К ним заглянул каменотес и привел с собой людей из Ламуйа и одного из Понтисальена, этот уже несколько раз переходил границу. Для начала он предложил свои услуги — самому перевести беженцев через границу, потребовав за это непомерно большую сумму, но к концу сделки согласился дать им нужный совет за четыре ломтя конины и полбутылки водки. Каменотес обозвал его ворюгой, но проводник, видно, так изголодался, что с улыбкой выслушал все эти попреки. Вокруг него образовался кружок, каждому хотелось послушать его объяснения: по теперешней погоде, заявил он, есть только один подходящий путь — через перевал Живрин.
— И еще скажу, — продолжал он, — ваше счастье, что вы полозья нацепили, без них вам бы в жизни там не пройти.
— Через границу? — спросил Бизонтен.
— Если оружия у вас нет и больных вы не везете — пропустят. Но слушайте меня внимательно, если вас кто спросит о Буа-д’Амон и Нуарлеоне, отвечайте, что вы оттуда ни одного человека не знаете. Так-то оно будет надежнее.
Бизонтен спросил, по каким таким причинам им нужно молчать, а все прочие рассмеялись. Каменотес разрешил их недоумение:
— Вот уж восемьдесят лет, как эта заварушка тянется. Настоящая война идет между жителями кантона Во и Буа-д’Амон. Они угоняют друг у друга скотину, пастухов убивают. В тысяча шестьсот тридцать девятом году люди из округа Нион, человек с полсотни, а то и побольше, явились в самый разгар июня в долину Ланд, где шел сенокос. Даже флейтистов и барабанщиков с собой прихватили. Сожгли к чертовой матери семнадцать домов да еще человек двадцать в плен забрали.
— Ну и чертовщина! — возмутился Бизонтен. — От одной войны убежали, чтобы в другую сунуться! Я-то отлично знаю, что давно идет распря за размежевание границы у Сен-Серга, но я не слыхивал, чтобы там били кому морду. А ведь я прожил в Морже довольно долго.
— Мы тебе рассказываем то, про что знаем, — заметил каменотес. — Но ежели ты к их распрям не причастен, тебе бояться нечего.
— Так или иначе, — вставил проводник, — если ты хочешь повернуть на Морж, советую тебе сделать крюк.
— Как так?
— Дело в том, что в округе Нион на бургундцев стали в последнее время что-то коситься. Столько через этот край проходило беженцев, что теперь они встречают пришельцев уж не так охотно, как вначале. Так что поверь мне, я-то этот край хорошо знаю. Минуешь Сен-Серг и возьми сразу влево, а там держи на Арзье.
— А что до войны, — добавил каменотес, — можете быть спокойны. Вот уже много лет тамошние крестьяне только между собой бьются. Но особые комиссии, которым поручено установить новую границу, до сих пор чего-то волынят… Вам-то это на руку, потому что страже на все наплевать… Сами подумайте — надо охранять границу, а поди знай, где она проходит, эта граница!
Бизонтен испытывал смутное чувство, что его спутники не слишком хорошо поняли, о чем идет речь. Единственное, что казалось им важным, что и там тоже люди дерутся. Значит, нужно по-прежнему избегать дорог и идти обходным путем, скрываясь в лесах, пока не попадешь в кантон Во, о котором все в один голос твердили, что это, мол, край обетованный, мирный край.
Гости распрощались с беженцами, несколько минут прошло в тишине, как вдруг с улицы раздались крики, ругань, кто-то звал на помощь. Бизонтен, Пьер и еще несколько мужчин бросились к дверям. Но женщины, пережившие войну, вообразили, что на них напали французские солдаты. Подхватив ребятишек на руки, они устремились к выходу, надеясь спастись бегством от врага. Пришлось мужчинам оттеснить их в сторону, чтобы освободить проход. Казалось, все потеряли рассудок. Ортанс помогала мужчинам. С неестественной силой она хватала женщин и оттаскивала их назад. Наконец мужчинам удалось выбраться на улицу. Там стоял, прислонившись к чьей-то повозке, каменотес, обхватив руками голову. Его ввели в дом, и цирюльник с трудом остановил кровь, струйкой сбегавшую с его рассеченной щеки.
