Между тем гневное восклицание Криди осталось без внимания – гомон не прекращался ни на секунду, а сзади напирали еще человек тридцать, трещащих, как сороки в лесу.
– Молчать! – прогремел над головами бас Майкла, решившего, в конце концов, навести порядок в этом базаре.
Некоторые в толпе вздрогнули – голос Майкла, когда он хотел придать своему голосу командирские интонации, был похож на рычание голодного медведя, разбуженного посреди зимней спячки. Разговоры смолкли, многие стали по стойке «смирно».
– Спасибо, Майк, – облегченно вздохнул Криди, поворачиваясь на стуле.
– Без проблем, Джек.
– Тебе проще, ты человек к порядку привычный, не то, что остальные, – сделал ударение на последнем слове Криди, поворачиваясь к толпе. – Расшумелись, как болтливые бабы, а еще мужиками зоветесь!
Некоторые смущенно уставились на носки своих ботинок, кто-то кашлянул, оглядываясь на соседей с видом «А я что? Я ничего».
– Мне со своими проще, Джек, – улыбнулся Майкл, закладывая большие пальцы за ремень, – разок гаркнул – и тишина, и спокойствие. Разъяснил задачу, сказал «Добровольцы – вперед» и все дела.
Майкл, усмехаясь, оглядел притихших колонистов:
– Подходите по одному, парни.
К столику подошел невысокий мужчина и Джек сразу поморщился:
– Ну, а ты куда, Браун? Тебе не терпится своего Мартина сиротой оставить?
– Семейный? – строго спросил Майкл, пряча в уголках рта улыбку.
– Ага, – кивнул Браун.
– Вам же нормальным языком было сказано – добровольцы подбираются только из числа холостых, чтобы потом жены ваши нас не проклинали до конца жизни! – Джек Криди встал из-за стола, выронив на землю карандаш, который он до этого держал в руках. – Вам же детей надо на ноги ставить! Вам же работать надо!
– Так, Джек, вы же сами говорили: месяц в лесу – и домой, – попытался вставить слово Браун, но Джек тут же его прервал:
– И слушать не желаю, Трой! Даже и рот не раскрывай больше, если не хочешь со мной до конца жизни поссориться!
– Так я ж поохотиться хочу, отдохнуть месячишко, – и тут Трой Браун запнулся, потому что, лицо Джека приобрело какой-то, не очень здоровый, оттенок цвета переспевшей сливы.
Браун, на свое счастье, смог прочитать всё то, что собирался сказать ему Джек Криди по его глазам, молча опустил голову и постарался как можно незаметнее исчезнуть в толпе.
Джек опустил поднятые плечи, выпустил воздух, который он успел набрать в легкие, и взрыва не последовало.
– Я еще раз повторяю, надеюсь, что в последний раз! – Джек суровым взглядом обвел толпу. – В лес пойдут только те, у кого нет семей! К вам это тоже относится, – Джек посмотрел на братьев Аттертон, старшего Роя и младшего Илайджу, спокойно стоящих перед ним.
– Не дело ты говоришь, Джек, – покачал головой Рой Аттертон. – Я выслушал тебя, дай сказать и мне.
Спокойный тон Аттертона заставил Джека молча кивнуть. Криди сделал приглашающий жест рукой и снова сел за свой стол.
– Я в лес не иду, – Джек облегченно вздохнул, – у меня семья и маленькому только полтора годика. Да еще и за мамашей моей нужен глаз да глаз. Я ведь знаю, сколько вреда приносят ее разговоры ненужные и проповеди. Вы уж извините меня за это, люди, да и ты, Джек, прости.
– Незачем тебе извиняться, Рой, – сказал Джек.
– Конечно, Рой, – сказал кто-то в толпе, – не переживай, мы понимаем.
