— Сколько тебе лет?
— Десять.
— Да, для своих десяти ты смекалистый. Мальчик пожал плечами, поднял один из костылей и указал в сторону Галереи.
— Хороший художник может в своей картине выразить в сто раз больше, чем эти огромные переводные картинки.
— Но это действительно отличные фотографии.
— Конечно, замечательные. И, наверное, дорогие. А настоящий художник мог бы воспроизвести любую из этих сцен, и это не стоило бы ему ни копейки.
— Художники туда еще не добрались. Сначала идут землепроходцы, а уже потом — культура.
— Тогда почему бы не изменить ситуацию и не пригласить нескольких художников? Они могли бы помочь вам найти хороших землепроходцев.
— Хм, — сказал подполковник. — Интересная мысль. Может, пройдемся немного вместе? Посмотрим еще виды?
— Конечно, — откликнулся мальчик. — Почему бы и нет? Хотя «пройтись» — не совсем то слово…
Он повернулся на костылях, и они пошли рядом. Налево подвесная дорога поднимала посетителей в горы, щелкали клешни захватов.
— А что, правда, что этот механизм скопирован с лапок скорпиона?
— Да, — сказал офицер. — Какая-то светлая голова украла эту хитрую штуковину у Природы. Вот такие умы, пожалуй, нужны нам больше всего.
Мальчик кивнул.
— Когда-то я жил в Кливленде. На Куайога-ривер используют то, что называют хьюлановским конвейером для разгрузки вагонеток с рудой. Он действует по принципу лапки кузнечика. Один молодой человек со светлой головой — из тех, что вас интересуют, — лежал как-то у себя во дворе и отрывал лапки кузнечикам, пока один из них его не укусил. «Ага, — сказал молодой человек, — должен же во всем этом быть какой-то смысл». Наловил еще кузнечиков для своих опытов — так и возник хьюлановский конвейер. Одним словом, он, как вы выражаетесь, украл эту хитрую штуковину у Природы, приспособившей ее для тварей, которые только и делают, что бездельничают, прыгают по травке и жуют свою жвачку. Как-то раз отец повез меня на пароходе вверх по реке, и я видел, как эта штука работает. Такие огромные металлические лапы с захватами на концах, и тарахтят они ужасно, как духи всех замученных кузнечиков, собравшиеся вместе. Боюсь, у меня не тот ум, который вам нужен.
— Что ж, — сказал военный, — похоже, у тебя действительно тот, другой ум.
— Какой другой?
— Тот, про который ты рассказывал. Который умеет видеть и объяснять, который сможет потом рассказать людям о том, как все это выглядит там.
— Вы хотите взять меня летописцем?
— Нет, тебе мы подыщем что-нибудь другое. Но это не должно тебя смущать. Скольких людей мировые войны навели на мысль написать роман о войне? И сколько их, военных романов, было написано? И сколько среди них хороших? Ведь были же хорошие, ты сам знаешь. Ты тоже мог бы. Что-нибудь в этом духе.
— Не исключено, — сказал мальчик. Они двинулись дальше.
— Пойдем сюда? — предложил военный. Мальчик кивнул и пошел вслед за ним.
Они свернули в коридор и сели в лифт. Дверь закрылась, и голос из микрофона спросил, куда их везти.
— Нижний ярус, — сказал подполковник. Движение было практически неощутимо. Дверь снова открылась.
Они вышли на узкий балкон, опоясывавший «супницу». Закрытый стеклянным козырьком балкон был освещен мягким рассеянным светом. Отсюда, сверху, была хорошо видна почти вся экспозиция и часть взлетной площадки.
— Скоро отправляется несколько кораблей, — сказал офицер. — Я хочу, чтобы ты посмотрел, как взлетают эти огненные колесницы.
— Огненные колесницы, — улыбаясь, повторил мальчик. — Как же, помню, эта фраза часто встречается в ваших проспектах. Да, сэр, это действительно поэтично.
Подполковник ничего не ответил. Стальные башни стояли неподвижно.
— Эти никуда не полетят, ты же знаешь, — сказал он наконец. — Они только доставляют людей и материалы на орбитальные станции. Настоящие большие корабли никогда не возвращаются.
— Да, я знаю. А что, тот парень, утром, и в самом деле покончил с собой здесь, на выставке?
— Нет, — произнес офицер, отводя взгляд. — Это был несчастный случай. Он вошел в комнату марсианской гравитации, когда воздушная подушка была отключена. Упал в шахту.
— Тогда почему же этот павильон не закрыли?
— Потому что техника безопасности в принципе работает нормально. Световая предупредительная сигнализация и ограждения в порядке.
— Тогда почему вы сказали — «несчастный случай»?
