- Я что, тебе мало заплатила? - спросила Елена, помолчав.
- Без денег, конечно, не проживешь, - говорю, - но не для этого я написала свою книжку.
- Тогда тебе придется вернуть гонорар.
- Любой издательский договор истек бы за это время. Вы не знаете законов об авторских правах.
Юрик мне подсказывает:
- Я буду с вами судиться.
- Я буду с вами судиться! - говорю я.
Она сказала:
- Судись.
Тогда я решила забыть об этой рукописи. Забыть и все. Ну, не судиться же с ней, в самом деле! Тем более я тот еще сутяжник. Недавно один мой знакомый писатель - боец, не чета мне! - рассказывал, как ему где-то отказали в виски, он пошел в другое место - ему и там тоже отказали, он в третье отправился, ему опять отказали!
Я говорю:
- Да что ж это за наваждение! Такому человеку заслуженному в трех местах отказали в виски!!!
- Не "в виски", дура! - воскликнул он. - А В ИСКЕ!!! Я тебе рассказываю, как я ходил по судам, а не по кабакам, идиотка!.. Ты и представить себе не можешь, что я уже три года живу на компенсацию морального ущерба!..
Я немного еще погоревала, потом думаю: чего я буду горевать, хрен с ним, мне уж давно пора прибегнуть к технике разочарования. Где ты, подбадривающая трость Гуй-шаня? Опустись на мое плечо, ибо я опять забыла (хотя сколько раз твердил мне в прошлых и позапрошлых кальпах Желтый Владыка!), что важна не честность и преданность, а смутность и непредсказуемость.
Давно сочинил Он свою книгу, давно достиг просветления, а книга Желтого Владыки все еще не вышла в свет, не достигла глаз читателей.
- Настоящая книга не должна быть напечатана, - Он когда еще объяснял мне. - Мудрые мысли не могут быть прочитаны. Брось эту затею с книгой, не трать попусту времени. Жизнь слишком быстра для слова. Любое наше утверждение вмиг окажется чучелом птицы, чей стеклянный глаз бессмысленно уставится в пустоту. Иди в Царицыно или в другой какой-нибудь парк, там еще не все листья облетели. И посмотри на деревья.
Когда-то, когда я отдала "Загогулину" Елене, у нас за стеной появилась маленькая девочка, она часто плакала ночами, была крикунья, потом - нетрудно догадаться - ее стали учить на фортепиано. А вчера за стенкой случился скандал, и я отчетливо услышала, как она сказала твердым голосом:
- Старики, если вы будете давить, я уйду из дома!
Так шли луны и годы. И ничто не нуждалось в том, чтоб мы это оценивали.
Однажды у меня опять зазвонил телефон. Это была Юля.
- Маруся? - она окликнула меня. - Что слышно? Знаешь, когда я у своего дедушки спрашивала: "Что такое старость?", - он отвечал: "Старость - это постоянная усталость и перечитывание классиков". Я почти полностью погрузилась во мрак и не могу читать, вот в чем ужас. Как наркоман, испытываю ломку. Но моя жизнь - фейерверк по сравнению с Леной. Все-таки за ней должен был присматривать здравомыслящий человек. Сколько раз я ей говорила: "Не жалей денег! Возьми коммерческого директора". Она отвечала: "У меня хороший бухгалтер". Ну, откуда ей в чем-нибудь разбираться, если она стюардесса? Все ваши рукописи довела до типографии, а на типографию денег не хватило... "Что ж ты так все истратишь, - я спрашивала, - а на черный день?" Она отвечала мне: "Черный день у меня будет, когда меня уже не будет"... Ты слушаешь?
- Да, - я отзывалась неохотно.
А сама думаю: может уже Елена не быть в моей орбите, а я - в ее? Пусть на карте ее звездного неба вдали виднеется точка "Маруся", но не надо туда посылать ни сигналов, ни радиоволн - ничего. Эти пожизненные связи могут доконать кого угодно.
Мой муж и сын говорят мне:
- Марусенька! У тебя есть места, где застоялось прошлое.
И все выбрасывают мое - старинную бабушкину резиновую грушу для спринцевания - черную, страшную, с длинным изогнутым пластмассовым хоботом, потом чьи-то поднебесно-голубые мужские носки в намертво закрученной стеклянной банке, будто замаринованные.
Я кричу:
- Не выбрасывайте! Они дороги мне как память, только не помню, о ком!..
А сама себя уговариваю: отпускай, отцепляйся, неважно, утонешь ты или взлетишь - и в том и в другом случае тебе откроется тайна скольжения из полноты в пустоту, ты сможешь безупречно следовать потоку жизни.