Успокоившись, он объяснил, что кто-то из здешних решил обшарить их повозки и утащить остатки конины.
— Что вы хотите, — сказал он, — голод убивает добрые чувства. Когда этот край наводнили французы, яд ненависти и насилия проник и сюда.
Они решили, что мужчины будут по двое в очередь дежурить всю ночь, чтобы не увели лошадей и повозки.
Каменотес поужинал с беженцами, потом ушел, голову его перевязали белой тряпкой, на которой расползалось коричневато-красное пятно. И тут Ортанс сказала:
— В эту последнюю ночь, что мы проводим в Франш-Конте, нам отвели такой прекрасный дом. Жаль только, что случилась эта гнусная история… Но когда человек голоден, он хуже волка.
14
Едва только забрезжил рассвет и туман снова навалился на долину, скрыв очертания гор, они тронулись в путь. Проснувшись, Бизонтен в первую очередь подумал о Бобилло, о его жене и детишках. Его пугало ждущее их здесь одиночество. И сразу же он вспомнил о Мане, его даже передернуло от гнева.
«Здрасьте пожалуйста! Хватит и того, что он при жизни мне в печенки въелся, так до сих пор еще за мной по пятам гонится! Меньше бы делал он пакостей…»
С минуту Бизонтен боролся, стараясь прогнать прочь воспоминание об этом багровом лоснящемся лице, об этом мутном взгляде, глядящем на него сквозь ледяную голубоватую маску в зеленых прожилках тины, блестевшую от солнечных лучей. Но шедшая вверх дорога становилась все хуже, и Бизонтен не спускал глаз с упряжки.
На плохо замощенной дороге ветер, как рубанком, срезал целые пласты снега, и полозья визжали, застревали, ударялись о скалы, а те отбрасывали их вправо, туда, где зияла пропасть. И речи быть не могло о том, чтобы снять полозья с колес, так как они снова им пригодятся при переходе через перевал. Потому-то люди сопрягали свои силы с силами лошадей, брались вчетвером, впятером, чтобы приподнять повозку, вытащить ее на дорогу, подтолкнуть. Хотя морозило, пот струился по лицам, от лошадиных боков поднимался пар. Повозки из последних сил одна за другой преодолевали обнаженные от снега участки.
— Видите, — кричал Бизонтен, — недаром мы конины наелись! Вот она и играет в нас, черт ее подери!
Приходилось то и дело останавливаться, так как животные измучились, волоча по узкой вьющейся дороге, по неровной почве такую тяжесть, а подчас на крутом склоне приходилось всем скопом удерживать повозки.
И здесь, в горах, на все голоса пели сотни ручейков, бьющих у подножия скал, заливая все рытвины, перехлестывая через дорогу и потом сбегая под непробиваемую толщу наледи. Лошади жадно пили воду, старались перевести дух, потом, вытянув шеи, двигались вперед, разбрызгивая кругом полуснег, полугрязь, доходившую им до самого брюха, высекая копытами из пропитанных водой утесов золотые искорки. Люди усердно щелкали кнутами, но во время привалов обращались с ласковым словом к этим прекрасным животным, оглаживали их.
До Русса они ехали по дороге, проложенной санным следом. Чтобы добраться туда, потребовалось осилить целых пять лье, и прибыли они к месту привала только к середине дня. Здесь не было и следа того туманища, оставшегося там, внизу, где невидимая отсюда Бьена катила свои ледяные воды.
В Руссе они встретили лишь несколько стариков, вернувшихся на родное пепелище при первых холодах и разместившихся в трех пощаженных огнем домах. Они рассказывали о французах, о шведах, о брессанцах, как рассказывают о нечистой силе, осеняя себя крестным знамением и возводя в небеса взгляд, где затаился ужас.
— Наша молодежь вся в кантон Во ушла, — объяснил приезжим какой-то седовласый старец. — А мы, мы для этого слишком стары. В наши годы негоже свою родную землю покидать. Чужая земля наши кости не примет. Но вы-то правильно делаете, что уезжаете. Нам известно, что люди в Во — славный народ. Только те, что на границе, нам зло чинят… Поезжайте… Хуже того, что здесь навидались, не будет.
И старик, выпрямив согбенную свою спину, указал палкой на развалины, выглядевшие на ослепительном фоне снега еще чернее и угрюмее.
