– Вы не подскажете, где тут ближайший обмен валют?
– В гастрономе, – сказала цветочница. – На углу.
Подъехала маршрутка, потом еще одна. Катились машины – будничные, как мошки, прочно вшитые в ткань повседневности. Вчера, возвращаясь из кино, Лиза случайно вывалилась в боковой карман реальности, но теперь все хорошо, все надежно и прочно, все по-прежнему.
Она не боялась оказаться в роли бомжа. Ее пугала перемена квартиры. Любая перемена привычного сводила ее с ума, даже если шторы перевесить или отодвинуть кровать от окна. А перемена дома? Быта? Всех маршрутов?
Она влезла в микроавтобус, умостилась на боковом сиденье и покатилась, как шарик в лузу, как вода по желобу, в привычное место. Туда, куда привыкла скатываться каждый день вот уже два десятка лет. В место, до сих пор считавшееся ее домом.
* * *– Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений…
Собирался дождь.
Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку. Было совсем темно. Фонарь не горел. В отдалении грохотало.
Она смотрела фильм пятый или шестой раз. Билетерша ее узнавала и поглядывала с удивлением.
– Большое значение имеют четкость и цельность силуэта…
Мир вокруг хранил четкость и цельность, в то время как Лизе хотелось, чтобы он их потерял – случайно, не нарочно, как малолетняя дура теряет девственность. Вчера и позавчера она шла той же дорогой из того же зала после того же фильма, но вчера и позавчера не было дождя. Имеет ли это значение?
Лиза остановилась у куста сирени, уже отцветающего, нашла цветок с пятью лепестками, отщипнула и съела. Цветок был горький. Фонари на улице горели через один, за пределами светлого круга пространство смазывалось, как будто Лизу посадили в колоссальный аквариум. Она свернула к остановке маршрутки, на ходу вытаскивая из сумки зонтик.
Остановка была пуста, и желтый огонек горел в окошке обменного пункта. Лиза остановилась, чувствуя, как шевелятся на голове волосы.
Из узкого окошка, прикрытого решеткой, смотрели на Лизу два испуганных глаза:
– Это вы? Как вы снова сюда попали?
– Он предлагал мне проконсультироваться, – сказала Лиза. – Я хочу понять, что со мной не так, что происходит. Хочу поехать к нему. Как это сделать?
Парень в будочке мигнул:
– Надо ждать трамвая. И заплатить за билет всеми деньгами, что у вас есть.
– Значит…
– Значит – всеми. Всем, что у вас есть в карманах, в ящиках стола, на карточке, на счету… Если у вас есть собственность – ее надо продать, обратить в деньги и тоже выложить за билет. Это знак, что вам очень нужна эта поездка. Притом что он запросто может вам отказать, отправить с порога, потому что у него будет плохое настроение, или вы ему на второй взгляд не понравитесь, или еще что-то…
– Я о таком читала, – пробормотала Лиза.
– Да, это ритуальная плата. Но безвозвратная. Не понарошку.
– Вы бы поехали?
– Я бы поехал, – сказал парень с горьким сарказмом в голосе. – Но я не могу встать. Я посажен здесь навсегда, не хотите продать или купить доллары? У меня очень хороший курс…
– Кто ты? – помолчав, спросила Лиза.
– Меня зовут Игорь, я меняла. И больше ни о чем не спрашивай.
– Я искусствовед, – сказала она неуверенно. – Но либо я сумасшедшая, либо со мной что-то похуже происходит. Я себя чувствую, как…
Она замолчала.
– Как кто? – Игорь прижался лицом к солнцеобразной решетке.
– Как фигурка в музыкальной шкатулке. Как будто я иду вдоль желоба, иногда слегка поворачиваясь, и не прихожу в сознание. Не чувствую себя. Вижу только желоб.
– Тебе надо бы к нему съездить, – помолчав, сказал Игорь. – Но я не берусь дать совет. За советы, знаешь, надо отвечать.
