Теперь они вправе взять свое, получить то, чего были лишены. И они уже получили: он стал едва ли не самым богатым и могущественным человеком в Англии, а вместе они, по существу, правят страной. Эдуард по молодости лет воображает, что это делает он, — и пускай тешит себя подобными мыслями как можно дольше…
Изабелла не могла быть такой безмятежной, как Мортимер. Многое мешало этому — и не только страшные видения, часто посещавшие ее, но и то явное, что происходило вокруг: юная Филиппа начала вызывать у нее тревогу, чем она не замедлила поделиться с Мортимером.
— Что ты думаешь о ней? — начала она как-то разговор.
— Ничего не думаю, — отвечал он. — Кто она такая? Простая полудеревенская девчонка. Подружка нашего мальчика в его постельных играх, и больше никто. Он пожелал побаловаться семейной жизнью — что ж, пускай наслаждается ею, у него теперь есть хоть какое-то занятие.
Изабелле не понравился его легкомысленный тон.
— Тот случай на дороге, — сказала она, нахмурясь, — он говорит о многом. Она проявила настойчивость, и Эдуард поддержал ее.
— Да, девочка пожалела бедную женщину. Выказала милосердие. Ну и что?
— Только то, что мой сын дал понять: он не собирается ей ни в чем отказывать. Это может иметь серьезные последствия.
— Такое не будет продолжаться долго. Сейчас он охвачен первым чувством, незнакомым ему раньше. Оно быстро улетучится, и он увидит свою возлюбленную другими глазами. Поймет, что она всего лишь пухлая простушка из какого-то затерянного графства, а вокруг — множество куда более привлекательных женщин.
— Однако сейчас она в силах верховодить им, — настаивала королева.
— Как такое недалекое существо может верховодить Эдуардом? — возражал Мортимер.
— Он взрослеет, меняется. И нам все труднее будет удерживать власть над ним, — говорила она.
— Не надо беспокоиться, дорогая, когда еще и в помине нет причин для этого.
— Этот мир с Шотландией… — начала она.
— Я целиком его поддерживаю, — перебил он. Больше всего ему нравился пункт о выплате двадцати тысяч фунтов.
— Но многие в Лондоне недовольны, — закончила она свою мысль.
— Чума на их головы!
— Не говори так. Это может возмутить всю страну.
— Я не боюсь их возмущения!
— Ты прекрасно знаешь, народ может быть очень опасен. Многие считают, что нельзя отдавать Скунский камень, а также отправлять в эту варварскую Шотландию маленькую девочку, чтобы выдать там замуж за сына прокаженного.
— Эта девочка станет королевой.
— Народу не нравится… Мортимер, ты помнишь, как эти люди, на которых ты готов наслать чуму, поддерживали меня недавно? Как встречали на улицах?
— Они любили и любят свою королеву. Стоит тебе сейчас появиться перед ними, они снова завопят о преданности.
— Этого больше нет, Мортимер.
— Если и нет, то лишь временно, дорогая. Им не понравилось одно, не понравилось другое… Они слишком много возомнили о себе, эти лондонцы. Всюду суют свой нос!
— Вчера, когда я появилась на улице, кто-то крикнул мне: «Шлюха!»
— Ты видела того, кто посмел это сделать? Его следует повесить! Четвертовать!
— Он смотрел прямо на меня, а потом медленно пошел и скрылся в толпе. Ему помогли скрыться… Они отвернулись от меня, Мортимер… Отвернулись от нас!
— Наплевать на этот сброд!
— Иногда я думаю, Мортимер…
Он успокоил ее тем единственным безошибочным способом, каким действовал всегда, — и словами тоже: когда было необходимо, он находил нужные слова.
О, этот милый, прекрасный Мортимер! Могучий в любви, преданный ей до последнего вздоха!.. Ты, только ты истинная королева Англии, говорил он ей. Ослепительно красивая, умная, любвеобильная… Забудь, что здесь другая королева. Она значит не больше, чем ее мальчишка-супруг. Оба они — марионетки в наших руках, дорогая. А мы, Изабелла и Мортимер, были, есть и будем настоящими правителями страны. Были и будем…
* * *Каждую ночь Джоанна засыпала в слезах. Напрасно ее уверяли, что она станет счастливой в Шотландии. Она знала, этого не будет. Никогда! Знала, что у нее есть там жених по имени Давид Брюс, пяти лет от роду, который ей уже заранее был противен… Ну его совсем!.. Она с ним не будет играть!
