— А вотъ подумай, такъ и сама поймешь, сказала Маша.
— Однако вы говорите совсѣмъ о другомъ, а надо рѣшить. Я не совсѣмъ согласенъ съ доводами Мити, но въ нихъ есть доля правды, сказалъ папочка.
— Конечно есть, какъ и во всякомъ разсужденіи не глупаго человѣка, но надо взвѣсить всѣ доводы и съ той и съ другой стороны, сказала Маша, — и рѣшить, которые важнѣе.
— Меня особенно трогаетъ то, что Митя такъ заботится, такъ боится за папочку. Его доброе имя ему дороже всего, сказала Агаша, — и если оно должно пострадать…
— Это не сообразно, возразила Маша съ жаромъ. — Я не допускаю этого. Вашъ отецъ всю жизнь свою жилъ какъ христіанинъ, какъ слуга отечества, какъ дворянинъ, безукоризненно; въ высокой его честности всѣ увѣрены — и все это пропадетъ, по мнѣнію Мити, потому что онъ согласится опять жить съ той, которую взялъ къ себѣ и любилъ какъ дочь, когда она была отвергнута всѣми родными, не имѣла ни куска хлѣба, ни крова, ни семьи. Лишая себя онъ далъ ей все это и въ придачу далъ ей сердце и любовь отца. Стало-быть безукоризненная, скажу добродѣтельная жизнь вашего отца сочтется ни во что отъ людскихъ пересудовъ. А по моему иначе: не бѣгайте за людскою похвалой, а идите своею дорогой по законамъ Божескимъ и законамъ общественнымъ. и людская похвала сама собою придетъ къ вамъ и не отнимется отъ васъ.
— Вотъ, Маша, именно такъ; ты сказала, что я чувствовалъ, но сказать бы не сумѣлъ, произнесъ Ваня съ одушевленіемъ.
Папочка во все время разговора сидѣлъ задумавшись.
— Другъ мой, сказала Маша, — наши разговоры ничего не рѣшаютъ. Ты долженъ самъ рѣшить, рѣшить одинъ, а мы покоримся тому, что ты скажешь.
— Мудрено, Маша. Отказать Анютѣ, видитъ Богъ, не могу, а согласиться боюсь. Страшно, не потому, что скажутъ, а потому что отвѣтственность большая.
— Да, большая, но и оттолкнуть ее большая отвѣтственность, даже грѣхъ большой, сказала Маша. — Если она попадетъ въ дурное семейство или даже положимъ и въ хорошее, но слишкомъ свѣтское, она можетъ искать выхода въ раннемъ замужствѣ. При ея богатствѣ и молодости это опасно. И въ послѣдствіи кого она будетъ въ правѣ упрекнуть за неудавшуюся жизнь: тѣхъ, кто ее оттолкнулъ. И сами себя мы упрекнемъ, если она будетъ несчастна!
— Я вижу, Маша, ты, какъ и я, въ глубинѣ души стоишь на сторонѣ Анюты, но тутъ есть еще вопросъ. Мое жалованье составляетъ половину нашихъ доходовъ. Чтобы жить съ Анютой я долженъ подать въ отставку. Что же станется съ моею семьей? я не могу жить въ ея домѣ, завися отъ нея и на ея деньги даже и въ томъ случаѣ, если мы поладимъ съ ней и если она не скоро выйдетъ замужъ.
Маша задумалась, и думала долго, наконецъ сказала:
— Нельзя ли тебѣ взять отпускъ на четыре мѣсяца; я полагаю, тебѣ дадутъ его. На моей памяти ты никогда не просилъ отпуска болѣе чѣмъ на четыре недѣли и то одинъ разъ, послѣ болѣзни, чтобы поѣхать въ деревню.
— Мнѣ дадутъ отпускъ, это несомнѣнно, сказалъ Долинскій.
— Въ такомъ случаѣ мы проживемъ съ Анютой четыре мѣсяца; увидимъ какъ пойдетъ жизнь наша съ нею: нескладно, воротимся сюда, а согласно — останемся съ нею, и она сама найдетъ тебѣ мѣсто въ Москвѣ. Такимъ образомъ мы будемъ имѣть счастіе жить и съ ней и съ обоими сыновьями.
— Въ Москву! закричала неистово Лиза, давно уже метавшаяся на стулѣ отъ волненія.
— Молчи, сказала ей строго Агаша.
— Молчи, это легко сказать, возразила Лиза, — когда я не могу!
— Пустяки, сказала Агаша, — все можно, когда должно.
— А зачѣмъ должно?
