– Думаешь, нет?
– Да быть того не может! Я совсем без вещей пришел?
– Совсем.
– И денег не было?
Опять эта тема…
Предыдущим Георгию и Гоше Татьяна соврала бы, а тут почувствовала – не может. Очень уж прямо и твердо смотрит мужчина. Такому не соврешь, а соврешь – тебе же будет неприятность.
Татьяна принесла из тайника деньги.
Георгий не удивился. Ворошил в руках.
– Было десять тысяч, я взаймы брала, но вернула, тысячу ты израсходовал, остальное цело, можешь посчитать.
Георгий быстро пролистал пачку, умело мелькая пальцами. Татьяна сама имеет дело с деньгами, но чтобы так ловко считали деньги, не видела.
– Больше не было? – спросил он.
Татьяна обиделась.
– Если ты думаешь…
– Не думаю, не обижайся. Просто ощущение, что было больше. Значит, куда-то раньше подевал…
– Что-то вспоминаешь?
– Не знаю. Мелькает что-то. Говоришь: я был обгоревший?
– Вроде того.
– Что-то было, да… Пожар какой-то… И почему Георгий?
– Ты на это имя отозвался.
– Может быть. Ну, пока пусть так.
Тут прибежали Костя с Толиком. Они сегодня ушли из дома чуть свет и три часа околачивались около магазина, где продавались велосипеды. Накануне Георгий выдал им зарплату (получил от Ренаты по договору за очередной этап выполненной работы), они присоединили эти деньги к накоплениям и решили, что пора уже что-нибудь купить.
Дождались открытия, стали выбирать.
Конечно, к таким велосипедам, которые рекламировались в журнале «Mountain Bike», они не могли и подступиться, но подобных и не было в чиховском спортивном магазине, стоял только один в витрине как рекламный экземпляр, заманивал и попусту дразнил.
И вот подлая штука: как какой велосипед понравится братьям, он оказывается обязательно дороже, чем они могут купить. И второй вопрос: взять ли на двоих один хороший или похуже, но обоим?
– Уж вещь так вещь! – рассуждал Костя. – Эти тарахтелки, они не лучше наших.
– Как это не лучше? – не соглашался Толик. – Вот – пять скоростей все-таки. А у нас по одной. Ты сравнил!
– Пять скоростей по нашей местности – фигня! – морщился Костя. – Восемнадцать – как минимум!
– Рама, главное, крепкая должна быть. А то будет хоть восемнадцать, хоть пятьдесят – крякнется на первом камне!
– Так, – остановился Костя. – Мы что пришли покупать – велосипед или игрушку?
– Велосипеды, – уточнил Толик. – Два.
– Почему два-то? Лучше один, говорю тебе, но чтобы уж велосипед!
– А кто ездить будет? – ощетинился Толик, почуявший, чем все может обернуться.
– По очереди!
– Ага! Знаю я твою очередь! Тебе весь день, а мне полчаса!
– Гад буду, поровну! – клялся Костя.
Но Толик ему не верил.
Да Костя и сам себе не верил. Знал: стоит только сесть на такую красоту – силой не сгонишь. Придется обидеть брата, а не хочется: он его любит все-таки, несмотря на несомненную вредность его характера.
Помог продавец, молодой человек, который, услышав разговор братьев, сказал:
– Мелкие, не загоняйтесь. Я вам так скажу: вот у меня был велик три на девять, двадцать семь скоростей. И толку? Я заметил: на трех скоростях гоняю, аж звездочки на них съело, а на остальные даже не переключаюсь.
– Три – это как-то совсем мало, – засомневался Костя.
– А вот, смотрите, пять. Девать некуда. Рама отечественная, на тракторном заводе делают, отличный металл, втулки из хорошего сплава, ободья на кочках не восьмерят – если только с разгону о стенку не стукаться.
Братья переглянулись. Цена указанных двух велосипедов была как раз такая, что денег хватало. И даже остаток намечался: взять большую бутыль сладкой шипучки и отметить.
