…Народ в кабаке лихо отплясывал под свежеиспеченный евровидениевский хит белорусского норвежца (или норвежского белоруса?), а любитель исключительно обжимательных «медляков» Тарас Шевченко, медленно прохаживаясь, пытливым оценивающим взглядом осматривал внушительную кучу принесенных гостями даров и подарков. На фоне традиционно-предсказуемых игрушек, безделушек и упаковок с памперсами сиротливым эстетическим особняком отстояла картина маслом, являющая собой портрет Анечки в профиль.
Оценив полотно, в первую очередь на предмет схожести с оригиналом, Тарас поискал глазами в зале Афанасьева и поманил призывно:
— Сергеич, подь сюды!
— Ну чего тебе? — недовольно поинтересовался выдернутый из-за стола оперативный водитель. Вынужденный мораторий на спиртное в данный момент он старательно компенсировал чревоугодием. Что с его застарелой язвенной болезнью было весьма и весьма опрометчиво. Но куда деваться, если всё вокруг так вкусно! «Господи, укрепи!» — Сам подойти уже не в состоянии?
— Твоя работа? Молодец, я твою руку сразу узнал! — льстиво похвалил Шевченко. — Слушай, а ты когда мне Ольгу нарисуешь? Помнишь, ты обещал? Голую нарисовать?
Афанасьев поморщился:
— Голые — бабы в бане. А наша Ольга — женщина.
— Да ладно тебе! Какая, на хрен, разница?
— Большая! — не согласился Борис Сергеевич. — Одна, к примеру, разденется. Смотришь — голая. Значит, баба. А другая разденется. Глядишь — обнаженная! Значит, женщина. Разницу чуешь?… Опять же, ничего конкретного я тебе не обещал. Я сказал — попробую.
— Ну и чего? Попробовал?
— Кое-какие наброски сделал. Но чувствую — пока не то.
— Знаю я за твое «не то»! Вечно прибедняешься: то красок нужных нет, то вдохновения, то еще че-нить не слава богу.
— Именно так, — согласился Афанасьев. — Краски, правда, недавно появились. А вот вдохновения, настроя нужного, в самом деле пока не было.
— Так иди, жвахни водочки, вот настроение и появится! — не мудрствуя лукаво, предложил Тарас. — В конце концов, все великие художники под этим делом творили. Ван Гог там, Гоген. Правда, они всё больше на абсент налегали.
— Ага, жвахни! Мне еще всю нашу гоп-компанию по домам развозить. Вон, Гришка уже совсем никакой. Да и Наталья, похоже, порядком набралась.
— А ведь точно, — внимательно всмотрелся Шевченко в подругу по оружию. — Никогда Северову раньше такой не видел. Чегой-то она?
— Чего-чего! — пробурчал Афанасьев. — По Мешку сохнет. А он весь вечер вокруг Ольги ошивается. Вон, смотри, опять…
Бравурное, хотя и раздражающее пиликание Рыбака закончилось, эклектично сменившись интимной хрипотцой Леонарда Коэна, и народ мгновенно засуетился в поисках свободных партнерш. Продираясь сквозь танцующие парочки, Андрей медленно, но верно двигался в сторону откровенно скучающей за столом Наташи. Заметив Мешка, та уже воспряла было пьяным духом, но в последний момент замначальника заложил крутой галс и в который раз за сегодняшний вечер пришвартовался возле Прилепиной. Через несколько секунд они воссоединились аккурат на знаковой рефреновой коде «dance me to the end of love».
Северова проводила Ольгу ненавидящим взглядом, ухнула в стоящий рядом чужой пустой фужер лошадиную дозу водки и залпом опрокинула в себя. Этот ее гусарский жест не остался без внимания Тараса. Пробормотав вполголоса: «Она любит выпить! Этим надо воспользоваться!» — он перестал терзать Афанасьева своими искусствоведческими изысками и торопливо подсел к изрядно окосевшей Наталье.