Но Агаша не отвѣчала своей юлѣ, такъ звала она Лизу, потому что Маша опять заговорила съ папочкой.
— Другъ мой, я совѣтую только, а ты дѣлай какъ знаешь. Напиши, что ты ея не отвергаешь, не отталкиваешь, что ты согласенъ провести лѣто съ нею, если это можетъ состояться безъ семейныхъ ссоръ и если она оставить домъ тетокъ безъ разрыва и вражды; прибавь, что тебѣ нельзя выйти въ отставку, потому что ты живешь своимъ жалованьемъ. Объясни, что можешь взять отпускъ на четыре мѣсяца и ѣхать съ ней въ Спасское и прожить все лѣто въ ея домѣ. Что же касается зимы, то это видно будетъ позднѣе и говорить объ этомъ надо позднѣе. Быть можетъ такъ иди иначе все устроится. Ты не отказывай и не соглашайся остаться съ ней зимой, увидимъ. По моему вотъ и все.
— Нѣтъ, не все, сказалъ папочка, — это только дѣловая часть письма.
— Конечно, я такъ и понимаю. Я сама припишу нѣсколько строкъ въ твоемъ письмѣ.
— И я, сказалъ Ваня.
— Но какъ же, замѣтила Агаша, — Митя пишетъ, что надо рѣшить сообща, когда онъ пріѣдетъ. Не лучше ли подождать его?
— Зачѣмъ намъ ждать сына? Рѣшаютъ дѣло отцы, а не сыновья. Притомъ ждать трудно, сказала Маша: — черезъ четыре недѣли намъ надо уѣхать въ Москву.
— Какое счастіе! прервала опять Лиза, а Лида дернула ее за платье, показывая глазами на негодующую Агашу.
— Отцу надо получить отпускъ, продолжала Маша, — надо все убрать въ домѣ, не бросить же все добро — хлопотъ будетъ не мало. Я удивляюсь письму Мити. Оно мнѣ совсѣмъ не нравится; онъ подаетъ не только совѣты, которыхъ у него никто не просилъ, но даже рѣшаетъ вопросъ такой важности, а все это безъ малаго въ двадцать лѣтъ. Самъ же онъ очень легкомысленно ведетъ себя и уже задолжалъ порядочно. Ему не пригоже подавать совѣты отцу, а самъ онъ куда какъ въ нихъ нуждается.
— Совершенно такъ, сказалъ Долинскій. — Во всемъ этомъ труднѣе всѣхъ придется тебѣ и мнѣ, а на ихъ долю, онъ взглянулъ на дѣтей, — достанутся одни удовольствія. Переѣхать въ Москву, жить шире. — Вещь пріятная.
— Я въ этомъ не сомнѣваюсь, покончила Маша, и оба они, и мужъ и жена, пошли въ кабинетъ писать не дипломатическое письмо, какъ совѣтовалъ и желалъ Митя, а сердечное, доброе, какъ они сами.
* * *
Дрожавшими руками распечатала Анюта письмо папочки, отданное ей Митей, недовольное лицо котораго она замѣтила.
Она пробѣжала первыя строки и лицо ея изъ блѣднаго стало румянымъ, глаза ея загорѣлись.
Она жадно пробѣжала его и сказала:
— Я въ немъ не ошиблась: сердце мое угадало. Онъ былъ и остался отцомъ моимъ!… Потомъ она взглянула на Митю и сказала: — А ты недоволенъ — Богъ тебѣ судья и я! И не разъ я попрекну тебя за твое лицо въ эту счастливую для меня минуту. Но прощай, я не въ состояніи говорить теперь, даже и съ тобою. Мнѣ надо остаться одной. Я напишу тебѣ, когда мнѣ нужно будетъ тебя видѣть.
— Пощади насъ, Анюта, сказалъ Митя съ преувеличеннымъ видомъ мольбы и аффектированнаго смиренія, — и не дѣлай огласки.
Она посмотрѣла на него холодно и сказала: — будь спокоенъ, и ушла изъ комнаты простившись съ нимъ холоднѣе обыкновеннаго.
На другой день рано утромъ Анюта уговорила тетку свою Лидію идти къ обѣднѣ; онѣ отправились обѣ въ церковь съ великимъ удовольствіемъ. Послѣ обѣдни Лидія спросила у Анюты.
— Что съ тобою? Лицо у тебя такое странное и молилась ты усерднѣе обыкновенная.
— Ничего, сказала Анюта, — такой стихъ нашелъ на меня, какъ говоритъ Арина Васильевна.