— Потому что он не оставил записки… Смотри! Одна из них сейчас стартует!
Офицер указал в сторону ракет трубкой.
Пышные клубы дыма окружили основание одного из стальных сталагмитов. Сердцевина его засветилась. Затем свечение сместилось в нижний конец, дым волнами растекся по взлетной площадке, стеной поднялся в воздух. И все же верхняя часть корабля была видна.
…Он поднимался. Почти незаметно оторвался он от земли. Но постепенно движение ускорялось, становилось очевидным. Вдруг пламя ринулось из сопла, и ракета в одно мгновение ушла высоко, пронзая серый сумеречный воздух. Сначала казалось, что в небе пылает яркий костер; уменьшаясь, он превратился в сияющую звезду, уносящуюся ввысь.
— Ничто не сравнится с ракетой в полете, — сказал офицер.
— Да, — кивнул мальчик. — Вы правы.
— А ты хотел бы полететь вслед за ней, вслед за этой звездой?
— Да, и когда-нибудь я обязательно полечу.
— Мне подготовка далась нелегко, а сейчас требования еще серьезнее.
Они проводили взглядами еще два взлетевших корабля.
— А сами вы когда последний раз летали? — спросил мальчик.
— Совсем недавно… — ответил мужчина.
— Пожалуй, мне пора идти. Еще работу писать для школы.
— Погоди, я хочу тебе дать наши новые проспекты.
— Спасибо, они у меня уже все есть.
— Что ж, ладно… Доброй ночи, дружок.
— Доброй ночи. Спасибо, что показали выставку. Мальчик повернулся и пошел обратно, к лифту. Офицер еще долго стоял на балконе, глядя вверх, на небо, и держа в руке догоревшую трубку.
В кругу света судорожно сплелись фигуры борцов…
Потом — темнота.
— О мой меч! Как больно входит в тело сталь! Тысячеустый, я истекаю кровью!
Тишина.
Аплодисменты.
Глава 4
«…Архитектура Винчестерского собора, — гласил путеводитель, — отличается прямыми, жесткими, суровыми очертаниями. Ряды мощных, как древесные стволы, колонн строго упорядочивают внутреннее пространство: потолки плоские; нефы, разделенные колоннами, сами по себе усиливают ощущение незыблемости и прочности. Действительно, кажется, что собор воплотил в себе характер Вильгельма Завоевателя. Пренебрежение к вычурности и страстное, влюбленное стремление к иному миру делают его, помимо прочего, подходящей декорацией для какой-нибудь истории в духе Мэлори…»
«Обратите внимание также на зубчатые капители, — значилось далее. — Их примитивные каннелюры предвосхитили то, что впоследствии стало широко распространенным мотивом…»
— Фу! — сказал Рендер, впрочем, достаточно тихо, поскольку вокруг плотно стояли экскурсанты.
— Ш-ш!.. — сказала Джилл (последняя ее фамилия была Фотлок) де Виль.
Однако Рендер был разочарован не меньше, чем восхищен.
Отвращение к хобби, которое выбрала себе Джилл, тем не менее настолько превратилось у него в рефлекс, что он скорее предпочел бы отдохнуть под хитроумным восточным изобретением, по капле сочащим воду на череп осужденного, чем признать, что ему иногда и в самом деле нравится бродить по аркадам и галереям, по анфиладам и туннелям и, задыхаясь, карабкаться по винтовым лестницам древних башен.
И, еще раз окинув взглядом всю картину, он сжег вымысел, а потом восстановил декорацию из еще дымящихся обломков воспоминания, чтобы позднее можно было возобновить представление для единственного пациента, который мог видеть все только так, а не иначе. Это здание нравилось ему все же больше других. Да, он снова построит его для нее.
И, пока фотокамера сознания запечатлевала окружающее, Рендер покорно шел вместе с группой, перекинув пальто через руку и постоянно теребя в кармане сигареты. Не обращая внимания на гида, он был занят своим делом, — впрочем, прекрасно понимая, что это низшая из форм человеческого протеста. Бродя по Винчестеру, он вспоминал последние два сеанса с Эйлин Шеллот.
И снова они бродили вместе.
Там, где пантера скачет по ветвям…
Они бродили.
Там, где олень от голода ревет…
Она остановилась, поднесла руки с вывернутыми наружу ладонями и растопыренными пальцами к вискам и посмотрела на него — губы ее приоткрылись, словно она хотела спросить о чем-то.
— Оленьи рога, — подсказал Рендер.
— Оленьи рога, — подсказал Рендер.
Эйлин кивнула, и олень-самец подошел. Она пощупала его рога, погладила нос, внимательно оглядела копыта.
