по пути стоящие подрамники. Граф сидел на корточках, раскрыв перед собой одно из полотен, и Христиан услышал его речь:
«Знак… знак, знак. Откуда он? Моя рука не могла… Я писал тогда одни пейзажи. Столько лет… Дьявольские пять отростков звезды морской. Мерзкое чудовище в пейзаж не вписывается. Я помню, создал пейзаж, когда мы поладили с Бертой, после первой ссоры, да, на тридцать восьмой день после смерти сына моего нареченного. Я показал ей картину и готов был преподнести как подарок. Она просила повременить до светлой ночи полнолуния, которую так любила… Берта… Берта… моя волшебница. Ты приучила меня к себе и покинула. Я сходил по тебе с ума. Ты знаешь об этом? Ничто не могло разъять мою тоску, никакое горе не пересилило мою печаль. Я принес столько жертв на алтарь твоего возвращения, я испробовал все средства…»
По стеклам единственного подвального окошка застучал дождь. Христиан видел, как юркими струйками по стеклу растекались разноцветные краски, где перемешиваясь, где сохраняя изначальный цвет. Граф все сидел, понуря голову, и растирал рукой морскую звезду на холсте. Граф вдруг повернул голову к Христиану и растерянно произнес.
— У тебя на спине этот дьявольский знак.
— Что-что?
— Ты прислужник Сатаны, и невольный убийца, каким стал я. Я тоже видел мираж замка над морем и рыл камни. Отметину могла поставить только моя Берта, но ее с нами давно уж нет Ее сестра? Как поздно я понял… Мое безумье со слепотой. Толкать на гибель и оставаться безучастным.
Граф в отчаянии схватил козью шкуру и швырнул ее.
— Я поддался Вашему обману, граф. Теперь я покончу и с ним и с Вами. Во мне нет страха. Мне безразлично, покину я остров или умру здесь. Останусь гнить среди Ваших бунтующих мертвецов или… — Христиан говорил взволнованно и сжимал кулаки. — По ночам я встречался с призраками Юнны, Гюстава, стариков-слуг, рыбаков. С ума они меня не свели — Ваш труд не принес Вам ожидаемых плодов.
Христиан вдруг умолк и после паузы заговорил граф:
— Зачем им ходить в гости к своему невинному убийце? Трогать хрупкую душу? — в глазах графа появился страх, он спросил дрогнувшим заискивающим голосом: — Может, на исходе ночи пальцы шаловливой зари бродили по Вашей постели и Вам померещилось? У меня приготовлено снадобье. Вы вправе отказаться, но я отопью сам, чтоб Вы не сомневались.
Граф сделал несколько глотков из серебряного графина и продолжал:
— Рецепт приготовления я расскажу Вам позже, а вот состав напитка, болотный сельдерей, корни мандрагоры, сало змеи, кровь удода. Еще… не обессудьте… кровь девочки…
— Какой девочки?
— Юнны, разумеется.
— Благодарю Вас, жажда меня не мучает.
— Напиток Вам нужен для лечения.
Граф стал задыхаться, не смея преграждать дорогу настойчиво бьющимся в его мозгу догадкам. Отчетливо, ярко прослеживалась цепь ритуальных убийств, совершенных не без участия графа. Возмездие его страшило. Он стоял подле своих творений, как провинившийся юнец, и припоминал сопутствующие убийствам знаки Сатаны.
«Цветы в оранжереях и в саду — детище Берты Когда над ними склоняется Юнна, они так томны и нежны, так ласково зовущи. При моем появлении они сверкают, светятся, трещат, становятся загадочны, коварны, похожи на нее… Восковые куклы, ленты для могил и крыс, пытки слуг. Дьявол управлял моей душой. Спасти бы Христиана, тогда мы спасемся оба.»
— Вас беспокоят последние события? Не казните себя. Пылающий ангельский меч чаще оказывается догорающим прутом. Кто здесь умер при мне — запечатлен в моем искусстве, а значит спасен. А кто напишет мой портрет?
Христиан с удивлением обернулся на графа. После некоторого замешательства хозяин подземелья извлек баночку с обещанной мазью от гнойников, появившихся на теле Христиана.
— Граф, мне показалось… Что с Вами? На Вас лица нет.
— Иди к девочке Юнне… Она очень любит сниться по ночам всем нам. Приснись ей.
— Вы бредите.
— …Еще успеешь ее найти.
— Я отведу Вас, позову слуг.
— Оставь, мне скоро полегчает. Оставь меня.
Граф провел рукой по поверхности холста и оглянулся, выпучив глаза. Христиану стало жутко и он поспешил уйти.
— К черту все! — хрипел граф, собираясь с последними силами. — Я отравлен. Пусть меня сожрут оборотни, — и он по-новому увидел свои картины, водя глазами, и скользил его взгляд, не зацепляясь ни за один из образов. — Оборотень не я! Не я! Ты слышишь, Христиан?! Сжав в кулаке рукоять ножа, граф искромсал все холсты, превратив их в клочья. Граф вырезал крест, расстелил его на полу и лег. Глаза его безумно горели, он шевелил пересохшими губами, издавая нечленораздельные звуки.