...Я иду, как лунатик, с тетрадью и карандашом, ожидая хотя бы слабого знака или зова. Мешки! Вы не поверите - мешки рукописных книг - вот мои наблюдения за этим миром. Иногда мне кажется, когда я их сожгу, я просветлюсь, потому что мне станет доступно единство мира. А пока универсум предстает в моих записках раздробленным и слишком многомерным. Единственное спасение - что я наблюдаю его, хотя и со стороны, но не пристальным глазом рептилии, а жарким и любящим взором. Порою чрезмерно жарким, это мешает мне сохранять ясность духа и пребывать в состоянии ребенка, животного, камня, цветка, словом, применить Истину к собственной жизни.
Кто мне - старый пилот Кучегоров? И почему в моем дневнике отведено ему несколько страниц, исполненных изумления перед вечновьющейся нитью бытия?
Да потому, что я отлично помню, как Елена рассказывала нам ночами в интернате о встрече с отцом Даши, о том, как она полюбила его и вышла замуж, какой он хороший человек, до чего они счастливы и всю жизнь собираются быть вместе, как решили, что дочка у них обязательно станет балериной, и пока та еще не родилась - Елена только и делала, что смотрела на фотографии всех великих балерин.
- Уж я-то знаю, что ждет эту девочку! - она говорила с гордостью, ведь носить под сердцем столь выдающуюся балерину, это вам не какой-нибудь пустяк!
А дальше - тридцать лет - по маршруту Москва-Хабаровск, туда-сюда, туда-сюда. Пилот Кучегоров пропал в полосе неразличимости, а чтоб выучить девочку на балерину, надо располагать большими деньгами! Аэропорты, гостиницы, вылеты до рассвета, снег, облачность, туман, обледенелая взлетная полоса, пристегните, пожалуйста, ремни, no smoking, приведите спинки кресел в исходное положение, сейчас вам будет предложен горячий завтрак, не забывайте ручную кладь, просьба всем оставаться на своих местах до подачи трапа... То взлет, то посадка, одна только смена семи часовых поясов чего стоит! Ерунда! Только бы не смолкал симфонический оркестр Большого театра под управлением Светланова: Григорович, балетная школа Улановой, кордебалет в "Щелкунчике", вон она, видите - вторая справа в четверке маленьких лебедей, английские гастроли, Гайд-парк, Тауэр... Биг Бэн: бом! бом! бом!.. Лондонский театр оперы и балета!.. Кровавая роза в твоих волосах, о моя Кармен! Ах, у любви как у пташки крылья... Па-па-па-пам! Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей! Па-па-па-пам! Лю-юбовь, лю-юбовь, лю-юбовь, лю-юбовь!
- Я-то знаю, какая это девочка! - говорила Елена, когда я, уже большая, а без гармошки, сидела с ней на Юлиной кухне, гоняла чаи. - Тебе надо обязательно увидеть Дашу на сцене!!! Она танцует - как никто никогда до нее не танцевал.
О, Господи, помоги мне постичь безграничность предела, тайну рождения и гибели бесчисленных миров, стремительный поток, который несет меня в бездну метаморфоз, где все исчезает немного раньше, чем обретает зримый образ.
...И когда последняя дверь на этой Земле закрылась перед блудным Кучегоровым, он - спустя два десятка лет - с повинной головой вернулся к Елене и пробыл у нее до конца своих дней. Елена же в свою очередь - за все это время - не просто не развелась с ним, она даже не выписала его из своей квартиры.
Он пил, воровал ее деньги. У Елены был лимон - лимонное дерево в кадке. Оно росло, цвело и плодоносило. Лимоны по триста граммов давало! Елена всегда на их фоне фотографировалась. Так Кучегоров без спроса унес и продал это лимонное дерево в районную сберкассу!
И был у нее небесный петух с золотыми перьями, первый раз он начинал голосить на восходе, второй - ровно в полдень, а третий - на закате. И что удивительно, у этого петуха было три лапы! Так Кучегоров взял его, посадил в мешок и сбыл незадорого на Птичьем рынке.
Когда Кучегоров смертельно занемог, он стал звонить в разные города своим родственникам и знакомым - прощаться и давать последние напутствия. Звонил в Сыктывкар, Якутск, Нижний Тагил, в Кандалакшу, Петропавловск-Камчатский, Комсомольск-на-Амуре, его бывшая подруга уехала на Сейшельские острова, так он сто раз позвонил на Сейшелы.
На протяжении нескольких месяцев Елене приходили астрономические счета за междугородние телефонные разговоры.
Полгода назад Кучегоров умер на ее руках.
И снова я слушала рассказы о том, что кто-то видел ее тоскливые глаза, бледные губы и взгляд, исполненный скорби. Она была больна, врачи поставили диагноз - полное и абсолютное нарушение биоритмов.
- Не может человек, - развел руками профессор, крупнейшее ученое светило в этой области, - безнаказанно преодолевать немыслимые пространства, пересекать бессчетное количество геомагнитных зон и всю жизнь бороздить небесные просторы, игнорируя вращение Земли.
