— Что-то не так? — откатившись на край постели, холодно поинтересовалась она, закутываясь в тонкое покрывало. — Или мой мужчина растерял свой пыл?
Вздрогнув, Макрон посмотрел на нее невидящими глазами:
— Что?
— Я спросила, может, мы ляжем спать, как добропорядочные супруги, поженившиеся еще во времена Юлия Цезаря? У меня уже руки болят от усилий придать твоему центуриону боевой настрой. Что происходит?
— Извини, девочка, — вернулся на землю Макрон, тряхнув седеющей головой. — Что-то нехорошее происходит во дворце. Ты не заметила, какой печальной и бледной была Друзилла? С тех пор как на Палатине появилась Цезония, прилипшая к императорской сестре, как грязь к сапогам легионера, она стала какая-то грустная. Все время молчит. Может, ее опоили чем-нибудь? Не нравится мне ее новая приятельница. Взгляд у нее нехороший, словно прикидывает, как бы тебя поскорее отправить на тот свет.
— Ты боишься слабой женщины? — изумленно подняла брови Мессалина, вновь откидывая покрывало и изгибаясь в любовном томлении.
— Именно женщин я и боюсь, — вздохнул старый солдат, укладывая под себя красавицу. — От вас вся погибель. Попомни мое слово.
Но Мессалине было уже не до философских споров. Ласково проведя нежной ладонью по суровому мужскому лицу, она стерла с него остатки печали и, приподняв голову, впилась в его губы таким страстным поцелуем, что Макрон, застонав, забыл обо всем на свете, кроме влажного женского тела, которому он был хозяин на эту ночь.
* * *Занятая своими делами Мессалина несколько дней не выходила из дома, собираясь на разрекламированные гладиаторские бои. Предполагалось, что это будет нечто феерическое: Гай Цезарь не жалел денег на развлечение римской черни, и та платила ему своей любовью.
Да и как было не любить молодого принцепса, если он раздал народу все деньги, завещанные для этих целей его прабабкой Ливией и присвоенные Тиберием, устраивал фантастические по своей роскоши зрелища и чуть ли не собирался возродить республику! Другое дело, что патрицианская верхушка Рима, эти зажравшиеся сенаторы не дали свершиться благому делу — так чего же они теперь жалуются, что Гай Цезарь бывает с ними жесток! Чего заслужили, то и получили! Аве, Цезарь! И римская чернь с удовольствием наблюдала, как любимый принцепс расправляется с патрициями и всадниками Рима.
А тут еще прошел слух, что Калигула самолично собирается сражаться на гладиаторских играх — событие, аналога которому еще не было в истории Рима! Услышав новость, патриции презрительно пожимали плечами, а городская беднота заходилась в восторге от демократичности нового правителя. Свой мужик в доску: и с гладиаторами может побороться, и стихи декламировать, и богатеев держит в кулаке. А то, что опустела казна и он не знает, что делать с разваливающейся экономикой, — да кто знает, что такое эта самая «экономика»?
Весь город был исписан объявлениями об ожидавшихся в Септе играх, и даже ненавидевшая их Мессалина поддалась всеобщей ажитации, тем более что принцепс пригласил ее в свою ложу. Верная Порция сбилась с ног, стараясь ублажить госпожу, которая никак не могла выбрать подходящий случаю наряд, каждый из которых казался ей недостаточно роскошным для такого события. Что лучше: надеть платье из муслина или из шелка? Во что будут одеты императорские сестры, чтобы не затеряться на их фоне? Какое выбрать ожерелье: из сапфиров, изумрудов или гранатов?
Готовясь к решительной битве за императорское сердце, девушка целыми днями не вылезала из терм, то до полуобморочного состояния парясь в пропнигии, то удаляясь во фригинарий, чтобы поплескаться в холодной воде его бассейна и послушать свежие новости. Несколько раз она встречала там Поппею, которая уже успела позабыть о своем позоре на императорском пиру (да и такой ли уж это позор — ублажить самого принцепса?) и снова демонстрировала всем безупречные линии своего холеного тела.
При виде этой наглой потаскухи, чьим любовником считался красавчик Мнестер, у Мессалины портилось настроение. Проиграть в женской войне за мужское сердце Друзилле она еще могла, но какой-то Поппее — это выше ее сил. Жаль, что не подворачивался случай отомстить нахалке за свое унижение. Но не могла же она прилюдно вцепиться ей в физиономию из-за жалкого актеришки! Признаться в Риме, что любишь презренного лицедея — верный способ навсегда погубить свою репутацию.