— Берта! Ты меня сгубила… А? Ты пришла… Я слышу твое звериное дыхание. Ты пожаловала ко мне. Я отрекаюсь, пусть поздно… Христиан… ты помечен… опасайся.
Сжав руками горло, граф корчился от удушья. Так и замер он в своем последнем движении, вытянув руки к выходу из подземелья.
…Христиан искал Юнну тщетно. Ее нигде не было. В лесу слышался плач болотной выпи. Пахло сырой травою. Под подошвами ботинок хлюпала вода. Христиан дошел до озера.
«Она убита… С чего я взял? Граф ее любит не меньше пропавшей Берты. Вода на пруду будто застоявшийся дым. Причем здесь вода? Пора возвращаться…»
Ему улыбалась блестящая листва ольхи, его приветствовали костры кипарисов, но ничто не меняло его тревожного состояния.
Христиан, выходя из леса, услышал рев свиней. Добежав до загона для скота, он увидел лежащего человека, которого мяли несколько тучных боровов. Христиан бросился в самую гущу. Животные свалил его с ног, но взмахами ножа он разогнал обезумевших свиней. Посреди ворот молча стоял графский пес.
Тело человека зашевелилось. Это был охранник. Он держался за бок, где видимо, были сломаны ребра.
— Хрис… Хрис… убей меня. Не вынесу я этого. Задыхаюсь.
— Кто хотел тебя убить? Кто?! Граф?
— Граф мертв…
— Я видел его час назад…
— Меня душила ведьма. Я увидел ее близко…
— Ты путаешь. Тебя давили свиньи, разъяренные. Каких я никогда не видел. Средь бела дня.
— Убей. Я не жилец… Молю тебя… О страх божий.
Охранник продолжал роптать. Христиан смочил водой его ободранное лицо, застывшие в бороде сгустки крови. Больше всего у охранника была поранена правая рука. Она безжизненна висела, а пальцы образовали сплошное кровавое месиво. Услышав о ведьме, Христиан бросился на поиски ее. Он пробежал помещение загона до конца, разбивая перегородки, переворачивая весь хлам, он порезал мешки, наполненные зерном и вернулся к охраннику, умерив свой пыл. Он направился в дом за покрывалом.
У клумб цветочных Христиан вдруг заметил Юнну. Она повернулась вполоборота и равнодушно посмотрела на него. Неведомая ему сила свалила его с ног перед девушкой, и он распластался на траве…
Христиан вернулся к охраннику, проткнул покрывало и вдел в него бечевку, затем он заманил хлебом оголодавшего борова и накинул петлю ему на шею. Свинья потянулась за хлебом и потащила свою ношу. Так Христиан доставил до побережья полуживого охранника.
С лодочными цепями он справился не сразу. Когда он их распутал, принялся перевязывать охранника лоскутами своей рубахи. Тот немного пришел в себя и даже заметил Христиану, что на его спине красное пятно.
Навстречу волнам Христиан вытолкнул лодку, и охранник, превозмогая боль, заработал одним веслом.
— Поплыли вместе?! — предложил он Христиану.
— Я потом… мы встретимся на суше. Да сохранит тебя Господь.
Лодка удалялась в открытое море.
10…Она лежала перед ним, как живая. Он стоял над гробом и всматривался в ее безмятежное лицо и ждал, что вот-вот вздрогнут ее веки, и она оживет и поднимется.
О Юнна! О Юнна! Как случилась твоя смерть?
С другого берега съехалось множество людей, знавших ее еще ребенком. Похоронная поляна была устлана цветами, и потому люди толпились кто где мог в незанятых цветами местах.
Ее лицо накрыли белоснежным саваном. Христиану мерещилось, что теперь, под материей, она улыбается ему, а в области шеи выступает кровь. Он сжал ладонями лицо, чтобы избавиться от наваждения. Когда вновь поднял глаза — видел карлика в шутовской одежде.
— Никогда я не видел скоморохов на похоронах… — Зачем он здесь? — обратился Христиан неизвестно к кому.
— Он не шут, он — карлик… — последовал ответ стоящего позади старика.
— Он родственник? — спросил Христиан.
— Говорят, у графа, после смерти, остался наследник, отвергнутый графом из-за того, что он карлик. Граф однажды одумался — устроил поиски сына. Даже объявил всем, что нашел и показал мальчика. Все знали — это ложь. Так граф вторично взял на себя грех перед Господом и потерял его милость. Граф понес суровую кару, но не он один — невинные Юнна и Гюстав, невинный приемный сын, ближайшие слуги — все раньше срока покинули этот бренный мир.
Теперь народ решил не гневить Бога и отдать дань умершим и убиенным карликам графского рода, молиться за спасение их душ, садить цветы на их могилы. Тогда, может, объявится графский сын, отпустит нам прощение и прекратятся напасти, от которых столько лет нам нет покоя.
Мы в каждом карлике видим своего спасителя. Едва старик умолк, как заговорила женщина, отстраненно глядя перед собой.
— …Она лежит в саду белых хризантем, которые обожала безумно… Белые цветы и яркие ленты — она дарила их каждому. Может, глаза бедной девочки увидят их и унесут с собой в мир божественный…
— Эта женщина воспитывала Берту и Юнну… — прошептал старик, подойдя совсем близко к Христиану.