Олив выбежала из библиотеки и направилась дальше по коридору – в кухню. Там рядом с дверью висела маленькая картина, на которой трое строителей выкладывали каменную стену. Они были одеты в старомодные испачканные куртки и фуражки и казались вполне общительными. И возможно не стали бы возражать против компании. С другой стороны, насчет танцующих девушек она горько ошиблась.
Мгновение Олив колебалась: для того чтобы получить ответы на свои вопросы, ей нужно было сделать то, что делать ей очень не хотелось. Но наконец она надела очки, встала на цыпочки и, запустив одну руку в картину, зацепилась за низ рамы. А потом с огромным усилием подтянулась и боком вылезла на затоптанную землю посреди стройки.
Все трое работников бросили свои дела и уставились на нее с разинутыми ртами. Один уронил камень и отпрыгнул в сторону, чтобы тот не отдавил ему пальцы.
Олив проглотила огромный ком в горле и шепнула:
– Здрасте.
– Привет! – ответил ей один.
– Да это юная леди! – подхватил другой таким тоном, каким большинство людей сказало бы: «Да это летающая тарелка!»
– Чтоб меня за тапочки! – воскликнул третий. Олив никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь говорил «Чтоб меня за тапочки!», но ее это развеселило, и она вдруг почувствовала, что почти не боится этих троих.
– Как же ты здесь очутилась? – спросил первый строитель, снимая фуражку и почесывая в затылке. Олив открыла было рот, чтобы объяснить, но тут он с сомнением добавил: – Здесь же никогда ничего не меняется.
– Иногда мне даже кажется, что я все время один и тот же камень кладу, – пробормотал второй. – Будто эта стена никогда не кончится.
Первый согласно кивнул. Олив не видела, чтобы он надевал обратно свою фуражку, и все же она каким-то образом снова оказалась у него на голове.
Третий строитель по-прежнему пялился на Олив.
– Разрази меня гром… – прошептал он.
Олив решила, что лучше их вопросы игнорировать.
– Что вы строите? – спросила она вместо того.
Все трое переглянулись. Последовало долгое молчание.
– Стену, – сказал наконец второй.
– Да, стену, – с облегчением кивнул третий.
– А какую стену?
Строители снова переглянулись.
– Ты знаешь, я даже не скажу точно, – проговорил первый.
– Мы же вроде дом строили? – спросил третий, нахмурясь так глубоко, что его брови собрались на лбу в одну длинную мохнатую гусеницу.
– Дом. Точно! Дом! – воскликнул второй.
– Но что-то было в этом доме странное, – медленно добавил третий и поднял глаза в тусклое белое небо. – Вот только что?
– Странные камни, – пробормотал второй себе под нос. – Чокнутые требования. Огромный кот, который вечно под ногами мешается. Чтоб я еще раз нанялся к этому старому черту!
– К кому? О ком вы? – спросила Олив. Мысли у нее в голове скакали, но второй строитель уже медленно поднимал упавший камень.
– Тс-с-с! – шикнул первый на остальных, посмотрев сначала в одну, потом в другую сторону. – Лучше бы вслух его имя не произносить.
– Чегой-то странное… – сказал третий, по-прежнему пялясь в небо. – В подвале какая-то чертовщина была.
– В подвале? – переспросила Олив. Внутри что-то ухнуло, будто лифт с оборвавшимся кабелем. Только не в подвале. Где угодно, только не в подвале. Она кашлянула и повторила, стараясь, чтобы голос не дрожал: – Вы сказали «в подвале», да?
Строители уставились на нее в легком смятении. Один из них кивнул.
– Ладно, ребят, работаем, – услышала Олив голос первого строителя, оборачиваясь к раме.
– Навести нас еще как-нибудь, барышня! – крикнул третий и помахал ей, пока она выбиралась из картины обратно в пустую кухню.
Сердце в груди колотилось как бешеное. Каменный дом. Кот.
Подвал.
9
Олив носилась по дому, собирая инвентарь. Чем дольше она думала о подвале, тем меньше ей хотелось туда спускаться, но лихорадочная деятельность не оставляла времени на раздумья. Будто прыжок в ледяную воду – минуты, проведенные на доске с поджатыми пальцами, на поверку оказывались куда более мучительными, чем само погружение.
К тому же, если поторопиться, она могла бы успеть осмотреть подвал до того, как вернутся родители и начнут задавать ненужные вопросы о том, что она делала в самой нелюбимой ею части дома. Чтобы сказали мистер и миссис Данвуди, если бы узнали, что их дочка разговаривает с котом и залезает в картины? Наверное, выдернули бы у нее волос и отправили на тест ДНК.