Однако вот ведь один из парадоксов, которыми богата жизнь Вечного города: у многих знатных римлянок в любовниках ходили то знаменитые актеры, то гладиаторы, но говорить об этом считалось дурным тоном. В конце концов, что такое актер или гладиатор? Примерно то же, что сводник из лупанара, но кто из замужних матрон не мечтал заполучить в свою постель могучего смельчака, только что вызвавшего гром аплодисментов на залитой кровью арене, или сладкоголосого красавца, так проникновенно произносившего слова любви? Если прикинуть, сколько раз, по слухам, гладиаторы и актеры оскверняли супружеское ложе многих знатных семейств, то нетрудно предположить, что в жилах многих римлян текла кровь Голубя, Геракла или Мнестера, а не Курциев, Манлиев, Валериев и других представителей сливок римского общества.
Но ничего, у Мессалины была хорошая память, и она пообещала себе, что рано или поздно сведет с презренной Поппеей счеты. Пока же пришлось удовольствоваться мелкой пакостью: перед началом представления эсхиловского «Агамемнона», когда все торопились занять свои места, Порция, пристроившись в толпе за хозяйской соперницей, вытряхнула из коробочки на накидку Поппеи два десятка вшей, и Мессалина с удовольствием наблюдала со своего места, как соседи красавицы, заметив на ее одежде гнусных насекомых, пытались отодвинуться в сторону. Увы, театр был переполнен, поэтому благородным сенаторам приходилось сидеть бок о бок с ничего не понимавшей красавицей, следя не столько за игрой актеров, сколько за расползшимися насекомыми, чтобы те ненароком не перебрались на их столы и тоги.
Узнав о проделке проказницы, суровая Лепида набросилась с упреками на дочь, но в конце концов сама расхохоталась, представив, что стало с Поппеей, когда прекрасная патрицианка обнаружила причину повышенного к себе внимания со стороны соседей. И не надо сердиться за жестокосердие на матрону: излишняя сентиментальность никогда не считалась добродетелью в этом прагматичном городе.
* * *Наконец, наступил столь желанный для всех горожан, независимо от их пола и возраста, день гладиаторских игр. Утром Мессалина поднялась с постели с тем чувством, какое испытывает центурион перед атакой на сильного врага: когорты построены, легионеры бодры и готовы к бою, но только Фортуна знает, чем может закончиться начавшийся день.
Порция помогла госпоже надеть тунику из тончайшего виссона цвета слоновой кости, по которой умелые руки безвестной вышивальщицы разбросали красные цветы. Поверх нее она задрапировала легкую фиолетовую накидку, великолепно контрастировавшую с белой кожей девушки.
Цирюльник сделал затейливую прическу, вплетя в густые черные волосы золотые нити и слабо мерцающие матовым блеском жемчужины.
Золотом же были украшены шея, пальцы, запястья и щиколотки красавицы. Осталось привести в должный вид лицо. Усевшись в кресло посреди комнаты, Мессалина терпеливо ждала, когда Порция закончит свои труды, а та старалась вовсю: расставив по инкрустированному серебром столику десяток баночек с разными косметическими снадобьями, она ловко управлялась с их содержимым, требуя у помогавших ей рабынь подать то флакон духов, то пудру, то помаду.
По моде того времени она выбелила лицо Мессалины раскрошенным в порошок мелом, затем подвела глаза углем, подчеркнула губы винным осадком, а скулы — охрой. Наконец, посыпав золотым порошком волосы хозяйки, она восхищенно вздохнула, оглядывая свое творение. Возможно, Венера была красивее Мессалины (кто же может соперничать с богами!), но вряд ли хоть одна земная женщина могла составить ей достойную конкуренцию.
Римлянка величественно поднялась со своего места и потребовала, чтобы ей принесли зеркало, что тут же было сделано. Оглядев себя со всех сторон, Мессалина удовлетворенно кивнула, показывая, что довольна работой своей рабыни. Теперь ей не страшны не только Поппея, но даже Агриппина с Друзиллой. Калигула сегодня будет ее, в этом нет никаких сомнений!
Не успевшая прийти в себя после болезни Лепида осталась дома, и Мессалина, довольная, что никто не будет приставать к ней с нравоучениями, грациозно впорхнув в носилки, отбыла из дома, влившись в поток горожан, стремившихся побыстрее занять хорошие места.
* * *То, что все ее труды не пропали даром, она поняла по тому, как вспыхнули плотоядным блеском глаза Гая Цезаря и недовольно наморщили носы Друзилла с Ливиллой. Ничего, пусть позлятся, им это только на пользу. И хорошо, что нет злой на язык Агриппины, не придется устраивать словесный поединок на глазах Гая Цезаря. Мессалина решила, что будет сегодня мила, добродетельна и грациозна, скандал никак не вписывался в ее планы.