…И вот они ворвались в дом, крича, радуясь, схватили Татьяну за руку потащили на крыльцо – смотреть.
Татьяна вышла. Они вскочили на велосипеды и начали кружить, петлять, вставать на дыбы – хвастались.
– Спасибо, дядя Гоша! – закричал Костя.
Татьяна оглянулась. Георгий с улыбкой смотрел на пацанов.
– Мне-то за что? – спросил он.
– А они с тобой работали. Помогали. Ты им и заплатил.
– Да? Говоришь – ландшафтный дизайн? Ничего в этом не понимаю. Ладно, хватит лирики, пойдем разбираться.
3
У Татьяны было ощущение, что не она ведет Георгия, а он ее ведет. То есть идут рядом, вместе, Татьяна показывает дорогу, но при этом направляющая сила исходит от него. Захватив из дома деньги, Георгий разменял пару сотен в первом же обменнике.
– Не люблю без наличности ходить.
После этого купил сигарет – самых дорогих.
Почувствовав жажду, купил бутылку пива – тоже самого дорогого. Впрочем, сделав два глотка, больше не стал:
– Теплое.
И сунул бутылку в урну.
И вот они опять в кабинете Кобеницына. Татьяна взяла на себя рассказ о случившемся.
– Как вы помните, у нас уже все стало налаживаться, жили, работали, все нормально, – начала она. Кобеницын не помнил этих подробностей, но кивнул. – А сегодня случайно огонь я на него направила, лампу паяльную чинила, ну и…
– Синдром Феникса! – радостно воскликнул Кобеницын. – То есть опять ничего не помните, Георгий?
– Нет.
– Что ж, придется по новому кругу. Задавать вопросы и приближаться к истине. Заодно сравним с вашими предыдущими ответами.
Кобеницын раскрыл историю болезни, которую он держал у себя, не отдавая в регистратуру.
Но Георгий не стал дожидаться вопросов, протянул руку:
– Разрешите?
Взял папку внимательно читал.
Вернул:
– Ничего определенного. Синдром Феникса какой-то… А лечили как?
– Собственно, лечения как такового в подобных случаях не предусмотрено. Если бы у вас были нарушены, к примеру, вазомоторные реакции или…
– Что значит не предусмотрено? – перебил Георгий. – Есть же какие-то лекарства для стимуляции памяти! Потом – снимок сделать головного мозга, эту… Магнитно-резонансную томографию. Обследовать вообще. Вы это делали?
– У нас нет такого оборудования. И потом, обычно в таких случаях никаких патологий и нарушений нет, так что…
– Короче, лечения не было, – поднялся Георгий. – До свидания!
Он вышел, а Татьяна, задержавшись, торопливо сказала:
– Вы не обижайтесь, сами понимаете, кому понравится то и дело память терять. Вы как думаете, он когда больше настоящий был? Сейчас или раньше?
– Не знаю, – хмуро сказал уязвленный Кобеницын. – И он не знает. Кроме «эго» у человека есть «суперэго».
– Это как?
– Ну, есть человек как он есть, и есть человек как идеальное представление о самом себе.
– Ясно, – сказала Татьяна, ничего не поняв. Но переспрашивать не захотела – побоялась еще больше запутаться.
4
После этого пошли к Харченко.
– Ты вот что, – советовала по дороге Татьяна. – Ты лучше не говори, что снова память терял. Просто: как, мол, дела, как идет розыск? А если он начнет без доказательств к тебе что-то предъявлять, ты с ним строже.
Но Георгий не нуждался в инструкциях насчет строгости, и без того вел себя вполне уверенно.
– Вы куда запросы разослали? – спросил он Виталия.
Харченко удивился:
– Даже так? Я еще и отчитываться должен?
– Не отчитываться, а информировать. Не собака потерялась, а человек. И что у вас за информация о моей якобы преступной деятельности?