— Да.
Олень повернулся, отошел, и тут, одним прыжком очутившись у него на спине, пантера разорвала ему глотку. Олень дважды успел вонзить рога в тело зверя и затих. Пантера принялась рвать тушу, и Эйлин отвела глаза.
Там, где гремучая змея на камне греется, подставив солнцу каждую чешуйку…
Она наблюдала за тем, как змея сворачивается, потом вытягивается, потом снова сворачивается, и так трижды. Потом потрогала кольца на хвосте.
— А для чего это? — спросила она, обернувшись к Рендеру.
— Природа — не всегда идиллия, — сказал он и объяснил назначение колец.
Там, где аллигатор в бугорчатой броне в трясине дремлет…
Она коснулась пластинчатой шкуры. Зверь широко зевнул, и Эйлин с любопытством рассматривала его зубы, строение челюстей.
Насекомые, жужжа, кружились вокруг нее. Комар сел ей на руку и вонзил в кожу свой хоботок. Она пришлепнула комара и рассмеялась.
— Ну как, получается? Рендер улыбнулся, кивнул.
— Держишься отлично.
Он хлопнул в ладоши — лес и болото исчезли.
Они стояли, босые, на волнистом песке; колышущийся призрак солнца виднелся сквозь толщу воды где-то высоко над их головами. Стая разноцветных блестящих рыбок проплыла между ними, а водоросли плавно покачивались, словно полируя струи течений.
Их волосы развевались, колыхаясь, как водоросли, и одежда колыхалась в такт движениям воды. Причудливо закрученные раковины самых разных форм и цветов — розовые и голубые, красные, белые и шоколадные — лежали перед ними драгоценной россыпью, вздымались стены коралловых рифов, грудами высились отполированные камни, и огромные моллюски разевали свои беззубые рты.
Они двинулись вперед сквозь зеленое марево. Наклонившись, Эйлин подняла одну из ракушек — большую, тонкую, как яичная скорлупа; один ее конец напоминал оттиск большого пальца какого-нибудь великана, потом она круто, штопором скручивалась тонкими, как спагеттинка, витками и заканчивалась игриво изогнутым хвостиком.
— Это и есть ракушка Дедала, — сказала Эйлин.
— Ракушка Дедала?
— А разве мой господин не знает историю о том, как величайший из умельцев, Дедал, однажды вынужден был прятаться от царя Миноса?
— Слабо припоминаю…
— Царь искал его по всему древнему миру, но безуспешно. Ибо мастерство Дедала позволяло ему менять свой облик быстрее и искуснее, чем Протею. И все же в конце концов один из советников царя измыслил план, как отыскать его.
— И как же?
— С помощью ракушки, вот этой самой, которую я сейчас держу в руке перед тобой, мой умелец.
Рендер взял у Эйлин ракушку и внимательно, со всех сторон осмотрел ее.
— Он разослал такие ракушки во все города Эгейского моря и посулил богатую награду тому, кто сможет продеть нить сквозь все ее изгибы.
— Кажется, начинаю вспоминать…
— Что именно: как это было сделано или почему?.. Минос знал, что единственный человек, которому это под силу, должен быть величайшим из умельцев, и он знал также, как самолюбив Дедал. Знал: он отважится на невозможное, дабы доказать, что он может свершить то, что не дано никому в мире.
— Да, — произнес Рендер, продевая шелковую нить в устье ракушки и наблюдая за тем, как кончик нити показывается из отверстия на другом конце. — Да, я вспомнил. Он обвязал кончик нити вокруг маленького ползучего насекомого, сознавая, что оно привыкло к темным, запутанным, как лабиринт, ходам и что сила его намного превосходит его размеры.
— …и продел нить сквозь ракушку, и явился за наградой, и был схвачен царем.
— Хороший урок всем Ваятелям: будь в своем ремесле мудр, но не перемудри.
Эйлин рассмеялась.
— Но, конечно, потом он бежал.
— Конечно.
Они карабкались по коралловым уступам.
Рендер вытащил нитку, приложил раковину к губам и дунул. Протяжный звук разнесся по океанским глубинам.
Там, где выдра подстерегает рыбу…
Гибкое, похожее на торпеду тело стремительно вторглось в стаю рыб, жадно хватая добычу направо и налево…
Они подождали, пока охота закончится и зверь вынырнет из воды, и продолжили карабкаться по колючим коралловым уступам.
Потом медленно выходили из воды — сначала показались головы, потом плечи, руки, бедра, и вот уже они стояли, обсыхая, на узкой полосе песчаного берега. Вошли в окаймлявший ее лес и стали двигаться вверх по течению впадающего в море ручья.