Их устроили в трех уцелевших домах, чтобы они могли пожарить мясо и согреть для ребятишек молоко. Бизонтен очутился в доме у одной старухи, иссохшей до костей, вместе с беженцами из Лявьейлуа, с Ортанс и ее теткой, вместе с цирюльником и кузнецом. Каждый вздох старухи переходил в нескончаемо длинный, затяжной стон. Малыш Жан и его сестренка не спускали с нее глаз. Оба они удобно устроились — Леонтина на коленях у матери, а Жан на коленях у дяди Пьера, и казалось, ничто на свете их не интересует, кроме этой старухи, похожей на скелет, закутанный в темное тряпье. А несчастная старуха не спускала глаз с мяса, так смотрит на обедающих хозяев домашняя собачонка, морща нос и облизываясь. Ее сложенные на коленях руки с длинными черными ногтями не переставая тряслись. Ортанс и Бенуат отрезали ломоть конины и дали ей, а она, жадно схватив угощение, отделила половину и поспешно засунула в корзину, перевернув ее вверх дном, да еще придавила коленом. Потом стала ногтями рвать мясо на мелкие кусочки и долго пережевывала своими беззубыми деснами.
Бизонтен с облегчением вздохнул, когда они вышли из этого промозглого логова, где все дышало медленным умиранием. Старуха поплелась за ними на крыльцо, поглядеть, как они запрягают лошадей. Она все повторяла сквозь слезы слабым надтреснутым голоском:
— А если вы моего сынка увидите, скажите ему, что мне без него худо… Но пока здесь опасно… Сейчас еще не время возвращаться. Жобе Эмиль, вот как его звать… Не забудьте: звать его Жобе Эмиль… Красивый такой парень, крепкий…
Когда лошадей запрягли, Бизонтен созвал своих спутников и объявил:
— Теперь до самой границы деревень нам больше не попадется. Будем ехать все прямо до косогора, где начнется спуск. Вот за ним и лежит кантон Во. Если кто хочет остаться здесь, есть еще время принять решение.
Никто не произнес ни слова. Все смотрели на Бизонтена, потом переглянулись. По напряженным лицам этих людей он понял, что большинство из них тревожит мысль о переходе через границу, которая многим представлялась то ли стеной, то ли высоченным барьером. Ему даже почудилось, что цирюльник украдкой утер слезу. Слезы сверкали и на глазах Мари.
Ясное дело, и для него это было не такое путешествие, как все прежние, но ведь он провел много счастливых часов у Самуэля Жоттерана, плотничьего мастера из Моржа, так что он испытывал скорее даже радость при мысли, что снова увидит его, мастерскую, стройку, милый город, а может, и друзей, с которыми вместе работал.
Конечно, мысль о Франш-Конте, разрушенном и занятом французскими солдатами, что лежало теперь позади них, оставляла на сердце горький осадок, но уверенность, что он вырвал из лап смерти тех, кого увел за собой, придавала ему бодрости. К тому же он сейчас в ответе за других, и, даже если немного побаивается перехода через границу, если встревожен, все равно он не имеет права показывать это своим спутникам.
Обоз тронулся, за их спиной остались черные развалины и с десяток стариков, обреченных на голодную смерть. И Бизонтену подумалось, что этот последний представший перед ними образ Франш-Конте наглядно показывает, во что превратила их родной край война.
Даже собаки и те чуяли неладное и плелись, поджав хвост, рядом с повозками, ни на шаг не отходя в сторону. Слой снега в три-четыре дюйма толщиной, схваченный морозом, превратился в наст, и повозки двигались по нему быстро и бесшумно. И это безмолвие рождало страх, чудилось, что источает его само невидимое небо, которое не тревожит даже карканье воронья.
Потом повозки долго ехали по извилистому, неровному пути, но все же не такому крутому, как нынче утром. День клонился к закату, и холод становился все злее. Все молчали. Тишину нарушал только свист кнута да приглушенная брань поскользнувшегося возчика.
Уже спускалась ночь, когда дорога пошла вниз. Бизонтен обернулся к своим спутникам и тихо сказал:
— Вот и все, должно быть, мы границу пересекли.