Недюжинное чутье Харченко всегда подсказывало ему (практически безошибочно), когда человек, разговаривающий с ним, имеет право требовать, а когда попусту хорохорится. Теперь он видел: Георгий не хорохорится, чувствует за собой правоту и силу (неизвестно, правда, откуда эти правота и сила взялись и чем подтверждены). Однако сдаваться лейтенант не собирался:
– Есть данные вообще-то.
– Какие?
– Проверяем.
– Значит, конкретных данных нет, – сделал вывод Георгий. – А подозревать можно кого угодно в чем угодно. (Харченко не мог не согласиться с этим.) Вы сами-то сделали что-нибудь по установлению моей личности? Женщина вот рассказала: я пришел пешком, обгоревший. Вы хотя бы узнали, может, где-то пожар был поблизости?
Татьяна насторожилась: произнесенное Георгием постороннее по отношению к ней слово «женщина» могло вызвать у Харченко ненужные сомнения.
Но тот не обратил внимания: задели его профессиональную честь.
– Вы не из бывших следователей, случаем? – спросил он.
– Я не знаю, из кого я, но порядки жизни мне известны! – ответил Георгий. – Если не хотите этим заниматься, я обращусь к вашему начальству, пусть примет меры. Вы, кстати, оформили это как-то? Или в устном порядке все происходит?
– А что оформлять?
– На вашем участке обнаружен человек с потерей памяти. Вы это как-то зафиксировали? Расследование начали? Или только в качестве личной инициативы запросы посылаете? Без отчетности?
Харченко и злился, и недоумевал. Он впервые видел человека, который требовал, чтобы на него завели дело и расследовали его жизнь. Жизнь всякого человека, знал Харченко, не безгрешна, и если копнуть, непременно до чего-нибудь докопаешься. Следовательно, либо Георгий чист, что невозможно, либо он – значительная личность, хоть и не помнит этого. Шут его знает, может, он какой-нибудь политик, миллионер или еще что-то в этом роде? Придет в память – так отомстит, что на всю жизнь хватит. С другой стороны, почему, если Георгий – в самом деле значительная личность, его до сих пор не опознали? А потому, сам себе ответил Харченко, что запросы были по Москве и области, а страна большая. И еще вариант: исчезновения некоторых персон до поры до времени настолько не афишируются, что милиция получает указание от высокого руководства помалкивать. И на запросы не отвечать.
Пока Харченко собирался с мыслями, Георгий вдруг сменил гнев на милость.
– Я понимаю вас, конечно, – сказал он, оглядев скудно обставленный кабинет. – Служба трудная, финансирование плохое. У вас даже компьютера нет. Ты выйди-ка на минутку, – велел он Татьяне, – а мы тут побеседуем.
Беседа длилась около часа.
Наконец Георгий вышел.
– Подняли сводки пожаров по району, – сказал он. – Сейчас подадут машину, поедем смотреть. Может, что вспомню.
– Как ты его уговорил? – поразилась Татьяна.
– А я не уговаривал. Просто напомнил о должностных обязанностях.
И так Георгий это сказал, что Татьяна тоже вспомнила о своих должностных обязанностях: ей вечером на смену выходить, хорошо бы отдохнуть перед этим. Но очень хотелось поехать с Георгием, посмотреть. И на места пожаров, и на его реакцию. Поэтому она все-таки попросилась:
– Может, я с тобой?
– Зачем?
– Ну как хочешь…
Вышел Харченко.
– Скоро там, Виталя? – спросил Георгий лейтенанта совершенно по-свойски.
– Шоферов нет.
– А сам не водишь машину разве?
– Вожу, конечно. Лишь бы в гараже свободная нашлась…
– Найдется! – уверенно сказал Георгий.
Татьяна пошла домой, дивясь.
Настроение было смутным.
Если перевести ее мысли в слова, то выразилось бы примерно следующее: что ж это такое? Доведешь мужика до ума, до кондиции – а он опять как бы исчезает! Опять все заново начинать! Надоест, пожалуй. А главное – ради чего? Чтобы он себя вспомнил? Ну – вспомнит. И уйдет. Как пить дать уйдет, вон у него какой настрой – сплошная энергия!