Она слышала, что королевских невест часто с самых ранних лет отправляют из родного дома к женихам, чтобы они привыкали в новой стране к новой жизни, но от этого ей не становилось легче. Да и не всех отправляли. Вот Элинор, ее родная сестра, намного старше, чем она, однако остается дома, с братьями, с их новой сестрицей Филиппой, такой простой и славной, которую она полюбила. Но что толку любить кого-то, если ее, Джоанну, отрывают от всех? Разве можно любить на таком расстоянии?..
Она слыхала от слуг историю о том, как Филиппа спасла какую-то девочку от виселицы и как доволен был король, а его мать и этот гадкий Мортимер не хотели помочь девочке и торопились продолжить путешествие.
Что, если она тоже попросит Филиппу заступиться за нее, поговорить с Эдуардом, чтобы ее не отправляли невесть куда совсем одну? Она ведь еще маленькая, ей страшно… и очень грустно. Говорят, что Эдуард ни в чем не отказывает Филиппе, — может, он и в этом послушает ее и тогда Джоанна останется с родными и будет спасена?..
О, в этом единственная ее надежда! Надо обязательно поговорить с Филиппой. Во что бы то ни стало!
Филиппа выслушала ее серьезно и внимательно. Такое бедное маленькое существо, хотя и настоящая принцесса!..
Да, ответила ей Филиппа, выслушав почти бессвязную просьбу. Не просьбу, а мольбу… Да, ответила она, люди говорят правду: Эдуард позволил ей спасти ту девочку от казни и был рад, что так получилось. Но ведь то было просто воровство, а не дело государственной важности. А будущий брак Джоанны с шотландским принцем, а может, и королем к тому времени, — это политика… Однако Филиппа не отказывается, она непременно поговорит с Эдуардом.
Она выполнила обещание. Ответ был таким, какого она и ожидала, — он очень сожалеет, но сделать ничего не может. Брак Джоанны — один из пунктов мирного договора и очень важен для обеих стран.
— Но Джоанна совсем ребенок, — попыталась в который уже раз возразить Филиппа. — Разве нельзя заключить сейчас брак по доверенности, чтобы закрепить его, а девочку оставить дома хотя бы еще на несколько лет?
Эдуард отвечал на все ее возражения одно: таково условие договора с Шотландией, и оно не может быть нарушено — шотландцы хотят воспитать будущую королеву в своих традициях.
Сам же он, Филиппа это видела, страдал от предстоящего расставания с Джоанной, потому что был привязан и к сестрам, и к брату.
Возможно, будь Эдуард постарше, он и решился бы на какой-нибудь шаг, чтобы помочь Джоанне, но, молодой и неопытный, да еще после бесславного похода в Шотландию, он не мог поступать по-своему и менять что-либо в столь важном договоре, заключение которого потребовало немалых усилий обеих сторон.
До сих пор не мог он без стыда вспоминать, как по-мальчишески безрассудно вел себя, когда преследовал ускользающих от него шотландцев, и как чуть не стал, к позору для себя и страны, их пленником.
Что ж, теперь следует получше обдумывать все и больше обращать внимания на советы опытных людей, не гнушаясь принимать от них даже слова осуждения.
Все же, не желая разочаровывать Филиппу, он обещал ей еще раз подумать над ее просьбой и попытаться сделать что-нибудь.
Это «что-нибудь» означало разговор с матерью.
Королеве Изабелле было приятно, что сын обратился к ней с просьбой о совете и помощи. Она сделала вид, что задумалась над тем, о чем он сказал ей, хотя ни минуты не сомневалась в верности принятого решения и в том, что Джоанне надлежит уехать немедленно туда, где ее ждет будущий король и его умирающий отец. Ведь нарушение этого условия договора могло привести к тому, что шотландцы потребуют обратно деньги, которые уже передали в английскую казну и которые осели в руках Мортимера.
Но с сыном она начала говорить о другом.
— Мы имеем дело с племенем варваров, мой дорогой, — сказала она. — Ты сам убедился в этом, когда гонялся за ними по лесам и болотам, а они вели с тобой нечестную игру — и выиграли.
Невольная краска выступила на лице Эдуарда. Однако он не мог не отметить, как мягко, с каким тактом мать напомнила ему о его военной неудаче.
Она продолжала:
— Трудно предположить, что может случиться, если мы нарушим условия договора. Вероятно, опять начнется война.
— Миледи, — сказал он, — мне известно, что жители Лондона против этого брака.
— Жители — это толпа, мой сын. А толпа всегда зависит от того, в какую сторону дует ветер.
— Королеву очень беспокоит судьба Джоанны, — пробормотал Эдуард. — Моя сестра совсем ребенок… и отрывать ее от дома… от родных…
Она продолжала:
— Трудно предположить, что может случиться, если мы нарушим условия договора. Вероятно, опять начнется война.