Оказавшись в спальне, Олив зарылась в шкаф в поисках тапочек, чтобы не мерзнуть на холодном каменном полу. Таковых не обнаружилось. Вообще-то у нее было шесть пар тапочек, но они никогда не оказывались там, где положено. Происходило это потому, что тело Олив часто делало что-нибудь, не спрашиваясь у мозга, который обычно был занят куда более интересными мыслями, чем раскладывание вещей по нужным местам. Так что пришлось обойтись второй парой носков.
Внизу Олив принялась копаться в кухонных шкафах, где нашла несколько пакетиков с соевым соусом, кукольную ногу, пару использованных зубных щеток, несколько фонарей с еще работающими батарейками и нечто, что походило на ржавый венчик для взбивания яиц, но могло, наверное, оказаться и деталью часового механизма. По карманам Олив рассовала два исправных фонарика.
Мгновение девочка постояла на верхней ступеньке ведущей в подвал скрипучей лестницы. Из-за порога до нее донеслось холодное, пыльное дуновение сквозняка. Олив замерла и прислушалась. В подвале было тихо. Сделав глубокий вдох, она включила первый фонарь и двинулась вниз за лучом, который прорезал во тьме маленькую дырку.
У подножия лестницы Олив помахала рукой в воздухе, пытаясь найти цепочку висячей лампочки. Слабый желтый свет согнал тени в круг. Даже сквозь двое носков пол казался пронизывающе холодным и влажным. Олив поежилась, высоко подняла фонарик и принялась обводить лучом извилистые закоулки, куда не доставал свет лампы.
Начала она с полок, встроенных в стену под лестницей. Там не было ничего, кроме нескольких покрытых пылью стеклянных банок с соленьями. Олив стащила одну из них с полки, почти ожидая, что в ней плавают мертвые лягушки или глаза в формальдегиде. Действительность оказалась почти такой же ужасной: паукообразная надпись на этикетке гласила «маринованная свекла». Само собой, странно, что кому-то могла нравиться маринованная свекла, но едва ли строители под «чертовщиной» имели в виду именно это. Со вздохом Олив поставила банку обратно. В одном из углов она наткнулась на несколько жестянок из-под краски, а рядом со стиральной машиной обнаружилась пара пустых коробок и упаковка запасных лампочек.
Олив осмотрела пятнистые каменные стены и даже пыль, мягко парящую в свете фонаря. О чем же говорили эти строители? Что такого странного они тут заметили? Свободной ладонью она потерла руку и плечо, стараясь прогнать мурашки. Да, что-то необычное в этом подвале было – но не по виду, а по ощущениям . Полотна наверху хранили свои тайны, но подвал скрывал что-то еще более отвратительное. Картин здесь точно не было, и все же, разрезая тоненьким световым клинком темноту в одном из оплетенных паутиной углов, Олив снова почувствовала, что за ней кто-то наблюдает.
Не опуская фонарь, она осторожно отступила к лестнице, и когда нога уже поднялась на первую ступень, в самом дальнем и темном углу девочка уловила знакомый зеленый отблеск.
– Горацио? Это ты? – прошептала она.
Ответа не последовало.
Собрав всю храбрость в кулак, Олив на цыпочках прокралась сквозь тьму навстречу зеленой искре.
– Эй! – пискнула она.
Снова молчание.
Зародившаяся в сердце паника затопила все тело. Каждый крошечный волосок на руках встал дыбом. Фонарик в руке дрогнул. Что там, в этом углу? И как давно оно скрывается там, смотрит и ждет?..
Олив сделала еще один крохотный шажок. Ореол золотого света озарил силуэт кошки – черной от носа до хвоста, лоснящейся и зеленоглазой. Зверь был огромен – даже крупнее Горацио. Вообще-то, он был даже больше похож на одомашненную пантеру, чем на кошку. Сидел он прямо, обернув хвост вокруг лап, и даже не моргнул, когда Олив приблизилась. Девочка уже начала подумывать, не взбрело ли госпоже МакМартин в голову сделать чучело из своего домашнего любимца, и тут животное по-военному резко кивнуло.
Олив подскочила на месте. Задушенный вскрик эхом оттолкнулся от каменных стен.
– Доброе утро, мисс, – проговорил зверь и снова застыл.
– До… доброе утро, – выдавила Олив. И все же она была изумлена чуть меньше, чем человек, который никогда раньше с кошками не разговаривал. – Я думала… думала, что ты – Горацио.
– Нет. Я никогда не был Горацио, – ответствовал огромный черный кот.
– Доброе утро, мисс, – проговорил зверь и снова застыл.