— Пить в одиночку — верный путь к алкоголизму. А женский алкоголизм — штука опасная. Что-то вроде ракетного комплекса «Булава»: никогда не знаешь, на чью голову приземлится.
— Тарас, отвали, а?! — пыхнула перегаром Наташа. — Иди вон, с мужским алкоголизмом выпей. С Холиным. Пока он окончательно не вышел в астрал.
— Не, с Гришкой не хочу. С тем, кому нечего скрывать, пить неинтересно. — Шевченко отыскал свободную рюмку и плеснул себе: не символически, но и не перебарщивая. — Красивая пара, правда?
— Чего?
— Я говорю, Мешок с Виолой хорошо вместе смотрятся.
— А зачем ты мне это говоришь? — почти ненавидяще вперилась в него Северова.
— Просто так. Думал, тебе любопытно знать мое частное мнение.
— Мне по фигу твое частное мнение! Равно: как и на каком фоне хорошо смотрится замначальника отдела. Ясно?
— Ясно, — делано равнодушно пожал плечами Шевченко и выпил в одиночестве. — Натах, а хочешь, я щас выключу эту шарманку?
— Мне всё равно.
— Спокойствие, только спокойствие. Сейчас всё будет.
Тарас поднялся, чутка покачиваясь, прошествовал к магнитофону и, красноречиво взглянув на Наталью, втопил кнопку «Стоп». Танцующий народ, выражая лютое свое недовольство, загудел растревоженным ульем. Шевченко выждал паузу, изобразил подобие некоего, якобы призывающего к тишине, жеста и громогласно объявил:
— Граждане, минуточку внимания! Мне кажется, пришла пора прервать эти грязные танцы-обжиманцы и обратиться к великому. Веник, ты свою скрыпочку захватил? Мы ведь тебя предупреждали!
— Может, не стоит? А, братцы?! — смутился хмельной Веня и виновато посмотрел на сидящую по правую руку супругу, явно ища поддержки. Однако Анечка, напротив, зарделась от удовольствия. Ей было приятно, что коллеги столь высоко ценят таланты мужа.
— Стоит, еще как стоит! — с жаром затараторил Шевченко. — Давай, композитор, изобрази. Только Баха, Шульберта и прочую подобную тягомотину не надо. Сыграй лучше нашу… Ну же, Веня! — Тарас перешел на блатную интонацию Розенбаума: «Не ломайся, не рассказывай нам майсы, помнишь, Веня, как в Херсоне мы давали изумительный гастроль?»
Делать нечего. Веня неохотно оставил свою Анечку, подхватил лежащий на подоконнике скрипичный футляр и аккуратно достал из него инструмент. Сразу успокоившийся народ, готовясь внимать высокому, поспешил занять свои места. Владельцы фотоаппаратов расчехлили оные, а все это время практически не расстававшийся с видеокамерой Вучетич, растолкав всех, переместился на самую козырную позицию, бесцеремонно согнав с нее полковника Жмыха. В кабаке — оно как в бане: все равны. Но те, кто с камерами, — равнее прочих.
— Ну как? Я молодец? — гордо вопросил Шевченко, возвращаясь и занимая место рядом с Натальей. — Согласись, хитро я всё устроил?
— Угу, хитрожопо.
— Фи, Наташа! Это же моветон! И вообще: с тебя за смекалку — поцелуй.
— Я тебя поцелую, — мрачно пообещала Северова. — Потом. Если…
В этот момент взгляд Наташи невольно зафиксировал приветливо воркующих напротив Ольгу и Мешка. Изменившись в лице, она быстро обернулась к Тарасу и, притянув его голову обеими руками, с какой-то вампирской страстью впилась ему в губы. Поцелуй получился весьма и весьма. Так что народ потихонечку начал удивленно переглядываться и шушукаться по углам. Но тут Веня очень вовремя взял первые скрипичные аккорды, и лишь тогда Северова позволила себе отпустить на волю прибалдевшего Тараса. Ну никак не ожидавшего столь скоропалительного эффекта от претворения в жизнь расчетливых планов на окончание вечера относительно Наташи.