Аттертон упрямо покачал головой и продолжил:
– Понимать-то понимаете, а мне за нее перед всеми вами стыдно. С выборами этими тоже цирк получился, я как узнал, что мамашу так занесло – меня как обухом по голове стукнуло. Я с ней и так, и так, говорю «Ну, куда тебе, ма? Остепенись, не позорься». А она всё не унимается. Не в себе она, понимаете, – Рой извиняющимся взглядом посмотрел на людей и повернулся к Джеку, – с головой у нее…, – он покрутил пальцами у виска.
– Но она моя мать и свекровь моей Дженни и бабушка для маленького, только не хочет она этого понимать и всё тут.
Стоящие за Аттетоном мужчины успокаивающе похлопали его по плечам.
– Так вот, – выпрямился Рой, – я-то привыкший к этому, я за ней присматриваю давно, с тех пор, как отца схоронили. А вот Илайджа, – легкая улыбка тронула губы Аттертона, – ему-то перед людьми стыдно, что у нас мать такая. Вот он и хочет доказать, какие мы, Аттертоны, на деле. Он парень молодой, холостой, вот он и хочет в лес с охотниками пойти. Ты не думай, Джек, – Рой посмотрел на Криди, – нас с Илайджей отец на охоту каждый год водил. Па у нас был мужик ого-го, дай бог каждому, охотник был настоящий и нас чему мог, тому и обучил. Илайджа не подведет, он у меня парень серьезный.
– Да ладно, Рой, – глухо пробасил Илайджа, – чего ты? Я и сам могу сказать за себя, если надо.
Юноша вышел вперед и подошел к столу.
– Я – к охоте человек привычный, мистер Криди, брат правильно говорит. Запишите меня, а я уж постараюсь как надо.
– Ладно, – улыбнулся Джек, – запишем. Пойдешь с отрядом Чеда Ригби.
Парень скупо улыбнулся и молча кивнул.
– Спасибо, Джек, – поблагодарил Рой Аттертон.
– Не за что. Следующий…
Охотничья партия "А", больше известная как отряд Чеда Ригби, была укомплектована личным составом раньше всех. Чед Ригби был бывшим морским пехотинцем, командиром отделения «морских котиков» – одной из элитных групп американских войск. Задача перед ним стояла не совсем обычная – он никогда не был охотником, если не считать войну охотой на двуногих. Поэтому ему нужно было советоваться с опытными охотниками, зачисленными в его отряд – Чаком Норманом, Деймондом Кардом и Стивом Кроуфордом…
В это утро Маргарет, как обычно, возложив на терпеливую жену Роя Аттертона Дженни Аттертон обязанности по приготовлению завтрака для семьи, сидела за столом и читала Библию в истрепанном кожаном переплете. Против обыкновения сосредоточенная на чтении Маргарет заметила, как ее младший сын молча собирает свои вещи – смену одежды, белья и носков – и отложила Библию, заложив страницу, на которой прервалось чтение закладкой – открыткой, на которой был изображен улыбающийся Иисус в окружении сонма ангелов, ярко освещенных лучами света.
– Илайджа Аттертон, чем это ты занимаешься, хотела бы я знать?
Илайджа исподлобья посмотрел на мать:
– Собираю вещи, ма, ты же видишь.
– Я-то вижу, я, слава господу, не слепая! Куда это ты собрался? Отвечай!
– Я иду вместе с охотниками в лес, ма, – ответил Илайджа, застегивая «молнию» ранца.
Стул, на котором сидела Маргарет, отлетел в сторону.
– Нет, нет и нет! – завизжала она, сопровождая каждое «нет» сильными ударами сжатых сухих кулачков о стол. – Я не позволю! Ни за что! Никогда!
Заплакал ребенок, до этого момента молча возившийся на кровати со своими игрушками. Дженни Аттертон сняла с электрической плиты сковороду с тушеным мясом и отставила ее в сторону:
– Мама, ну пожалуйста, не надо, – умоляющим тоном сказала она, подходя к кровати, на которой сидел ее сын Тимоти.
– Ну-ну, маленький, не плачь, не плачь, ш-ш-ш, ш-ш-ш, – она прижала к себе плачущего ребенка, – не плачь.