– Я долго не могла сюда попасть, – призналась Лиза. – Я выходила… на другую остановку.
– Понимаю, – Игорь кивнул. – Но помочь не могу.
Сквозь тесное окошко с решеткой его нельзя было как следует рассмотреть.
* * *– Ремонт будете делать сами, – Алена говорила по-матерински напористо, ее голос шел, как поток сгущенки по бетону. – Окно, конечно, заменят рабочие, но наклеить обои – святое дело для молодой семьи… Привет, Лизавета, ты сегодня рано?
Лиза остановилась в дверях своей комнаты. В центре, на вытертом коврике, возвышалась Алена, на подоконнике сидел флегматичный Паша, а с краешка, у дивана, жалась тусклая девочка лет семнадцати-восемнадцати, тощая, как кузнечик, и босая.
– А мы тут строим планы, – весело поделилась Алена. – Паша, приготовь чай. Я сейчас.
И Алена поманила Лизу за собой; по темному коридору, где пахло корицей, сестры молча проследовали в комнату Алены, по-зимнему стылую из-за постоянно включенного кондиционера.
– Я ведь ничего еще не решила, – с порога сказала Лиза. – А ты уже планируешь в моей комнате ремонт?
Алена поморщилась:
– Послушай, зачем эти бабские бытовые сцены? Зачем коммуналка, зачем война, мы ведь не первый день друг друга знаем?
– А если я откажусь? – предположила Лиза.
– Как же ты откажешься? – Алена сочувственно покачала головой. – Уже они подали заявление, уже день свадьбы назначен, куда же тебе отказываться?
– Пусть живут в Пашкиной комнате, я не против.
– Как ты себе представляешь – четыре человека на пятидесяти метрах? Да еще молодая семья?
– А куда я денусь?
– Да я ведь тебе денег дам, балда! Тебе же лучше: может, мужика какого-нибудь найдешь наконец, а то ведь тридцатник на носу и полный привет с личной жизнью…
– Сколько? – спросила Лиза.
– А? – Алена, кажется, не поверила своему счастью.
– Сколько ты мне дашь?
– Десять тысяч долларов, – сказала Алена непререкаемым тоном. – Это больше, чем твоя доля. Выдам наличными без проволочек. Когда к паспортистке пойдем?
* * *Дождь колотил по ягодам и ромашкам на ткани зонта. Машины катились сплошным потоком, их белые глаза глядели, как у вареных рыб. Парень в обменном киоске, Игорь, неотрывно смотрел Лизе в спину, но она не оборачивалась.
Она стояла у края тротуара. Казалось, прошел час и другой, но минутная стрелка на ее часах едва сдвинулась. Холодные капли подпрыгивали, отталкиваясь от асфальта, и били по ногам ниже колен.
Потом дождь прекратился.
Лиза постояла, слушая тишину над зонтом. Капли скатывались с его металлических ребер. Лиза опустила зонт, посмотрела на небо, потом в конец улицы – и увидела трамвай.
Красный, узкий, он шел, сотрясая землю, фары светились теплым желтоватым светом. Лиза попятилась. Трамвай подошел к краю тротуара и остановился, тихо звякнув. Разъехались автоматические двери.
Лиза обернулась и посмотрела на обменный ларек. Лицо Игоря, ставшее частью решетки, было похоже на погашенную марку.
Лиза шагнула вперед и вверх, по ступенькам. Проход в салон был загорожен турникетом. Женщина-кассир чуть повернула голову.
Лиза открыла сумку, которую все это время судорожно сжимала под мышкой, и вытащила пачку денег, перетянутую аптекарской резинкой. Положила в жестяной лоток перед женщиной. Добавила кредитную карточку, на которую ей иногда перечисляли гонорары, и выгребла из карманов всю мелочь.