Грузная, почти неподвижная, бесплодными днями и ночами она сидела в огромном кресле, глядя, как в тишине растворяются краски Вселенной.
Лишь старый холодильник "Апшерон" имитировал звуки дождя, шум листвы, завывание ветра, морской прибой и крики чаек.
Иногда к ней заглядывала ее подруга Маргарита, готовила, прибиралась, бегала в аптеку. В издательстве она когда-то работала корректором.
- Дочь у Лены - прохладная, - сетовала Юля. - Не забежит, ничего. Хотя уже вернулась в Москву и скоро станет мамочкой. У балерин с этим всегда большие проблемы.
Елена звала ее, звонила. А Даша:
- Ну, мама, ты же знаешь, мне нельзя нагибаться.
Зимой Елена звала ее, звала. Даша отвечала:
- Я не могу, мама, я лежу, - и не пришла.
Елена не желала распространяться на эту тему. Она благодарила бога, что у нее такая прекрасная дочь. Больше того, она не понимала, как ей удалось заполучить в дочери настолько прелестную девушку. Ну, просто что-то неземное. В жизни никто не видел подобной грациозности, легкости, такого отточенного мастерства. Интереснейшие мужчины Англии добивались ее внимания. А она выбрала русского танцора Митю Чиндяйкина - жгучий брюнет, младше ее на семь лет, сейчас он танцует с молодыми балеринами - Зигфрид в "Лебедином", Принц в "Спящей красавице", Щелкунчик... Ей бы уже четверых детей иметь с таким мужем, а она только-только решилась на первого! Даше-то - под сорок. Конечно, она как на иголках. А нервничать сейчас нельзя: мышцы в тонусе балерина! Ей надо все время отдыхать.
Беременность Даши была для Елены чудесным событием. Это будет мальчик, она чувствует, она просто знает. Главное, когда он родится, именно Елена - а то кто же? - должна вырастить его здоровым и честным человеком.
- Я еще встану, - она говорила, - я еще поднимусь. И еще издам Марусину книжку.
Когда-то она казалась самой богатой и самой могущественной властительницей в мире. Поэтому никому не приходило в голову, что она смертна, подобно обычным людям. Да и Елена тоже верила, что проживет больше ста лет, как ее бабка по материнской линии, у которой за долгую жизнь дважды выросли коренные зубы!
Зимним утром Маргарита резала морковку для супа, вдруг в кухню ворвался ветер, какой дует обычно с моря, шторы взметнулись к потолку, странный крик петушиный раздался за окном... Она кинулась в комнату и застала последние минуты Елены на Земле.
Когда это случилось в конце января в одиннадцать часов утра, Юля позвонила Даше и позвала проститься.
- Я не приду, - сказала Даша.
Юля молчала.
- Мне нельзя нервничать, - сказала Даша. - Мама меня простит.
- Маруся? - мне позвонили только весной. - Это Маргарита Васильевна. Елены Федоровны больше нет. Я тут сижу у нее в квартире, перебираю бумаги. Даша сказала все вынести и выбросить, а мне жалко, особенно рукописи. Придите, заберите вашу папку.
Балаклавский проспект, середина апреля, мокрые тополя во дворе, первый солнечный день, а то лили дожди, падал мокрый снег... Вот и дом, где я в детстве была у Елены в гостях, я его мгновенно узнала.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Дверь Маргарита легонько толкнула, та открылась:
- Лена давно уж не запирала дверей. Мало ли, "скорую" надо вызвать.
Я вошла в квартиру и остолбенела, пораженная скудостью обстановки. Все было до того сиро и убого, пахло псиной - до последнего Елениного часа здесь имела надежное пристанище пара бездомных собак, подобранных ею на улице не в лучшие для них времена.
Три фотографии висели в рамках над кроватью: портрет Елены в молодости; потом - она с маленькой Дашей на руках. И третья - Даша, видимо, в "Жизели": вся в белых кружевах, прозрачных юбках - в прыжке застигнута, в полете летучая, как мама.
У окна стояло огромное бархатное кресло - ее затрапезный трон, где она сидела, погружаясь в беззвучное и неопознаваемое.
- Вот ваша папка, - сказала Маргарита и развязала обтрепанные тесемочки.
Запах прошлого изошел от бумаг, что там лежали. Рукопись была отредактирована, сверстана, откорректирована. Подвыцветший оригинал-макет с наклеенными вручную гранками. На обороте каждого листа - причудливые пятна клея. Но сам текст и рисунки, так называемые "синьки", напечатанные блеклым синим цветом, оставались хорошо различимы.
Это был технический макет для типографии с подробными выходными данными, только на последней странице не выставлен тираж. Еще там лежала пожелтевшая записка типографам: "Обрезать заподлицо!".