Мальчик прижался к ней, вздрагивая всем своим маленьким телом. Его ручка указала на Маргарет:
– Ба, ба!
– Да, сынок, бабушка не хотела тебя напугать, не плачь, маленький.
Маргарет, не обратившая ни малейшего внимания на свою невестку и внука, продолжала кричать:
– Ты никуда не пойдешь, Илайджа Аттертон! Нет, ты никуда не пойдешь! Я не для того выкормила тебя, чтобы ты плясал под дудку фарисеев! Нет, не для того я тебя растила! Ты не пойдешь в лес, ты не пойдешь! Там – смерть!
– Успокойся, ма, – хладнокровно сказал привыкший к подобным сценам парень, – тебе нельзя волноваться.
– Господи, где же глас твой трубный, где же перст твой, где голос твой и воля твоя, что позволяешь ты овцам идти в пасть дьявольскую волчью?! – взвыла Маргарет. – Неужели ты позволишь свершиться смерти?! Господи всемогущий, помоги же мне, господи, помоги!
Ребенок заплакал еще громче и Дженни обняла его, укоризненно глядя на свекровь.
– Я – взрослый мужчина, ма, я вправе поступать так, как хочу. Даже в твоей книге, – Илайджа указал на Библию на столе, – сказано «уготована каждому дорога своя».
Маргарет взвизгнула, как кошка, и подлетела к сыну. С сухим треском ладонь ее правой руки врезалась в щеку Илайджи. Левая рука взметнулась для следующего удара, но Илайджа перехватил руку матери. На его щеке отпечатался белый отпечаток ладони, тут же начавший краснеть. Илайджа без всякого видимого усилия прижал руки матери к ее плечам, приподнял ее костлявое тело и поднял его в воздух.
Маргарет вытерпела эту процедуру с терпением аскета-отшельника. Бешенство, охватившее её, проявлялось только в яростном взгляде черных глаз и прерывистом дыхании, с присвистом вырывающееся из раздувающихся ноздрей. Её губы были сжаты так же плотно, как сжимаются створки раковины моллюска.
Илайджа бережно усадил мать за стол. Дженни смотрела на них и в её глазах были боль и страдание. Тимоти перестал плакать и сквозь слезы улыбнулся маме. Дженни машинально улыбнулась в ответ, осторожно вытерла слезы с пухлых щек, также машинально поправив прядь волос сына, упавшую на его вспотевший лоб.
– Надо бы тебя постричь, Тимми, – пробормотала Дженни, сама почти не сознавая того, что она говорит.
Илайджа ласково погладил мать по плечу, отошел от стола и взял со своей койки брезентовый чехол, в котором была приготовленная еще с вечера винтовка – его старый «моссберг». Юноша пристально осмотрел «комнату» военной палатки на шесть человек, проверяя – не забыто ли что-нибудь из вещей. Он подошел к Дженни и небрежно чмокнул её в щеку:
– Увидимся, Джен. Время пролетит быстро – сама не заметишь, как я вернусь.
Женщина хотела что-то сказать, но ее губы дрожали и она только кивнула. Её глаза, наполненные слезами, выдали её, она попыталась сдержаться, но не смогла – две слезы-предательницы выкатились из глаз и побежали по щекам, оставляя мокрые блестящие дорожки. Илайджа погладил ее по щеке, стирая слезу, и приглушенно вздохнул.
– Пока-пока, великан, – юноша улыбнулся малышу, с улыбкой потянувшемуся к нему.
– Дада, – важно сказал маленький Тимоти.
Его пухлые пальчики сжали указательный палец юноши.
– Ага, «дада», – усмехнулся Илайджа, шевеля пальцем в горячей ладошке, – дядя принесет тебе из леса шкуру волка, Тимми, теплую-теплую шкуру только для тебя.
– Во-ок? – голубые глаза – как безоблачное весеннее небо.
– Ага, волк, – выпрямился Илайджа. – Ну, мне пора.