– До… доброе утро, – выдавила Олив. И все же она была изумлена чуть меньше, чем человек, который никогда раньше с кошками не разговаривал. – Я думала… думала, что ты – Горацио.
– Нет. Я никогда не был Горацио, – ответствовал огромный черный кот.
– Видимо, нет, – согласилась Олив.
– У вас ее очки, – сказал кот, глядя на цепочку вокруг шеи Олив.
– Чьи очки?
– Ее.
– Кого – ее?
– Госпожи МакМартин.
– А-а-а. – Олив осторожно коснулась очков. – Я не знала, чьи они.
– Теперь они ваши.
– Наверно, – снова согласилась девочка.
Кот с невозмутимым видом изучал ее.
– Меня зовут Олив Данвуди, – сказала она наконец. – Я теперь тут живу.
– Леопольд, – представился кот. Олив показалось, что будь у него руки, он отдал бы честь. – Очень рад знакомству.
– Ты тут живешь?
– Это мой пост, мисс, – объяснил зверь и снова коротко поклонился.
– Твой пост? Ты что… что-то стережешь?
– Боюсь, это информация, не подлежащая разглашению, – сказал кот, выпятив грудь, которая наверняка была покрыта воображаемыми медалями.
– Понятно, – протянула Олив.
Она снова окинула взглядом пустой подвал, задаваясь вопросом, что же этому коту пришло в голову тут охранять, и вдруг заметила, что он сидел не на полу, а на чем-то деревянном. Это что-то было квадратное и плоское, а ручкой ему служило металлическое кольцо.
– Там что… – начала Олив.
– Нет, – перебил кот.
– Нет, в смысле, это…
– Нет.
– Там что – люк? – спросила наконец Олив.
– Где – там?
– Там. У тебя под ногами.
Кот бросил взгляд на лапы.
– Нет, никакой это не люк.
– Что там внизу?
– Не в моей компетенции об этом рассказывать, мисс, – проговорил кот. – К тому же, вам безопаснее не знать.
Олив склонила голову набок и мгновение размышляла над этим ответом.
– А что если я все равно хочу знать?
Кот моргнул.
– Слушайте, – вздохнул он, поменяв позу, словно следуя команде «вольно», – если я вам расскажу о том, что внизу, нас ждут большие неприятности. И я имею в виду не только нас двоих, а всех в доме.
Олив присела на корточки перед котом.
– А могу я как-нибудь помочь?
Кот качнул головой.
– Возможно, однажды. Но пока… – Он помедлил, а потом нерешительно продолжил: – Если желаете, вы могли бы помочь поднять боевой дух отряда…
– С удовольствием, – заверила его девочка.
– Отлично, – кивнул кот. – Тогда не могли бы вы почесать у меня между ушами?
Олив храбро почесала блестящую черную голову Леопольда. Он даже начал мурлыкать, но тут же опомнился и снова вытянулся по стойке «смирно».
– Благодарю за сотрудничество! – произнес зверь.
Тут сверху послышались хлопки автомобильных дверей.
– Мама с папой вернулись, – заторопилась Олив. – Мне надо уходить.
– Доброго дня, мисс.
– Пока, Леопольд.
Поднимаясь по ступенькам, Олив не отрывала взгляда от зеленых огоньков кошачьих глаз, которые постепенно таяли в темноте. Быть может, этот люк имели в виду строители, когда говорили, что в подвале есть что-то странное. Но куда же он ведет? И как это выяснить, если Леопольд так ревностно его охраняет? Добравшись до верхней ступеньки, Олив выключила фонарик. Зеленые искры исчезли, но девочка знала, что Леопольд все так же стоит на страже, охраняя тайну подвала.
10
Несколько дней прошли вполне обычно – точнее, обычно для семейства Данвуди.
Мистер Данвуди добавил последние штрихи к алгоритму, который назвал «парадоксом люстры» в честь бронзового чудища, которое висело над его столом в библиотеке. Миссис Данвуди нашла старый бланк рецепта и накупила лекарств, удивляясь, с чего вдруг у нее снова разыгралась аллергия на кошачью шерсть.
Олив, которая в другое время с удовольствием играла бы на солнышке в кухне, или читала в библиотеке, или искала сокровища в старом саду, никак не могла найти себе занятия – ей не сиделось на месте. Залезать в картины было страшно, да еще приходилось быть предельно осторожной, потому что рядом все время вертелись родители. Она постоянно размышляла над тем, что же было спрятано в подвале, но по-прежнему не знала, как увести Леопольда от люка. Горацио не показывался уже очень давно, но она продолжала надеяться на то, что он непременно появится. И, что ужаснее всего, было совершенно непонятно, что делать с Мортоном. Олив оказалась в тупике.