Женщина коротко зевнула и побарабанила пальцами по поручню. Лиза, не совсем понимая, что происходит, запустила руку в сумку и глубоко, на самом дне, нашла еще две мелкие монеты. Они звякнули о лоток, повертелись и успокоились.
За спиной у Лизы зашипели, закрываясь, двери. Турникет замигал зеленым.
– Пройдите в салон, – в микрофон сказала вагоновожатая. У нее был усталый голос человека, равнодушного к своей работе.
Лиза повернула рычаг турникета и вошла. Трамвай был пуст, светло-шоколадные сиденья напомнили ей зрительный зал; она выбрала место справа, у окна, и села.
Поползла назад будочка обменника, отразилась в большой луже и пропала. Трамвай повернул, скрежеща колесами, навстречу потянулись новостройки, типовые и привычные, но Лиза готова была поклясться, что никогда раньше их не видела.
Трамвай въехал в тоннель. Под сиденьем что-то щелкнуло, и промокшие Лизины ноги явственно ощутили тепло. В салоне включился обогреватель; трамвай вынырнул из тоннеля посреди унылого осеннего поля. Лесополоса стояла как последний отряд ополчения, елки сильно раскачивались на ветру, вокруг берез смерчами вились сухие листья. Трамвай набрал скорость и въехал в ливень; Лиза почувствовала, что в салоне становится жарко. Несколько минут ничего нельзя было разглядеть, такими густыми оказались дождь и туман, а потом снаружи проглянуло солнце. Лиза принялась тереть запотевшее стекло, и ладони ее замерзли прежде, чем она поняла: стекло затянуто не испариной, а изморозью.
Печка под сиденьем работала на полную мощность. Ледяные узоры стали таять. Сдвигая пальцем угловатые пластинки льда, Лиза проделала в изморози смотровое окошко. Трамвай шел по улице, уставленной двухэтажными домами; крыши, ограды, вывески были завалены снегом, как на рождественской картинке.
Трамвай замедлил ход и остановился. С шипением открылись задние двери. По салону пополз холод.
– Мне выходить? – громко спросила Лиза и поразилась, до чего жалобно прозвучал ее голос.
Вагоновожатая прокашлялась в микрофон, но ничего не ответила.
Лиза поднялась и, по-прежнему сжимая в руке мокрый зонтик, подошла к выходу. За распахнутыми дверцами горел снег на солнце, на снегу лежали тени голых кустов, похожие на синие веники, и ни единого следа не отпечатывалось на высоченной гладкой целине.
Лиза посмотрела на свои туфли-лодочки, мокрые, белые, под стать снегу. Ей всегда нравились фильмы-сказки про зиму, где герои могли танцевать на снегу чуть ли не босиком.
Она спрыгнула с подножки и утонула сразу по колени. Последние лоскуты тепла соскользнули, остались в салоне; дверь за спиной захлопнулась, трамвай звякнул, и тронулся с места, и укатил, оставив после себя рельсы – настоящие стальные рельсы, горящие на ярком, но совершенно не греющем солнце.
Лиза почувствовала, что дрожит. Что зуб не попадает на зуб и что она замерзнет прямо здесь, на трамвайной остановке, если немедленно не найдет пристанища.
Вдоль улицы стояли дома с плотно закрытыми ставнями. На дверях висели замки, каждый был размером с голову казненного и украшал собой массивный засов. Здесь не ждали гостей, здесь и хозяева, кажется, были в отлучке; солнечные блики играли на флюгерах и оконных стеклах верхних этажей. Печные и каминные трубы смотрели в синее небо, пустые, бездымные.
Грохот трамвая стих вдалеке. Лиза прислушалась. Еле слышно поскрипывал флюгер где-то в вышине, хотя ветра, кажется, не было вовсе.
– Эй! – сказала она, и голос прозвучал очень хрипло.