Он подошел к Маргарет, сидевшую в той самой позе, в которой её оставил сын. Сгорбившись над столом, Маргарет напоминала уставшую старую кошку с потускневшими глазами. Ее руки неподвижно лежали, скрещенные на Библии. Губы едва заметно шевелились, но не было слышно ни звука.
– Пока, ма, – Илайджа нежно поцеловал мать, но она резко отстранилась, нервно стирая поцелуй сына со своей щеки.
– Иуда, – прошептала она, не глядя на сына.
Она упрямо продолжала смотреть на Библию, лежащую перед ней. На кожаной обложке книги когда-то золотой краской был выведен крест. От позолоты мало что осталось, краска почти вся облупилась и сошла, от креста остался только темный вдавленный контур распятия.
Юноша пожал плечами, тихо вздохнул, подхватил ранец и чехол с оружием и вышел из палатки, не оглядываясь. Он не любил оглядываться назад.
Дженни, до этого момента сидевшая неподвижно с Тимоти на коленях, бережно, но уверенно, подхватила ребенка и усадила его на колени к притихшей свекрови:
– Подержите Тимми, мама. Я сейчас вернусь.
Старческие руки, сухая кожа которых была покрыта темными коричневыми пятнышками, автоматически, подчиняясь многолетней привычке, поудобнее усадили внука на коленях. Поддерживая окончательно успокоившегося ребенка за спинку, Маргарет начала медленно раскачиваться на стуле – вперед, назад, вперед, назад. Стул едва слышно поскрипывал под не таким уж большим весом стареющего тела. Вторая рука придерживала малыша за плечо, ее пальцы легонько поглаживали вязаную из красной и белой шерсти детскую кофточку в такт покачиванию на стуле. Тихий шепот, такой тихий, что его можно было услышать, только наклонившись вплотную, перемежаясь со скрипом, вырывался из узких темных губ, покрытых в уголках белым налетом:
– Там – смерть, там – смерть, смерть…
Скрип-скрип.
– …и скорпионы с огненным жалом, и саранча в халцедоновой броне…
Скрип-скрип.
– Смерть, смерть.
Скрип-скрип.
– …И имя всаднику белому – смерть…
Дженни догнала Илайджу, успевшего пройти только два десятка шагов. Запыхавшись, она окликнула его. Он обернулся:
– Что случилось, Джен? Опять ма?
– Нет-нет, с ней все нормально, – она остановилась перед ним, переводя дыхание.
Горькая улыбка тенью пробежала по губам юноши.
– «Нормально», – прошептал он. – Какой чертов врач может назвать это «нормальным», а, Джен?
Женщина пожала плечами и протянула ему бумажный сверток.
– Возьми, ты ведь так и не поел с утра. Тут – сэндвичи с ветчиной и сыром, я их сделала, как ты любишь – с салатом и майонезом.
– Спасибо, Джен, – Илайджа с любовью посмотрел на неё.
Он положил сверток с бутербродами в нагрудный карман куртки и несколько секунд они стояли молча. Дженни материнским взглядом осматривала, как он одет – тепло ли ему будет в этой куртке и одел ли он фланелевую рубашку, а Илайджа с жалостью в глазах смотрел на нее.
– Как ты можешь так долго выдерживать её, Джен?
Она улыбнулась, на щеках показались ямочки, из-за которых, не в последнюю очередь, в нее влюбился Рой, и ничего не сказала.
– Ты ведь не обязана терпеть ее выходки, она ведь не твоя мать. Черт, Рою уже давно было пора сделать так, чтобы вы с малышом жили отдельно!
– Не бери в голову, – махнула рукой Дженни и улыбнулась впервые за сегодняшнее утро.
– Нет, ну скажи, разве я не прав?
– Может, ты и прав, Илай, да только я знаю, что Рой ни за что не бросит Маргарет, и что он ее любит, а я люблю Роя. Так что нет тут ничего такого, чего бы я ни смогла вынести. Так, – она с лукавой улыбкой подошла поближе и уверенной рукой застегнула верхнюю пуговицу его куртки, – выбрось все эти мысли из головы. Всё будет нормально.