То, что все ее труды не пропали даром, она поняла по тому, как вспыхнули плотоядным блеском глаза Гая Цезаря и недовольно наморщили носы Друзилла с Ливиллой. Ничего, пусть позлятся, им это только на пользу. И хорошо, что нет злой на язык Агриппины, не придется устраивать словесный поединок на глазах Гая Цезаря. Мессалина решила, что будет сегодня мила, добродетельна и грациозна, скандал никак не вписывался в ее планы.
Повинуясь жесту Калигулы, она присела ниже его так, чтобы одновременно видеть и арену, и того, ради которого явилась в Септу. Римлянка терпеть не могла ни травли зверей, ни гладиаторских боев. Звезды арены были все, как на подбор, сильными и ловкими мужчинами, великолепными самцами, и ей было жаль, что такой материал бездумно расходуется на потеху толпе. Это просто несправедливо! Чтобы не расстраиваться, она никогда не ходила смотреть на традиционный проход гладиаторов по улицам Рима, совершавшийся перед началом игр, и ничего не имела против эдикта Августа, отправившего женщин смотреть на бои с самых дальних мест, откуда мало что можно было разглядеть, хотя раньше зрительницы сидели на трибунах вперемешку с мужчинами.
Сейчас же ей предстояло любоваться на побоище с самых хороших мест. Чтобы заслужить благосклонное внимание Гая Цезаря, придется изображать восторг. И Мессалина твердо решила не только восхищаться гладиаторской удалью, но и болеть исключительно за фракийцев, хотя мирмиллоны и секуторы ей нравились гораздо больше. Но что поделать, если Калигула обожает именно фракийцев, размахивающих кривой сикой, как рак клешней. Нет, мирмиллоны выглядят куда эффектнее! И уж если говорить, что оружие мужчины — это его мужская сущность, то она предпочитает, чтобы эта сущность была прямая и мощная, как гладиус, а не кривая, как фракийский меч.
Сидя в императорской ложе и следя краем уха за светской болтовней, Мессалина вдруг вспомнила странный разговор, случайно подслушанный ею по дороге в ложу. Говорящие, похоже, служили в претории, хотя и были облачены в тоги и башмаки, как полагается мирным квиринам. Но специфические шуточки и обсуждаемые темы ясно говорили о том, что собеседники принадлежат к императорской гвардии.
— Ты уверен, Хорея, — спросил один из них, — что травля будет интересной? Говорят, что зверюшки сильно отощали на диете, которую устроил им Макрон.
— Не бойся, — откликнулся высоким голосом его товарищ. — Император сам озаботился этим вопросом, посетив Мамертинскую тюрьму. Наши зверюги никогда так хорошо не ели.
— Так это правда? Неужели от лысого до лысого?..
Они свернули к своим местам, и дальше Мессалина уже не могла разобрать ни слова, но и услышанного обрывка разговора хватило, чтобы поселить в ее душе нехорошие подозрения. Как бы поделикатнее выяснить, о чем беседовали преторианцы?
Она покосилась на Макрона, стоявшего позади Калигулы, но против солнца не смогла разглядеть его мужественного лица, превратившегося в черное пятно на фоне светила, от ярких лучей которого у нее сами собой навернулись слезы.
Заметив ее взгляд, полный непролитой влаги, Гай Цезарь удивленно поднял белесые брови:
— О чем плачет моя очаровательная гостья? Или ей неприятно слышать нашу болтовню?
Что-то в голосе принцепса подсказало Мессалине, что она балансирует на лезвии ножа. Если бы это произошло три года назад, она бы испугалась и расплакалась, но прошедшее время научило девушку изворачиваться в самых щекотливых ситуациях. Вот и сейчас, опустив длинные ресницы, она тихо прошептала:
— Прости меня, Гай Цезарь. Я только заметила, что ты уже сейчас легко заслоняешь солнце, и если так пойдет дальше, то что же будет с бедным светилом через несколько лет?
Калигула подозрительно посмотрел на говорившую, обдумывая ее слова, и вдруг расплылся в улыбке, обнажившей крепкие желтые зубы:
— Ты хочешь сказать, что я скоро заслоню само солнце? Что я сильнее Гелиоса? О да, мне самому иногда кажется, что я сын бога, и бабка Юлия только прикидывалась, что родила мою мать от жалкого Агриппы! На самом деле она переспала со своим отцом и императором, моим прадедом, божественным Августом! Мать Александра Великого, Олимпиада, тоже утверждала, что родила сына от македонского царя Филиппа, но всем давно известно, что на самом деле он был сыном Геракла. Так и я вынужден считать своим прадедом Агриппу, хотя это полное вранье!