Банда волшебников-аферистов, выманивающих у людей последние деньги. Галлюциногены. Хорошо бы этот холод был галлюцинацией; ладно с ними, с деньгами, приду обратно к Алене, буду ночевать в парадном на коврике…
Лиза заплакала просто оттого, что больше нечего было делать, и пошла по снегу, оставляя неровную цепочку следов. Третий справа дом был снабжен вывеской, заваленной снегом. Дверь его почти сливалась со стеной, но замка не было видно. С железной балки свисал на цепях огромный медный чайник.
Лиза пошла на блеск чайника, как на огонь маяка, взяла молоток, висящий у двери, и не почувствовала рукоятки. Бахнула раз, выронила молоток, тот запрыгал на веревке, беспорядочно ударяясь о дверной косяк. Лиза стукнула по двери зонтиком и бросила его, и ромашки с ягодами живописно распластались на снегу.
Она безо всякой надежды нажала на ручку, и дверь легко поддалась. Потеряв равновесие, Лиза не вошла – ввалилась в полутьму, сырую и теплую, с еле слышным запахом очага.
Дверь захлопнулась, оставив холод снаружи. Хлопья снега, прилипшие в ногам и подолу юбки, теперь опадали с Лизы, как с весенней елки, и ложились на каменный пол. Внутри, в доме, кто-то был; на темно-красных кирпичных стенах играли отблески огня.
– Здравствуйте, – очень тихо и хрипло сказала Лиза.
И, не дождавшись ответа, вошла.
В большом камине горел огонь, блестела лакированным боком стойка, похожая на барную, вдоль стен высились шкафы из темного дерева. Человек в сером свитере стоял перед круглым столом, наблюдая, как варится над спиртовкой бурая жижа в джезве с длинной ручкой. Лиза стояла, не шевелясь и почти не дыша, несколько минут, и имела возможность разглядеть все это в подробностях: камин, заключенный в кованую ограду, огонек спиртовки, медную ручку джезвы, замкнутые лица шкафов и грубые нитки свитера, связанного «косичкой».
– Входи, – сказал человек, не оборачиваясь. – Чего ты ревешь?
Лиза вспомнила, что плачет в три ручья. Задержала дыхание, чтобы не всхлипывать, и нащупала в сумке упаковку бумажных салфеток.
– Входи, – повторил Хозяин с оттенком раздражения. – Не ко времени, конечно. Но, раз уж пришла…
Он поддернул рукава свитера, снял джезву со спиртовки и переставил на стойку. Принюхался, раздувая ноздри.
Лиза, не чувствуя под собой ног, вышла в центр комнаты. От камина тянуло жаром, снег окончательно растаял, и от туфель-лодочек повалил пар.
– Как уже было сказано, у тебя приличные проблемы. – Хозяин, остановившись напротив, оглядел ее с ног до головы. – Ты это чувствуешь?
– Я…
– Ты не человек, да?
– А кто я? – спросила Лиза, очень удивленная этим вопросом.
– Не знаю. – Хозяин смотрел пристально, глаза его были цвета очень горького шоколада. – Поглядим…
И он пошел куда-то прочь от камина, жестом приглашая Лизу следовать за собой. Лиза шла, на ходу чихая, кашляя, вытирая бумажным платком лицо; Хозяин открыл дверь в маленькую комнату, сплошь уставленную картотечными шкафами.
На маленьких полках пирамидками, как детские кубики, одна на другой стояли сигаретные пачки… Нет, не сигареты. Упакованные колоды карт.
– Значит, так, – Хозяин подумал. – Вариант, – он снял с полки упаковку, – вот еще, и для разнообразия вот это…
Пирамидка на стеллаже покачнулась, покосилась и снова обрела равновесие. Хозяин бросил три упаковки на деревянный стол, и Лиза увидела, что это действительно карты – если считать картами любой комплект изображений на прямоугольниках с закругленными углами.