Она крепко обняла его и легонько толкнула в грудь:
– Иди.
– Я скоро вернусь, Джен. Береги Тимми, – Илайджа улыбнулся и помахал ей рукой, пройдя несколько шагов.
Дженни некоторое время постояла, глядя ему вслед. Она полюбила Роя Аттертона такой сильной, незаметной любовью, которая свойственна некоторым настоящим женщинам. Полюбив Роя, она полюбила его младшего брата так, как, наверное, не смогла бы полюбить даже родная сестра. Иногда ей казалось, что он – её настоящий брат, она гордилась им, пыталась оградить его от сходящей с ума свекрови, заботилась о нем гораздо лучше, чем его родная мать, отстранившаяся от семьи в своей фанатичной религиозности. И теперь какое-то необъяснимое чувство, похожее на материнскую любовь, заставляло её с загадочной полуулыбкой смотреть на то, как ее сводный брат, стройный, сильный, широкоплечий, идет, высоко подняв голову навстречу опасности.
Дженни три раза быстро перекрестила его вдогонку и прошептала:
– С богом.
В отличие от своей свекрови, она не была слишком религиозной, но она знала, что каждую ночь, перед тем, как заснуть, она будет говорить про себя слова «Спаси и сохрани»…
Совещание перед выходом партии в лес проходило в палатке так называемых «казарм» бывшего батальона Ричардсона. Илайджа Аттертон, выдержавший бурное столкновение со своей взбалмошной матерью, вошел в палатку командира отряда "А" с армейским ранцем за плечами и винтовкой «моссберг» в чехле в руках как раз в тот момент, когда охотники изучали подробную карту того лесного района, куда завтра должен был направиться отряд.
Ригби поднял глаза на вошедшего высокого темноволосого парня. Илайджа подошел к столу из гладко обструганных сосновых досок:
– Добрый день. Мне нужен Чед Ригби.
– Это я, – командир встал из-за стола.
Аттертон выпрямился:
– Сэр, меня направил к вам Джек Криди. Меня зачислили в ваш отряд сегодня утром.
– Охотник?
– Точно так, сэр.
– На кого ходил?
– В основном, на оленей, сэр. Четыре раза ходили на лося, еще там, дома.
– Удачно ходили? – улыбнулся Ригби.
– Последний раз – да, сэр.
– Имя?
– Илайджа Аттертон, сэр.
– Можно без «сэр», Аттертон, мы не плацу. Присаживайся, – Ригби сел за стол, устеленный картами и фотографиями большого формата – данными последней аэрофотосъемки.
– Слушай, парень, а кем тебе приходится Мамаша Аттертон? – спросил Чак Норман.
Норман в обычной жизни был обыкновенным, не слишком удачливым фермером, спокойным, слегка замкнутым мужчиной сорока лет. Джек Криди рекомендовал Нормана, зная его еще по Земле. Чак был опытным охотником, охотившимся в лесах северных штатов и Канады, где еще вполне можно встретить крупных хищников – медведей, волков, а также оленей и лосей. Как только начинался охотничий сезон, спокойный фермер уступал место неистовому охотнику, в чем-то похожего на далеких предков человека – кроманьонцев. Различие состояло только в том, что этот далекий потомок первобытных охотников был одет не в шкуры убитых животных, а в куртку и штаны из плотной ткани, свитер грубой вязки и высокие сапоги из телячьей кожи, а вместо копья с каменным наконечником он использовал винтовку «маузер» с оптическим прицелом.
– Она – моя мама, – с вызовом посмотрел на него Илайджа. – А что?
– Ничего, – спокойно ответил Норман, – просто я надеюсь на то, что ты не будешь забивать нам уши трепотней про ангелов смерти и дьяволов в образе волков.
Илайджа смутился и разозлился одновременно, но постарался ничем не выразить своих чувств. Смутился он потому, что его мать действительно буквально сегодня поминала дьяволов-волков. А рассердился он по той простой причине, что он, все-таки любил свою мать, кем бы она ни была и какой бы ни стала.