Поэтому ей оставалось просто валяться. Она валялась на диванах, валялась в мягких креслах, валялась на качелях на веранде и на пустых кроватях тоже валялась. Она думала, и думала, и снова думала, пока не начинала чувствовать, что нейроны в мозгу заискрили, будто праздничные фейерверки. Но ничего нового в голову не приходило. Как-то ей пришло в голову, что если представить загадку, которую она пытается разгадать, в виде пазла, то в нем пока не хватает большей части кусочков.
Мистер Данвуди всегда говорил: «Если хочешь сделать что-то хорошо, действуй методично». Это значило: «Делай все, что необходимо, по очереди и ничего не пропускай просто потому, что тебе захотелось». Мистер Данвуди действовал методично всегда, чинил ли посудомоечную машину или ел кусок шоколадного торта, и в большинстве случаев у него все выходило успешно. Так что Олив решила попробовать.
Первым делом она изучила весь коридор и методично обшарила каждую комнату. Под кроватью в розовой спальне обнаружилась одна из пропавших тапочек. В синей комнате на дне шкафа нашлись две пуговицы, мелкая монетка и кусок золотой нитки. А в коридоре Олив нашла английскую булавку – точнее, не совсем нашла, а наступила на нее ногой.
Снова оказавшись в лиловой комнате, девочка принялась рыться в ящиках, внимательно разглядывать кружевные носовые платки и даже пуговицы на перчатках. Однако на этот раз, запустив руку поглубже в узкий ящик, она почувствовала под пальцами что-то, совсем не похожее ни на платок, ни на перчатку. Олив вытащила предмет наружу. Это оказался маленький потертый кожаный футляр для писем, размером чуть больше открытки, с тиснеными золотыми завитушками по углам.
Олив открыла его. Изнутри к коже уголками из золотой бумаги были приклеены две старые черно-белые фотографии. Фото слева изображало молодую пару с круглыми, немножко бестолковыми лицами. Глаза женщины, казалось, медленно захватывали пространство ее лба. У мужчины на лице играла глуповатая ухмылка, будто он только что увидел, как кто-то стукнулся головой. По другую сторону была приклеена фотография пожилого седовласого мужчины с лицом, изрезанным морщинами, которые, казалось, совсем затвердели со временем. Старик был худощав и держался очень прямо, плечи у него были широкие, челюсть – квадратная, а нос – тонкий. Длинные руки напряженно застыли на подлокотниках кресла фотографа. Он не улыбался.
Олив часто удивлялась тому, что люди на старых фотографиях почти не улыбались. Сейчас всем известно, что надо улыбнуться, когда тебя снимают. Неужели люди сто лет назад все были такими неприветливыми и упрямыми? Она однажды спросила об этом отца, но когда мистер Данвуди начал рассказывать ей про выпуклые и вогнутые линзы и их отражательные свойства, ее мысли убежали далеко-далеко.
И все же этот человек выглядел недружелюбным не из-за сурово сжатых губ. Что-то было странное в его глазах, глубоко сидящих под крутыми выдающимися бровями. Они придавали ему вид не просто суровый, а угрожающий . Олив ощутила, как по позвоночнику пробежали неприятные мурашки, словно кто-то провел пальцем по клавишам пианино. Она сунула фотографии обратно в ящик и резко задвинула его.
Потом подняла взгляд и всмотрелась в портрет темноволосой женщины. Та выглядела точно так, как и раньше: большие глаза, мягкие локоны, все та же неброская красота. К облегчению Олив, женщина, кажется, не заметила, что она так глупо перепугалась какой-то старой фотографии.
Олив надела очки и еще раз посмотрела на изображение. Темноволосая женщина на портрете не двинулась. Тогда девочка сняла очки и еще посмотрела. Потом поднесла очки только к одному глазу. Ничего. Вытерла о футболку и снова надела. Опять ничего не произошло.
Вздохнув, девочка облокотилась на комод. Бред какой-то. Мортона она в первый раз заметила в лесу вообще еще до того, как нашла футляр. Но сама картина не двигалась – деревья не качались на ветру, сухие листья не шуршали на тропе – пока она не надела очки. Без них все остальные картины казались обычными, недвижными рисунками. А вот этот портрет раньше двигался, а теперь перестал – что с очками, что без очков.
– Не понимаю я, – пробормотала девочка.
– Чего ты не понимаешь?
Олив сквозь очки уставилась на портрет. Женщина в раме повернула голову и глядела на нее сверху вниз с доброжелательной озабоченностью на лице.