Анюта отправилась въ кабинетъ Варвары Петровны, повидимому спокойная, но каждая жилка дрожала въ ней.
— Тетушка, сказала она голосомъ твердымъ и какъ-то странно усиливаясь говорить спокойно, — можете ли вы удѣлить мнѣ часъ времени: мнѣ надо серіозно поговорить съ вами.
— Конечно, могу, что такое? сказала Варвара Петровна кладя въ сторону свою огромную, разграфленую, расходную книгу.
— Черезъ мѣсяцъ мнѣ минетъ восемнадцать лѣтъ. Законъ освобождаетъ меня отъ опекуновъ и позволяетъ мнѣ выбрать попечителей и того изъ родныхъ, у кого я хочу жить.
— Что? протянула Варвара Петровна съ неописаннымъ изумленіемъ.
— Я желаю жить съ дядей Долинскимъ, желаю также имѣть его попечителемъ, вмѣстѣ съ дядей Богуславовымъ.
— Какіе пустяки! это такой вздоръ, о которомъ я не хочу и слышать, воскликнула Варвара Петровна, — я прошу въ другой разъ не безпокоить меня такими пустяками.
— Тетушка, сказала Анюта, — вы говорите со мною будто я ребенокъ, а я уже взрослая дѣвушка.
— Конечно ребенокъ и безумный! воскликнула Варвара Петровна съ гнѣвомъ.
— Я объ этомъ спорить не буду: пусть я ребенокъ, но законъ не признаетъ меня такимъ и даетъ мнѣ право…
— Съ какихъ поръ ты стала такая законница, а? Я всё понимаю! это студентъ Долинскій…
— Совсѣмъ не онъ, даю вамъ слово.
— Нѣтъ онъ, меня провести трудно.
— Если вы хотите знать правду, сказала Анюта, — я оставила бы домъ вашъ годъ назадъ, еслибы не онъ; онъ уговорилъ меня подождать. Въ шестнадцать лѣтъ я уже имѣла право…
— Да опомнись, ты помѣшалась! Уѣхать! Да кто тебѣ позволитъ уѣхать? Выбрось это изъ головы вонъ!
— Тетушка, прошу васъ не сердитесь на меня, но я рѣшила жить съ моими, я по нихъ цѣлые годы тосковала и безъ нихъ мнѣ нѣтъ счастія, безъ нихъ мнѣ всё въ тягость. Я шесть лѣтъ постоянно о нихъ думаю и живу надеждой увидѣть ихъ!
— Да что ты знаешь о нихъ? Ты уѣхала отъ нихъ дитятей и не могла судить о нихъ.
— Я судить тогда не могла, но я чувствовала и любила, а когда вспоминаю теперь, что они мнѣ говорили, какъ наставляли меня, какъ жили, я знаю, что они люди рѣдкой доброты, честности и крѣпкихъ правилъ. Еслибы вы только узнали ихъ, вы бы ихъ оцѣнили.
— Положимъ такъ, но что ты, княжна Дубровина, поѣдешь дѣлать въ захолустье К** въ домъ своего дяди чиновника. Съ кѣмъ будешь жить послѣ нашего дома?.. Но зачѣмъ я напрасно говорю все это; не стоитъ! Я сказала нѣтъ и кончено.
— Но я имѣю право, сказала Анюта твердо.
— И оставайся при своемъ правѣ, отвѣчала тетка.
— Тетушка, сказала Анюта, — умоляю васъ, не доводите меня до крайнихъ мѣръ, до огласки и разрыва. Я не хочу ничего подобнаго.
— Слышите это! сказала Варвара Петровна выходя изъ себя, — до огласки… да развѣ ея не будетъ когда ты, безумная, оставишь насъ. Скажутъ, Господи, чего не скажутъ! И мучили, и обобрали, и не знаю что еще?
— Все это скажутъ, конечно, возразила Анюта, — если я уѣду изъ вашего дома безъ вашего согласія и послѣ ссоры, и рѣшительно ничего не скажутъ, если вы согласитесь на лѣто отпустить меня въ мое Спасское съ дядей. Всѣ знаютъ, что вы въ деревню не ѣздите.
— Послушай, въ сущности, онъ тебѣ даже не дядя, а мужъ твоей тетки…
— Конечно не дядя, но родной отецъ по его любви ко мнѣ и по моей къ нему.
— Что жь? неужели тебѣ такъ дурно жить у насъ, что ты хочешь насъ оставить. Мало я о тебѣ заботилась? Мало я о тебѣ хлопотала? А сестрица мало любила тебя, мало баловала? А Лидія не нянчилась ли съ тобою, какъ съ куклой? Неблагодарная ты, вотъ что!