– Возможно, – Хозяин ногтями разорвал полиэтиленовую пленку на первой колоде, – ты информационный фантом, скажем, неверная формулировка. Держи колоду, тасуй, сдвигай, раскладывай против часовой.
Онемевшими пальцами Лиза приняла из его рук колоду. Она оказалась трескучей, и легкой, и сыпучей, будто крупный песок. Двумя пальцами левой руки Лиза взялась за края карт и потянула вверх – колода тасовалась легко, приятно, это занятие успокаивало.
– Достаточно. Раскладывай. Рубашками вниз.
Лиза принялась раскладывать карты, просто ронять их на стол одну за другой, и тут только увидела изображения. Кусочки фотографий – будто кто-то нарезал, не глядя и вперемешку, глянцевый журнал, черно-белые фото из старого альбома и фотодневник патологоанатома: половина серьезного женского лица с тенью вуали, отрезанная кисть руки с золотым кольцом на окровавленном пальце, новая сумочка с ценником, ребенок в бассейне, сердце на цинковых весах. Лиза зажмурилась.
– Стоп, – сказал Хозяин. – Это не твое, долой, – он рукавом смахнул карты на пол. – Попробуй вот эту.
Он провел ногтем по шву упаковки, распечатывая новую колоду. Рубашки карт оказались гладко-белыми, неотличимыми от лиц – пустых, без изображений и меток. Лиза взяла их, чуть содрогнувшись, и начала тасовать.
Эта колода поддавалась трудно, будто каждая карта была смазана жиром. Лиза всматривалась, пытаясь понять, чем они отличаются друг от друга – может, весом? Колода не слушалась, топорщилась неровным веером, смысла в тасовании не было; Лиза поскорее начала ее раскладывать: белые прямоугольники на деревянный стол.
– Не твое, – констатировал Хозяин задумчиво. – Многовато ты у меня отнимаешь времени…
Он в раздражении отбросил, не распечатывая, третью отобранную колоду и пошел вдоль стеллажей, присматриваясь. Остановился, что-то снял с полки, небрежно запустил Лизе через всю комнату, и она поймала.
Надорванная упаковка топорщилась пластиком. Лиза осторожно высвободила карты. Пол у ее ног был усеян забракованными, она не хотела наступать на них – не то опасаясь испортить, не то боясь обжечься.
Она принялась тасовать эти новые карты и почувствовала, как они нагреваются под пальцами. Торопливо стала выкладывать их против часовой стрелки – и карты вдруг загорелись. На лицевой стороне у них были дорожные схемы, как на «Яндекс-картах», странички из паспортов незнакомых людей, планы каких-то комнат, набросанные от руки красными и синими чернилами, распечатки счетов и чеки из супермаркетов. Все это двигалось в огне: на счетах менялись цифры, по нарисованным схемам комнат метались человеческие фигурки, лица на ксерокопиях паспортных фотографий улыбались и старели.
Лиза заплакала снова.
– Все не так страшно, – Хозяин, не боясь огня, сбросил карты на пол. – Ты не человек, Елизавета, ты второстепенный герой сериала.
– Это шутка? – Она нащупала в кармане бумажный комочек, остаток салфетки.
– Нет. Ты не воплотившаяся вещь, как я поначалу боялся, ты не проклятие и не тень. Всего лишь герой сериала, самый безобидный из информационных фантомов. Второстепенный герой, заметь, а не статист. Статисты – те вообще не понимают, что с ними происходит, просто живут, и живут комфортно.
– Я – информационный фантом?
– Разумеется. Ты и сама давно почуяла. Ведь почуяла?
– Да.
– С этим можно жить.
– Но я ведь родилась, выросла… Среди людей… У меня кровь в жилах, трудовая книжка в конторе, карточка в поликлинике, паспорт…
– Биографии сериальных героев написаны до последней детали. И у них тоже кровь в жилах. Известно, что было с ними в прошлом, но в будущем – только планы. Только предположения.