За весьма недолгий период вынужденного знакомства с коллективом «гоблинов» Веня, тем не менее, успел прекрасно изучить музыкальные пристрастия «крестных отцов». Поэтому он действительно не стал терзать присутствующих на вечеринке милицейских ВИПов классическим репертуаром, а заиграл собственно-изобретенное попурри на темы Френкеля-Мокроусова к кинотрилогии про «Неуловимых мстителей». Здесь было всё одновременно и знакомо, и незнакомо: вышибающие пьяную слезу интонации «Русского поля» перемежались бесшабашным чардашем а-ля Буба Касторский, последний в совершенно немыслимом перескоке перетекал в пронзительную «Вербу-Вербочку», а та в свою очередь, лихо подскочив в самом щемящем месте, оборачивалась залихватской песней Яшки-цыгана.
— Обалдеть! — доверительно склонившись, зашептала Прилепина на ухо Мешку. — Он играет просто потрясающе!
— Что ты! Венька, он ведь настоящий профессионал! Служит в концертном камерном оркестре Санкт-Петербургской консерватории.
— Надо же, а я и не знала!
В помещении кафе висела та самая, которая звенящая, тишина. В какой-то момент внимающий музыке народ был уже на волосок близок к эстетическому экстазу, но затем случился досаднейший облом — на заднем плане, за спинами у слушателей что-то грохотнуло так, что большинство из присутствующих нервно вздрогнули. Источник радиопомех обнаружился быстро: это окончательно набравшийся Гриша Холин, задремав, уронил голову на стол. И тем самым на некоторое время завладел внимание аудитории, невольно сделавшись центровой фигурой стихийно сложившегося анекдотно-классического перформанса «морда в салате».
— Обалдеть! — доверительно склонившись, зашептала Прилепина на ухо Мешку. — Он играет просто потрясающе!
— Что ты! Венька, он ведь настоящий профессионал! Служит в концертном камерном оркестре Санкт-Петербургской консерватории.
— Надо же, а я и не знала!
В помещении кафе висела та самая, которая звенящая, тишина. В какой-то момент внимающий музыке народ был уже на волосок близок к эстетическому экстазу, но затем случился досаднейший облом — на заднем плане, за спинами у слушателей что-то грохотнуло так, что большинство из присутствующих нервно вздрогнули. Источник радиопомех обнаружился быстро: это окончательно набравшийся Гриша Холин, задремав, уронил голову на стол. И тем самым на некоторое время завладел внимание аудитории, невольно сделавшись центровой фигурой стихийно сложившегося анекдотно-классического перформанса «морда в салате».
— …Виталя, сюда! Сюда смотри! Снимай-снимай! Уликовый момент! — возбужденно зашипел Тарас, азартно потирая руки. — Всё, теперь Гришка точно не отвертится!
Вучетич, усмехаясь, развернул камеру на сто восемьдесят градусов, захватывая видоискателем крупный план с безмятежно спящим, уморительно посапывающим Холиным. Который в очередной раз «не дожил до торта»…
— …Ну, скоро они там? Как бы нам под мостами не зависнуть! — поинтересовался Афанасьев у забирающейся в «маршрутку» Ольги.
— Сейчас, Борис Сергеевич, уже идут. Вернее, уже несут.
И действительно, через несколько секунд из дверей кабака, матерясь, выкатились Мешечко и Вучетич, поддерживая под руки не вяжущего лыка, контуженного «фугасами» бойца Холина. Они не без труда втянули потерпевшего в салон и, облегченно выдохнув, швырнули тело на диван-сиденье.
От такой встряски Григорий временно пришел в себя, приоткрыл один глаз и, постанывая, спросил:
— Виталя, а ты в курсе, что тот, кто способен разбудить спящего, способен на любую подлость?