— Миледи, — сказал он, — мне известно, что жители Лондона против этого брака.
— Жители — это толпа, мой сын. А толпа всегда зависит от того, в какую сторону дует ветер.
— Королеву очень беспокоит судьба Джоанны, — пробормотал Эдуард. — Моя сестра совсем ребенок… и отрывать ее от дома… от родных…
Изабелла внутренне напряглась. «Королева»?! Так ее сын сказал не о ней, а об этой девчонке из Эно!.. Ничего, миледи Филиппа вскоре поймет, что приехала сюда не для того, чтобы управлять страной, у которой уже есть хозяйка…
— Наша милая Филиппа… — произнесла королева Изабелла. — Ах, у нее такое мягкое сердце. Я видела, как изумились люди, когда она позволила той грязной женщине взять над собой верх.
— Вы говорите о матери девочки, которую Филиппа спасла от веревки? Насколько мне известно, народ одобрил ее заступничество.
— Не весь народ, мой дорогой сын, а только преступники. Они смеялись и говорили между собой, что теперь будет не страшно и попасться на воровстве: их выручит добрая миледи Филиппа, стоит только ее хорошенько попросить…
— Но ведь то была маленькая девочка…
— Конечно. И наша дорогая Филиппа тоже еще очень молода. Но она повзрослеет. И многому научится, надеюсь. Ведь она такая прелестная. Я так рада за тебя, Эдуард…
Он расплылся в улыбке. Ему всегда было приятно слышать о восхищении Филиппой.
— Дорогой Эдуард, — продолжала мать, — ты знаешь, что все мои мысли только о тебе. Все, что я делаю, — лишь для твоей пользы. Впрочем, зачем я говорю? Ты и так это прекрасно чувствуешь… Твоя мать не ошибается, скажи?
Ее красивые глаза наполнились слезами. Она прильнула к нему. Он поцеловал ее в щеку.
Королева-мать продолжала чуть дрожащим голосом:
— У меня была нелегкая жизнь, сын мой. Порой, оглядываясь назад, я удивляюсь, как смогла все это вытерпеть. Меня так баловали и нежили в детстве при дворе французского короля, моего отца… Но когда я приехала в Англию… — Она содрогнулась. — Когда вспоминаю все, через что пришлось пройти… — Голос ее окреп. — Однако это стоило того, потому что теперь у меня есть ты. И если я увижу тебя твердо сидящим на троне… если ты станешь, я уверена в этом, великим королем… Тогда я уйду из этого мира счастливой.
— Дорогая миледи! — воскликнул он. — К чему говорить о смерти? Вы еще будете жить долго… очень долго.
— Я стану молиться об этом, сын мой, и, знай, я откажусь умереть, пока о тебе не скажут, что ты стал таким же великим, как твой дед. До тех пор я буду все время с тобой…
Кажется, она в достаточной степени сумела дать ему понять, что он еще очень молод и долгое время должен будет чувствовать зависимость от нее и необходимость в ее опеке…
Трудно сказать, думал ли он то же самое, но он понял, что в договоре с Шотландией нельзя менять ни одного пункта, иначе война, к которой они еще не готовы, придет в их дом.
Филиппе он сказал, что, к сожалению, в судьбе Джоанны изменить ничего нельзя, девочке придется вскоре отправиться ко двору шотландского короля. Филиппа поняла его и больше не заговаривала на эту тему.
* * *В теплые июльские дни отряд из богато разодетых всадников и всадниц неспешно продвигался на север к Бервику. Во главе отряда ехала королева Изабелла, а рядом с ней — одна из самых несчастных маленьких девочек во всем королевстве, принцесса Джоанна.
Много раз приходила ей в голову полубезумная мысль — удрать от всех, скрыться где-нибудь в лесу и чтобы ее никогда-никогда не нашли. И, возможно, она бы осмелилась на этот отчаянный поступок, если бы рядом с ней не находился огромный мужчина с суровым лицом, которого она страшно боялась, даже больше, чем матери. Мужчину звали Мортимер, граф Марч.
В дороге королева Изабелла резким, непримиримым тоном внушала дочери, что та не смеет вести себя, как капризный ребенок, а должна понять и принять судьбу так, как и следует принцессе. Не она первая, не она последняя вынуждена покидать родной дом так рано. Зато в Шотландии ее примут со всеми почестями, какие положены, и пусть она не забывает ни на минуту, что, оставляя Англию принцессой, в Шотландии станет королевой. Разве она не хочет быть королевой?..
Однако Джоанну совсем не утешали слова матери.