— Нѣтъ, это не правда. Я благодарна и никогда не забуду, какъ вы заботливо воспитали меня и чѣмъ я вамъ обязана. Изъ своевольной, необузданной дѣвочки, какою меня привезли къ вамъ, вы…
— Ты стало-быть сознаешься, какое образцовое воспитаніе получила у своего дяди, въ его мѣщанской семьѣ! воскликнула съ торжествомъ Варвара Петровна.
— Позвольте мнѣ договорить. Вы воспитали во мнѣ не только свѣтскую дѣвушку, но еще и будущую семьянинку. Вы стиснули мой характеръ, научили меня владѣть собою, приготовили къ жизни и я чрезмѣрно вамъ благодарна за это, но…
Варвара Петровна зорко взглянула на Анюту, слушала съ удивленіемъ ея слова и поняла, что имѣетъ дѣло не съ дѣвочкой, но со взрослою девушкой, много размышлявшею и для своихъ лѣтъ весьма созрѣвшею. Она перемѣнила тонъ и заговорила голосомъ болѣе мягкимъ и болѣе допускающимъ нѣкоторое равенство.
— Ты все это знаешь и въ этомъ признаешься и однако…
— Выслушайте меня… Въ семействѣ дяди я научилась любить своихъ родныхъ больше чѣмъ себя, научилась жить счастливо при недостаткѣ денегъ, научилась уважать людей не за ихъ положеніе, но за ихъ добродѣтели, узнала людей бѣдныхъ, но счастливыхъ несмотря на бѣдность… и мало ли чего хорошаго, высшаго, лучшаго узнала я въ ихъ семьѣ — въ моей семьѣ, говорю я съ гордостію.
— А y насъ въ домѣ ты видѣла дурное? спросила Варвара Петровна.
— Нѣтъ, я дурнаго ничего не видала, напротивъ, всё хорошее, но только на другой ладъ, до иному масштабу. Одно только видѣла я не хорошее, которое пронзило мое сердце и быть-можетъ помогло мнѣ принять рѣшеніе васъ оставить.
— Что такое? спросила Варвара Петровна ежеминутно удивляясь больше и больше.
— Ваше пренебреженiе къ семьѣ моей, сказала Анюта и встала и стояла предъ теткой съ гордою осанкой и лицомъ измѣнившимся отъ внутренняго волненія; — скажите, за что вы такъ презираете людей, которыхъ не знаете? Зачѣмъ вы оскорбляли меня постоянно, съ дѣтства, въ лицѣ моихъ родныхъ? Зачѣмъ мѣшали мнѣ полюбить, какъ бы я должна была всѣхъ васъ и васъ самихъ, мою воспитательницу? Зачѣмъ умалили мое уваженіе къ себѣ? Можно ли любить лицъ, которыя оскорбляютъ всё вамъ наиболѣе дорогое, можно ли цѣнить вполнѣ того, кто несправедливъ, высокомѣренъ и гордъ?
— И это твое обо мнѣ мнѣніе?.. Признаюсь, этого я не ожидала и могу назвать тебя…
— Да, въ отношеніи семьи моей вы были несправедливы, высокомѣрны и жестоки… я повторяю это, потому что это правда. Вы не позволяли мнѣ называть моего дядю дорогимъ мнѣ именемъ отца и всякій разъ лицо ваше омрачалось неудовольствіемъ, когда я поминала о сестрахъ и братьяхъ, такъ мною любимыхъ!
— Братьевъ двоюродныхъ, не родныхъ, и приказывала называть дядю дядей. Какое же тутъ преступленіе? Я хотѣла излѣчить тебя отъ аффектаціи, которою ты была заражена, и конечно хотѣла, я не отрицаю этого, отдалить тебя отъ дальнихъ родныхъ не принадлежащихъ къ нашему кругу, которыхъ и жизнь, и понятія, и привычки не могли согласоваться съ твоимъ новымъ положеніемъ.
— И всѣмъ этимъ удвоили любовь мою къ моей семьѣ и сдѣлали невозможнымъ нашу жизнь вмѣстѣ. Еслибы не это желаніе оторвать меня отъ моей семьи, быть-можетъ я бы привыкла къ тишинѣ и пустынности вашего дома, полюбила бы васъ сильнѣе и главное, была бы откровенна съ вами и не заключилась бы въ самой себѣ въ продолженіе шести долгихъ лѣтъ! Я не была съ вами счастлива, хотя вы обо мнѣ заботились и по своему любили меня.