5
Весь день Харченко и Георгий ездили по местам пожаров, которые случились перед тем, как Георгий появился в Чихове. Осмотрели остов коровника в селе Жмыри, обугленную котельную в соседнем городе Кобельске, восстановленную уже почту в деревне Лиски, дачу в Коротаеве. Везде опрашивали людей. Безрезультатно. Ни Георгий ничего и никого там не вспомнил, ни его не вспомнили. Уже темнело, утомленный Харченко заскучал, запросился домой.
Георгий согласился, что за день все не осмотришь, договорились выехать завтра спозаранку.
И выехали – когда Татьяна еще не вернулась с ночной смены.
Объезжая сгоревшие объекты, все ближе подбирались к Москве. Выдохся Харченко, выдохся шофер, которого лейтенант взял сегодня, помня вчерашние тяготы дороги, выдохся «уазик», все тяжелее мучаясь мотором на подъемах, только Георгий был если не свеж, то по-прежнему тверд и смотрел вперед целеустремленным взглядом, словно готов был хоть всю жизнь ездить, отыскивая самого себя.
После одного из подъемов машина забастовала, пар повалил из-под капота, шофер, взяв ведро, пошел в низину где кустились невысокие деревья и предполагался ручей или болотце. Харченко сел на траву в тени машины, разулся.
По дороге скакал всадник на коне. Нет, всадница, разглядел Харченко. С интересом дожидался приближения. С разочарованием увидел: на коне веснушчатая и не очень симпатичная девчушка лет четырнадцати, плотная, плечистая. Крикнул ей – просто так, лишь бы убить время:
– У вас тут пожара нигде не было?
– Был! – улыбнулась девчушка замечательной белозубой улыбкой. И Харченко простил ее, подумав, что через пару лет из нее может получиться, пожалуй, девушка ничего себе. Он с этим уже сталкивался: бегает мимо соседка-школьница, платье болтается на ней – прильнуть не к чему, волосы пыльного цвета, опаленные солнцем блеклые ресницы глупо моргают… И вдруг из-за угла – девушка в расцвете прелести со всем тем, что так дорого сердцу и темпераменту Виталия. «Ты кто?» – изумится он. «Настя». – «Какая Настя?» – «Очень приятно, – девушка в обиде, – на соседней улице живу!» – «Надо же!» – «А что?» – «Да ничего», – отвечает Виталий, мысленно намечая новый объект – и душа дрожит от предвкушения и радости жизни.
– Был пожар? Где? – спросил Харченко, тоже улыбнувшись.
– А на конюшне у нас. Вон там.
Примерно в километре виднелись строения.
Виталий, крикнув шоферу, чтобы ехал за ними, когда приведет в чувство машину, пошел с Георгием к конюшне.
Девушка медленно ехала рядом и рассказывала:
– Меня самой еще не было, я тут только полтора месяца. Хотя мне уже Аргуса дают, – похвасталась она, – а он не всех на себя берет, надо, чтобы характер был, он и понести может. А эта вот тоже новенькая, как и я, – похлопала она по шее лошади, – мы с ней друг другу сразу понравились!
– Ты о пожаре расскажи, – напомнил Харченко.
– Я и говорю – ничего не знаю. Сама конюшня не горела, а сарай, где овес, хомуты, ну, упряжь всякая, он горел.
– Жертв не было?
– Вроде нет. Подробностей я не знаю.
6
Дошли до конюшни.
Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.
– Это на свадьбу некоторые берут, – не преминула пояснить словоохотливая девчушка. – Для оригинальности. – И крикнула: – Дед Борис, тут про пожар спрашивают!
Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул:
– Горелый? Ты живой?
Стали расспрашивать старика.
Выяснилось: весной, в начале мая, Георгий пришел неизвестно откуда. Был растерян, напуган, одежда подпаленная. Ничего не помнил. Ну, приютили его. А до этого тут подвизался на общих работах некто Гоша, малый лет тридцати, веселый, глупый и пьющий. Он погиб: мучаясь с похмелья, пошел на свалку, что за бугром, хотел собрать бутылок или цветного металла, чтобы сдать и получить денег на выпивку, свалочный люд его поймал и забил до смерти за вторжение в их бизнес; они давно за ним охотились.