В мгновение ока улыбка слетела с его губ, и глаза бешено уставились на какую-то точку, за мраморной стеной Септы. Мессалина почувствовала, что у нее от страха потек холодный ручеек между лопатками, и она впервые подумала, что любовь Калигулы, пожалуй, слишком высокая цена за диадему императрицы. Он был просто страшен с волчьим оскалом на лице.
Почувствовав, что Калигула теряет над собой власть, потянулась к брату Друзилла, что-то нашептывая ему на ухо. Все в городе знали, что она одна может смягчить сердце Гая Цезаря, и Мессалина была вынуждена признать, что вмешательство императорской сестры на этот раз было как нельзя более кстати.
Услышав голос Друзиллы, Калигула быстро успокоился. Поднятые плечи опустились, гримаса сбежала с лица и, не стесняясь нескольких тысяч зрителей, успевших занять отведенные им места, он обнял хрупкие плечи сестры и прижался к ее рту жадным поцелуем. Все затаили дыхание, глядя, как оскверняются незыблемые семейные традиции Рима. А Калигула, поняв, что вызвало напряженную паузу в разговоре, погладил тонкую шею девушки.
— Какая прелестная шейка, а махни я рукой — и головка сестры слетит с ее прелестных плеч… Что уставились? Почему Осирису можно трахать свою сестру Изиду, а мне свою нельзя даже поцеловать?..
За спиной невозмутимо взиравшего на арену Макрона беззвучно возник распорядитель игр и что-то прошептал на ухо префекту претория. Тот поднял ладонь, прося подождать, и склонился к уху императора:
— Манлий спрашивает, можно ли начинать мунера? Все ждут твоего приказа.
Тяжело дышащий Калигула огляделся по сторонам: на трибунах жадно ожидали начало действа несколько тысяч человек, рассевшихся согласно занимаемому ими месту в римской иерархии. Первые ряды по традиции оккупировали сенаторы, за ними — всадники, а наверху галдела городская беднота. Среди мест на галерке два отдельных сектора были отведены женщинам и не надевавшим еще мужские тоги юным зрителям. В проходах между рядами суетились разносчики воды, торговцы сувенирами и букмекеры.
— Голубь будет сегодня биться? — спросил он капризно, разглядывая посыпанную зеленым песком арену.
— Да, Гай Цезарь, в последней паре.
— Хорошо… Тогда начинайте, и побыстрее, а то я уже успел проголодаться.
* * *Первая половина дня не вызвала у Мессалины ничего, кроме скуки. После торжественного открытия игр выступали дрессировщики, показывали свое искусство венаторы, танцевали смертельные танцы с быками участники таврокатапсии, а Калигула любезничал с Друзиллой, совершенно не замечая расстроенную гостью. Пропадали даром нечеловеческие усилия, затраченные на придание ее красоте законченности праксителевской статуи.
На Мессалину вообще никто не обращал внимания, кроме императорского дяди, придурковатого Клавдия, которого даже параноик Калигула, уничтожавший всех, кто хоть как-то мог посягнуть на его власть, оставил в живых, превратив в придворного шута. Шмыгая носом и стыдливо улыбаясь, почтенный Клавдий, который приходился двоюродным дядей и ей тоже, предлагал девушке то фрукты и воду, то подушечку под спину, не видя, что его внимание Мессалину не столько радует, сколько раздражает.
Оживление внесло только представление с участием Орфея, поющего, согласно мифу, перед дикими животными. Для этого к стоящему на арене столбу привязали осужденного на казнь преступника, сунув ему в руки лиру. По легенде, звери должны были заслушаться его пением и не тронуть певца. Но подошедший к бедняге медведь, видимо, ничего не слышал об Орфее, и, обнюхав ноги окаменевшего от ужаса воришки, выпустил ему кишки под хохот трибун, а затем отгрыз голову.
Когда затихли вопли несчастного, Калигула, потянувшись, поднялся с курульного кресла:
— Хорошо, что медведь не стал особенно церемониться, а то я чуть не заснул от скуки. По мне, так за такое пение зверюга должен был откусывать от парня по кусочку, чтобы олух подольше мучился. В жизни не слышал столь гнусных завываний. Кстати, дорогие мои сестрички, зря вы меня упрекали в излишней жестокости. Давайте спросим Мессалину, прав я был или нет. — С этими словами он повернулся к девушке, которая от неожиданности вздрогнула, но тут же, сделав вид, что ее укусил комар, хлопнула себя по плечу и заулыбалась принцепсу: — Как ты думаешь, радовался бы народ Рима, если бы я выпустил на арену полудохлых львов, медведей и прочих хищников?
— Разумеется, нет.