Анюта заплакала. Варвара Петровна смотрѣла на нее съ удивленіемъ, но безъ сердечности. Яйцо ея какъ-то осунулось и окаменѣло. Она молчала долго, и наконецъ сказала:
— Окончимъ этотъ слишкомъ длинный и слишкомъ непріятный разговоръ. Я вижу, что мы никогда не поймемъ другъ друга: мы на всё глядимъ различно. Я не соглашаюсь на отъѣздъ твой и нынче же выпишу изъ Петербурга брата Петра. Онъ опекунъ и ему предстоитъ рѣшить этотъ вопросъ.
— Я буду ждать его пріѣзда, сказала Анюта выходя изъ комнаты, но воротилась назадъ.
— Тетушка, сказала она, — я говорила съ вами одной, чтобы не встревожить тетю Сашу, но вы сами осторожно сообщите ей.
— Ничего сообщать я не стану. Я сказала, что выпишу брата Петра и тогда мы рѣшимъ какъ должны поступить съ тобою.
Анюта не возразила ни слова и ушла къ себѣ, гдѣ осталась до обѣда. Когда она сошла внизъ, то ни тѣни волненія не было на лицѣ ея; она даже очень мило и весело разсказала тетѣ Сашѣ о новомъ англійскомъ романѣ, въ которомъ играло видную роль весьма комическое лицо. Но Варвара Петровна не могла стряхнуть съ себя бремя невеселыхъ мыслей и быть-можетъ позднихъ сожалѣній. Два раза старшая сестра спрашивала, что съ ней, и два раза недовольнымъ голосомъ она отвѣтила: ничего, ma soeur!
Глава VII
Высокій, толстый, краснощекій, коротко остриженный генералъ съ широкимъ затылкомъ и широкими плечами, казалось, наполнялъ собою небольшую диванную Александры Петровны. Его большіе черные глаза, добродушное лицо съ крупными чертами, его толстыхъ очертаній губы подъ густыми усами, обличали доброе сердце и веселый нравъ. Онъ любилъ плотно покушать, крѣпко уснуть, отправивъ свои обязанности по службѣ, и терпѣть не могъ всего что могло бы потревожить его правильно и комфортабельно сложившуюся жизнь. Карьера его шла блистательно; онъ не безъ причины хвалился милостями двора и успѣхами въ свѣтѣ, гдѣ любили веселаго, остроумнаго, вѣчно молодаго генерала. Держался онъ прямо, гордо, съ военною выправкой и свѣтскою непринужденностію, смѣялся добродушно, шутилъ съ неистощимою веселостію. Сестры его сидѣли, онъ стоялъ посреди ихъ статный щеголь и вмѣстѣ съ тѣмъ важный генералъ свиты.
— Я понять не могу, сказалъ онъ съ оттѣнкомъ досады, — какъ вы не сумѣли овладѣть ею, какъ не внушили ей, что она можетъ и должна жить до замужства только съ вами, какъ не успѣли воспитать ее какъ дѣвицу большаго свѣта и хорошаго тона.
Легкій румянецъ покрылъ щеки Варвара Петровны.
— Ты едва переступилъ порогъ нашъ, сказала она со сдерживаемымъ неудовольствіемъ, — еще не видалъ Анны, а ужь осудилъ насъ.
— Я говорю съ вашихъ же словъ, возразилъ генералъ Богуславовъ. — Если она подняла такой бунтъ, стало-быть не воспитана. Я бы желалъ видѣть какъ бы дочь моя осмѣлилась говорить со мною и женой моею и требовать…
— Дочь! воскликнула Александра Петровна съ необычною живостію, — да въ томъ-то и дѣло, что она не дочь, считаетъ своимъ отцомъ Долинскаго и его семью своею; а намъ она доводится une petite nièce, прибавила она по-французски.
— Она досталась намъ двѣнадцати лѣтъ, уже съ привычками и понятіями усвоенными, добавила Варвара Петровна.
— Съ необычайною, нѣжною любовію къ своимъ, какъ она называла и называетъ семью Долинскихъ, сказала Александра Петровна. — Я всегда говорила, что сестрица повела дѣло слишкомъ круто, не позволяла ей звать дядю папочкой; все это мелочи, но онѣ ее раздражали.
— Совсѣмъ не то и ничего не вела я круто, отвѣчала Варвара Петровна рѣзко. — Еслибъ я повела дѣло рѣшительно и не пускала бы въ домъ студента Долинскаго ничего бы этого не случилось. Онъ всему злу корень.