— А ты в курсе, что у тебя завтра утром поезд, животное?
— Спокуха! — отозвался Холин и пьяно икнул. — Кондуктор, он не спешит. Потому что кондуктор, он всё понимает!
После того как было произнесено сие с немалым трудом давшееся философское изречение, силы оставили его автора окончательно: Григорий закатил глаз и мгновенно захрапел.
Вучетич брезгливо накрыл пьяное тело курткой и перехватил у сидящего рядом Тараса початую бутылку водки: снять стресс и физическое напряжение. Впрочем, Шевченко особо не возражал, ведь в данный момент на его плече мирно покоилась еще одна спящая голова — голова Наташи Северовой…
* * *
Мешок сел на первую парту, хлопнул дверцей и устало скомандовал Афанасьеву:
— Всё, концерт окончен — скрипки в печку! Давай, Сергеич: сначала отпускное тело домой доставим, а потом уже всех остальных.
— Если с Гришки начинать, большого кругаля получится.
— Нехай будут кругаля. Я хочу как можно скорее избавиться от трупа.
— Типун тебе на язык!
— Ну хорошо. Пусть будет по-толостовски. От «живого трупа». Поехали!
ГЛАВА ВТОРАЯ ЛУЧШЕЕ — ВРАГ ПРИВЫЧНОГО?
5 августа 2009 года,
среда, 6:35 мск
«Я сегодня до зари встану…»
По примеру лирического героя советской патриотической песни Мешечко заставил себя подняться неприлично рано. После бурно проведенного вечера, плавно перетекшего в такой же кусочек ночи, подвиг сей дался ему нелегко. Но то был единственный проверенный способ привести себя если не в форму, то хотя бы в подобие оной…
…Примерно с часик Андрей отмокал в ванне, умудрившись даже немного соснуть. Затем поскоблился, выдул пинту растворимого кофе и засобирался по служебным делам, коих на сегодня было запланировано великое множество. Перед уходом он осторожно заглянул в спальню: жена Лера спала в позе «зародыша», что, по версии психоаналитиков, свидетельствует о внутреннем страхе перед жизнью и стремлении укрыться от ее, жизни, трудностей и невзгод. Зная авантюрный и шебутной характер супруги, можно было с уверенностью утверждать, что психоаналитики — такие же шарлатаны от науки, как, к примеру, журналисты от творчества. Последних Андрей отчего-то не переваривал как класс. Из всей отечественной периодики своим вниманием Мешечко удостаивал лишь новостной контент Интернета, журналы «Максим» и «Эсквайр», а также еженедельную газету «Явка с повинной», специализирующуюся на городских криминальных новостях. Из постоянных авторов последней с некоторых пор он особо выделял материалы Льва Цыганова, публикации которого чаще других оказывались яркими и глубокими, вызывая неизменный резонанс. Резонанс, естественно, не общественный (газеты давно перестали быть рупором), а скорее колебательно-раздражающий. Точечно затрагивающий определенные круги. Те круги, которые в теме и к которым, в частности, принадлежал сам Мешечко. Правда, порою в своих статьях Цыганов позволял себе уж слишком неприличное ерничанье, но эта его слабость с лихвою компенсировалась отличным пером и умением четко схватывать суть. Андрей давно хотел познакомиться с этим журналистом, да всё как-то подходящего случая не было. И вот буквально на днях и случай, и повод появились. Чем он, не откладывая в долгий ящик, и собирался нынче воспользоваться.
На пути к парковке, расположенной у соседнего с их домом универсама, Мешка застиг звонок начальства.
— Слушаю, Павел Андреевич.
— Голос бодрый, похвально. А вот у меня, если честно, после вчерашнего головка немного того, побаливает. Долго там еще без меня сидели?
— Не очень, — из деликатности не стал уточнять Мешок.
— Холин небось снова нажрался как свинья?