Там, где черный медведь выкапывает корни и ищет мед и где бобр шлепает по грязи своим широким, как весло, хвостом…
— Слова, — сказала Эйлин, прикоснувшись к уху…
— Да, но взгляни на медведя и на бобра. Она взглянула.
Пчелы, остервенело жужжа, роились вокруг мохнатого мародера; грязь шлепала, когда хвост грызуна ударял по ней.
— Медведь и бобр, бобр и медведь, — проговорила она. — Ну, куда отправимся теперь?
— Сквозь побеги сахарного тростника, сквозь желтые цветы хлопка, по затопленным рисовым полям, — ответил он, указывая вперед.
— О чем вы?
— Взгляни, и ты увидишь. Посмотри на растения, на их цвета, на их формы.
Они шли, глядя по сторонам.
— Сквозь рощи хурмы, сквозь многолетнюю кукурузу, по расцветшему нежными голубыми цветами льняному полю.
Эйлин становилась на колени, вглядывалась, принюхивалась, пробовала на ощупь и на вкус. Они шли по полям, и она чувствовала босыми ступнями черную теплую землю.
— …Мне как будто вспоминается что-то, — сказала она.
— По матово-зеленой ржи, — сказал Рендер, — когда она волнуется и рябит в порывах ветра.
— Подожди немного, Дедал, — попросила Эйлин. — Оно приходит ко мне медленно. Ты подарил мне желание, которое я никогда не решалась назвать вслух.
— Давай поднимемся на эту гору, — предложил он. — Крепче держись за уступы.
Они начали подниматься, и скоро земля осталась далеко внизу.
— И только ветер холодный и скалы — там, высоко в горах, — сказала она. — Куда мы идем?
— На вершину. На самый верх.
Вечность протекла или мгновение — но они уже стояли на вершине горы. Сейчас восхождение казалось им долгим.
— Расстояние, перспектива. Мы прошли все это, все, что ты видишь там, внизу. Равнины, за ними леса и море.
— А гора выдуманная, — заметила Эйлин. — Когда-то я уже забиралась на нее, только не видела.
Он кивнул, и она снова с любопытством взглянула на океан, лежавший вдали под голубым океаном неба.
Через некоторое время они начали спускаться по противоположному склону.
И снова Время дурачило их, то затягиваясь, то сжимаясь, и, оказавшись у подножия горы, они двинулись вперед.
…Идти протоптанной в траве тропой и чувствовать прикосновенье листьев.
— Теперь я знаю! — воскликнула Эйлин, хлопая в ладоши. — Теперь я знаю!
— Тогда — где мы? — спросил Рендер.
Она бережно сорвала травинку, протянула ее Рендеру, потом пожевала кончик.
— Где? — переспросила Эйлин. — Ну, конечно же, там, где слышен перепела свист в лесах, в пшеничном поле.
В этот момент раздался свист перепела, и птица пересекла им дорогу, причем птенцы шли сзади ровной цепочкой, словно нанизанные на нить.
— А я всегда гадала, что бы это могло значить… — Тьма сгущалась над тропинкой, которая вела их то лесом, то между пшеничных полей. — Как много всего, — продолжила Эйлин. — Целый каталог чувств Сиэрса и Робука. Дайте мне еще строчку.
— Там, где летучая мышь кружит накануне Седьмого месяца, — сказал Рендер, поднимая руку.
Летучая мышь резко спикировала вниз, Эйлин пригнулась, и темное пятно, трепеща в воздухе, скрылось за деревьями.
— Там, где большой золотой жук мелькает во тьме, — подхватила она.
…И мгновенно маленький сверкающий метеорит в двадцать четыре карата прочертил темнеющий воздух и упал на дорожку к их ногам. Пролежав мгновение неподвижно, как золотистый, солнечный скарабей, он уполз на обочину и исчез в траве.
— Теперь ты помнишь, — сказал Рендер.
— Теперь я помню, — ответила Эйлин.
Канун Седьмого месяца выдался холодный, и звезды бледными огоньками зажглись в небе. Они шли по тропинке, Рендер показывал Эйлин созвездия. Месяц повис, зацепившись за горизонт, и еще одна летучая мышь перечеркнула его. Вдалеке заухала сова. Оживленный разговор сверчков донесся словно бы из-под земли. И все же последнее, предзакатное сияние упорно не исчезало с небосвода, озаряя мир вокруг.
— Мы далеко ушли, — сказала Эйлин.
— Как далеко? — спросил Рендер.
— Туда, где ручей, рождаясь меж корней, течет в луга, — уверенно ответила она.
— Верно. — И, вытянув руку, Рендер нагнулся к корням большого старого дерева, мимо которого они проходили.