Отдельно моя фотография - узенький пыльный слайд, где я, окрыленная надеждой, с безумной улыбкой застыла на фоне цветущего амариллиса.
Была даже обложка, наклеенная на картонку - чтобы все видели: книга настоящая, в переплете, на, читатель, бери в руки, читай! Короче, полностью "готовый романс", так и не дождавшийся своего исполнителя.
Что-то гудело у меня в ушах. То ли огонь внутри? То ли это соседи включили пылесос? Я взяла мою папку, обняла на прощание святую Маргариту и, не оглядываясь, побежала по лестнице.
Глупая у меня все-таки привычка, несолидная, стоит разволноваться хотя бы немного - кидаюсь бежать со всех ног, а ведь мне уже немало лет, со стороны может показаться, что съехавшая с катушек тетка убегает из сумасшедшего дома. Она бежит, не разбирая дороги, это же Чертаново, что вы хотите? Грязь, лужи, лед, поздний снег почерневший, а все равно - весна есть весна, и ты дожил до нее!..
Все мое существо затопляли вибрации мира, излучаемые этой Землей.
Я вспомнила, как мы с классом ходили во МХАТ на "Синюю птицу" - в проезд Художественного театра. Елена водила нас. Я все запомнила до мелочей. Особенно антракт, когда я потрогала в оркестровой яме барабанщика за голову. У него была теплая, приятная на ощупь лысина. И все дети стали трогать. А он молчал и улыбался.
Милая моя, дорогая Елена Федоровна, простите меня!!!
Дома я вытащила из папки рукопись и нашла то место, где Елене велели вызвать меня на родительское собрание.
"- Вы должны принять меры и как следует ее пропесочить, - сказала Евдокия Васильевна. - Поскольку благодаря "Морю грозному" мы попали в неприятное положение. Нас будут склонять в самых высших инстанциях, и теперь нам не видать как своих ушей переходящего красного знамени "Зарницы".
То, что следовало потом в этой главе, я тщательно замазала белилами, подождала, пока белила высохнут, и от руки написала:
"Елена выслушала ее пустые речи, подняла голову, устремив свой взгляд прямо в пасть тигра, и произнесла своим великолепным голосом:
- Вселенная, безбрежный космос, великая земля и я, Елена Федоровна Голицына, живущая в этом мире. Один удар моим посохом - и все это разлетелось на мелкие кусочки. Так мы должны встречать смерть, а также иметь дело с непослушными людьми и собственной тщедушностью".
Дальше я принялась искать золотую нить единства, проходящую через факты и события наших судеб, и вдруг стала изумленным свидетелем того, как все пошло-поехало иными дорогами, стезями, руслами, артериями, трассами, колеями и тропинками... Как в поступательном движении постепенно возникло и окрепло движение вспять. Причем одновременно - я это почувствовала! - происходило сглаживание острых углов на точильном камне небес.
Я думала о реках, о деревьях и обо всем этом ночном мире, прося помощи у зелени и ветра, луны и моря, говоря с травой.
Малые старания моего сердца расширились до безмерных пространств космической любви. Ночь была на исходе, а с ней - и все, что заключает в себе время и преображение.
Вставало солнце.
Сказочный Небесный Петух с сияющими перьями, сбытый незадорого на Птичьем рынке пьяным Кучегоровым, громко возвестил о наступлении утра.
Марина Москвина
Между нами только ночь
повесть
Вдруг в конце апреля пошел снег.
- Как же так? - удивлялся мой брат Юрик. - Такой холод? Ведь могут цветы замерзнуть!
Апрель, новая весна - снежная, холодная, - а все равно - весна есть весна, и ты дожил до нее! Почему-то весной мне всегда приходит это в голову.
В тот день я уговорила Юрика вместе сходить в театр "Эрмитаж" на спектакль швейцарца Петера Риндеркнехта - "с музыкой и куклами (так было написано в афише), для любопытных зрителей от 8 лет и старше...".
Мы-то с Юриком гораздо старше. Юрик вообще уже весь седой. Мы с ним так редко видимся. Юрик - военный геодезист, майор, все время командировки, живет он один с двумя попугаями: желтенький Петька и зелененький Чапай.
Еще у него есть рыбки.
- Это моя большая холоднокровная семья! - с гордостью говорит о них Юрик.
Уезжая в командировку, брат оставляет мне червей в холодильнике и записку:
"Машка! Не клади продукты на червяков, а то им душно". Юрик соорудил такой большой аквариум - во всю стену, что пол не выдержал тяжести, и аквариум провалился в нижнюю квартиру. Все остались живы, к немалому своему удивлению - и соседи, и братец, и огненные барбусики, даже золотые вуалехвосты и нежные полосатые скалярии почти не пострадали, а сом Алешка отделался легким испугом.