Во время остановок в огромных спальнях различных дворцов и замков, лежа на кровати рядом с Элинор, Джоанна искала утешения в бесконечных разговорах с ней. Искала, но не находила — и все равно была рада, что та поехала ее проводить.
Элинор очень хотела успокоить сестру, но не знала, как это сделать, какие убедительные слова найти, тем более что к ней самой все чаще приходила мысль, что и ее рано или поздно ожидает та же печальная участь.
Впрочем, порой пример брата Эдуарда и их обретенной сестры Филиппы скрашивал грустные размышления, и она пыталась внушить Джоанне, что все не так безнадежно — ведь только погляди, как эти двое любят друг друга, как им хорошо! А Филиппу тоже ведь оторвали от дома, от семьи…
Говорили сестры и о том, что им обеим было бы не так страшно и тоскливо, если бы Филиппа и Эдуард поехали с ними. Но он ведь король, и на его плечах заботы обо всем королевстве.
У себя во дворце Эдуард не оставлял мысли о младшей сестре, так рано вырванной из семьи, и нередко испытывал угрызения совести оттого, что ничем не помог ей. Он злился, что еще молод и неопытен, что провалил шотландскую кампанию и приходится расплачиваться за это счастьем сестры. И в то же время понимал — или уверял самого себя, — что нельзя поступить иначе, а если бы можно было, он не посчитался бы ни с кем и сделал по-своему. Уж можете поверить!..
Королева Изабелла осталась недовольна отказом Эдуарда сопровождать ее к месту обручения дочери. Она всячески пыталась уговорить его, улучшить настроение сына. Велела устроить потешный турнир, в котором было много состязающихся, много шума и блеска. Обычно Эдуард любил такие представления и с удовольствием принимал в них участие, но в этот раз недолго побыл на нем и удалился. Он уже не мальчик, сказал он себе, чтобы его можно было отвлечь подобным зрелищем и заставить таким образом изменить свое решение. А он решил остаться в Лондоне в обществе любимой Филиппы, лишь она умела его по-настоящему успокоить.
Отряд королевы-матери достиг Бервика, где и состоялась церемония помолвки, на которой взору всех присутствующих предстала печальная маленькая невеста, сгибающаяся под тяжестью драгоценностей, украшающих ее наряд, и малолетний жених, который, казалось, — да так оно и было на самом деле, — не понимал, по какому случаю затеяли этот праздник.
Обряд обручения был необычайно пышным, и больше всех выделялся на нем великолепный Роджер де Мортимер, граф Марч, который привел с собой сто восемьдесят рыцарей и столько же оруженосцев, — все они блистали нарядами и доспехами.
За обручением последовали дни торжеств. Были турниры и всякие другие состязания, на которые маленькая невеста взирала с неослабевающим интересом. Ее страх немного улегся, когда она увидела, что жених и будущий супруг всего-навсего тщедушный маленький мальчик, да еще младше ее на целых огромных два года.
Подошло время расставания с матерью и соотечественниками. На прощание королева Изабелла обняла ее и преподнесла красивые драгоценные украшения, которые не вызвали у девочки никакой радости. Прощание с матерью не оказалось для нее грустным — слишком велик был всегдашний страх перед этой женщиной.
Изабелла и Мортимер ехали во главе великолепного отряда на юг Англии, а Джоанна, переданная под наблюдение и опеку самых благородных дворян Шотландии и их жен, совершала путешествие в столицу этой страны, Эдинбург. Там она предстала пред шотландским королем, старым-престарым мужчиной — таким он ей показался, — который был настолько слаб, что еле двигался. Однако глаза у него были на редкость живые и добрые, и в них таилась улыбка.
Это был сам Роберт Брюс, ее свекор. Он повелел, она сама слышала, чтобы с ней обращались с особым вниманием и заботой, не забывая, что она очень мала и находится на чужбине.
Она слышала, что он умирает от какой-то страшной болезни, вид у него и вправду был устрашающий, но, как ни странно, он не вселил в нее страха, какой она всегда испытывала перед матерью и Мортимером.
Однако по дому она тосковала. Как хотелось ей оказаться в детской в Виндзоре! Вновь увидеть рядом с собой милых наставниц, а также сестричку Элинор и братика Джона. Но больше всего хотелось увидеть Эдуарда и Филиппу.
Ребенок, она уже начинала понимать, что следует быть выдержанной и терпеливой. Ведь рано или поздно с ней все равно случилось бы то, что случилось. От этого никуда не уйти: все принцессы рождаются для этого — для того, чтобы останавливать войны и приносить согласие. Недаром, как она уже знала, ее стали называть здесь Джоанной, Дарительницей Мира.