— Нажрался. Но всё было в рамках приличия. Почти, — соврал Андрей.
— Ну-ну, дай-то бог… Ты во сколько планируешь быть в конторе?
— Скорее всего, только во второй половине дня. Мне сейчас нужно в Управление «Р» заехать, к Генке Певзнеру. Они нам направленный радиомикрофон обещали по дружбе уступить. А потом планировал на Зодчего Росси, в редакцию газеты проскочить. Надо бы там с одним журом познакомиться-пошептаться. Это всё по теме судьи Зимина.
— Во-во. Как раз по поводу судьи я и хотел с тобой поговорить.
— А что такое?
— Да всё никак из головы история эта не выходит. Гришкой поведанная.
— Про Бузу и заказчика, который негр?
— Она самая, — громко и тяжло вздохнул Жмых. — У меня сегодня в одиннадцать часов заслушивание в Главке. Вот я и гадаю: то ли слить тему, от греха, то ли повременить. Сам-то как мыслишь?
— Даже не знаю, что и сказать, Пал Андреич, — честно признался Андрей. — Уж больно инфа стремная. И не то беда, что при неподтверждении застебут. А то, что в другой раз — не прислушаются.
— То-то и оно. Ладно, я эту тему докладывать пока не буду. А то прокукарекаем, на уши всех поставим, а потом выяснится, что Буза просто поиздеваться над нами решил. С негром с этим. Или того хуже: собрался с кем-то счеты свести, а нас втемную попользовать… Но судью охранять продолжайте. И охранять вживую, а не с вашими чертовыми брелочками-кнопочками!
— Больно накладно получается, — проворчал в ответ Мешок. — Люди по двенадцать часов попеременно Зимина караулят. Практически день через день. Скоро выть начнут.
— Им только на пользу. А то совсем обленились со всеми этими GPS-ами, КТС-ами, SMS-ами. В нашем мире ничего лучше старого доброго наружного наблюдения еще никто не придумал… Напомни, когда начинаются судебные слушания?
— В следующий понедельник.
— Еще раз, как там в последнем письме было сказано?
— «У вас остается совсем немного времени для того, чтобы придумать внятную причину отказа от председательствования на процессе Панова. В противном случае первый день этих слушаний может стать персонально для вас последним днем», — по памяти процитировал Андрей.
— Ч-черт! Очень хреново. И сам текст, и то, что у нас фактически считаные дни остались. В общем, так: давай езжай, решай свои дела, а когда у меня уборочная страда закончится, я тебе отзвонюсь. Ближе к вечеру засядем да померкуем, как до вторника дотянуть. Так чтобы и судью сохранить, и собственные жопы уберечь.
— Договорились. Я только не понял: чего должно закончиться? Какая страда?
— Уборочная, — хмыкнул в трубку начальник. — Генерал Пиотровский, как всегда, станет сеять идеи. А мы их, соответственно, пожинать…
Забегая вперед, скажем, что сегодня Павел Андреевич так и не сможет добраться до конторы и обсудить с Андреем план подготовительных мероприятий в связи с предстоящим вывозом в свет судьи Зимина. Сперва Жмых в течение полутора часов будет отплевываться на заслушиваниях в Главке. Затем его срочно высвистают в прокуратуру, где Павел Андреевич с большим трудом отобьется от втюхивания «гоблинам» очередного клиента. Ну а потом придет пора выдвигаться в ДК милиции, на банкет по случаю проводов на пенсию очередного заслуженного деятеля милицейских искусств. Деятеля сего персонально Павел Андреевич никогда не уважал. Более того, сугубо по-человечески был он Жмыху неприятен. Вот только корпоративный этикет таких оценок не понимал и не предусматривал. Так что придется начальнику «гоблинов» поехать и поторговать физиономией. Кроме того, не мешало освежить в памяти процедуру сего церемониала, потому как не за горами маячило и его, полковника Жмыха, выстраданное «с вещами на выход».