Поэтому дед Борис и приблудившегося стал звать Гошей, тот привык. И еще – Горелым. Горелый неожиданно оказался сноровистым в обращении с лошадьми – что уход, что выездка. Остался тут. Документов никто у него не спрашивал: работает человек и работает. Жил при конюшне в сарае.
Сарай загорелся ночью, от сухой молнии, как выразился дед Борис.
– А какая еще бывает, мокрая, что ли? – спросил Харченко.
– Сухая – это когда дождя нет. Потрещит, бывает, посверкает, а дождя или нет или в сторону уходит. А в этот раз так долбануло, что сарай сразу вспыхнул. Мы тушить. Потуши его! – дерево да сено. Крыша почти сразу рухнула. Потом все разбирали, смотрели. Остатки твои искали, – рассказывал Георгию дед Борис. – Ничего не нашли. Решили, что сгорел без следа.
– Так не бывает, – возразил Харченко. – Кости остаются, череп.
– А ты откуда знаешь, горел, что ли? – с усмешкой посмотрел на молодого лейтенанта старик.
– Чтобы это знать, гореть не обязательно.
– Милицию не вызывали? – спросил Георгий.
– Зачем? Дело свое, личное. Позвали бы, начались бы вопросы: кто такой был, да то, да сё. А мы и сами ничего не знаем.
– Наверно, я до этого в другом месте попал в пожар, – вслух размышлял Георгий. – Потерял память, пришел сюда, а тут опять пожар. Наверно, я испугался и убежал. Куда глаза глядят.
– Получается так, – согласился дед Борис. – На Карего не хочешь посмотреть?
– Карего?
– Карий, жеребец. У вас такая дружба была, прямо любовь.
– Посмотрю…
Георгий пошел в конюшню, а дед Борис, следуя за ним, говорил Харченко:
– У лошадей – как у людей. За другой кобылой или жеребцом ухаживаешь, кормишь, скоблишь, гладишь, а все равно рыло от тебя воротит. Не нравишься ты ему почему-то, да и все. А другой с первого раза на тебя глаз положит и ходит за тобой, как собака. Хотя собака глупей – кто ее первый возьмет, тот и хозяин, тот и друг. Карий как увидел Гошу, заржал – и всё, любовь с первого взгляда!
Харченко никогда не был в конюшне и с интересом озирался. У каждой лошади свое стойло, огороженное крепкими досками. Сильный, приятный запах, не то что в коровнике – пахнет навозом, терпким потом, особенным кожаным духом сбруи. Тяжелое перетаптывание копыт, от которого земля подрагивает под ногами; ощущается мощь больших тел, созданных для движения, бега, но заточенных в узком пространстве.
Харченко вздрогнул: заржал конь в углу, забил копытами о настил, ударился грудью в загородку.
Георгий, растерянный, стоял перед конем, который высоко задирал голову и утробно, гулко ржал, обнажая крупные и страшные, как показалось Харченко, зубы. На стойле была табличка: «Карий» – и мелкими буквами другие данные, какие обычно бывают: мать-отец, год рождения, высота в холке, вес.
– А конюшня чья? – спросил Харченко. – А лошади?
– Конюшня Трегубского, есть такой человек, – охотно объяснил дед Борис. – А лошади по-разному. Половина общая, то есть того же Трегубского, на них девчонки в город ездят, людей катают. На это лошадей кормим. А есть лошади частные: человек коня покупает, платит за содержание, за фураж, а сам приезжает, когда хочет, и ездит для удовольствия. Если человек в городской квартире, а лошадей любит, для него это выход! В ванной же не поставишь! – засмеялся старик, хвастаясь тем, что, несмотря на возраст, сохранил остроумие. – Не поставишь же в ванной, – повторил он, – правильно?