Шедший за ним Пьер в свою очередь повернулся и повторил слова Бизонтена, и так они докатились до последней повозки. Подмастерье охватило странное чувство, будто что-то напряженно замерло на этом небосводе, под этими небесами, которые недвижно покоились прямо на вершинах уже затянутых мраком гор.
Впервые за долгие годы он почувствовал, как сжалось его горло, когда вдали блеснули четыре золотые точечки. Четыре звездочки, выстроившиеся в ряд прямо на снегу. Он обернулся, и, возможно, потому, что судорога, сжимавшая глотку, отпустила, крикнул громче, чем хотел:
— Смотрите, смотрите туда! Первый дом кантона Во, я его знаю. Это харчевня!
Крик этот прошел вдоль всего обоза, раскатился каскадом, словно смех Бизонтена. И подмастерье понял, что крик этот снял с души всех этих людей заклятье страха, висевшего над ними с тех пор, как они покинули свое селение и родную свою землю.
Часть вторая КАРАНТИН
15
Вечерние сумерки еще не успели слить воедино небо и воду, когда они очутились перед укреплениями города Морж. Пересекши границу, они ехали три долгих дня, и все эти дни Бизонтен все время надеялся увидеть озеро. Он вспоминал, какое волнение охватило его, когда он впервые с высоты увидел озеро, и ему хотелось, чтобы всем его спутникам, когда они вступят на земли кантона Во, тоже открылось бы это чудесное видение. Но ничего еще нельзя было разглядеть. Хотя ветер будто точил свое лезвие о склоны гор Юры, однако вниз все еще было затянуто серой дымкой, скрывавшей Женевское озеро. Но тут ему пришло в голову, что эти крестьяне, не видевшие ничего дальше своей борозды, останутся равнодушными к красоте озера. Озеро само это почуяло. И спряталось от них. Правда, здесь была Ортанс, и, самому себе в том не признаваясь, подмастерье именно ради нее жаждал этого зрелища.
Но зрелище это открылось им только тогда, когда они достигли последнего склона, ведущего к долине, где лежал Морж. Ветер хлещет в лицо. В глаза бьет свет, подобный тому, что внезапно озаряет недра земли. Вот и все. Достаточно, чтобы перехватило дыхание у тех, кто не видел ничего подобного. И вечерняя дымка, став плотнее, гуще, влачит за собой тьму, притаившуюся за невидимыми отсюда горами.
На мгновение Бизонтен подумал об этих горах, которых еще не заметили его спутники, потом звонко щелкнул кнутом, чтобы подбодрить лошадей, все замедляющих ход. Они переехали мост через реку и двинулись по длинной аллее, обсаженной вязами, видимо достигшими уже трех десятков лет.
Вскоре во мраке вырисовались силуэты массивных башен и каких-то длинных строений, дальше дорога пошла в тени городских стен, падавшей на подъемный мост и рвы. Сверху с укреплений раздался голос:
— Кто идет?
— Тот, кто идет, — безоружен! — ответил Бизонтен.
— А кто вы такие?
— Беженцы из Бургундского Конте, наш край захватили французы, немцы, шведы и вся прочая сволочь, мы хотим просить у вас убежища!
— В город беженцев не пускают.
После минутного раздумья Бизонтен спросил:
— Часовой, ты-то сам из Моржа?
Сверху сердито ответили:
— Я не часовой, я сержант ополчения.
— Прошу простить, сержант, но я не кошка и не вижу ночью.
— Ты это верно сказал, сейчас ночь, городские ворота отопрут только завтра. И ежели ты не желаешь, чтобы тебя угостили из аркебуза, отведи своих людей в конец этой аллеи.
— Сейчас отведу, сержант. Но если вы здешний, вы должны знать мастера Самуэля Жоттерана, плотника!
— Кто ж его не знает!
— Я явился сюда, чтобы работать у него.
Там, наверху, раздался хохот:
— Со всеми этими повозками?
Бизонтен разглядел, что к сержанту подошел еще кто-то, и раздался другой голос:
— Я капитан ополчения. Если вам угодно побеседовать с мастером Жоттераном, приходите сюда завтра на заре. Но только один. А если вы прибыли из Франш-Конте, вы в город вообще не войдете, раз у вас нет карантинного свидетельства.
— Чего? — переспросил Бизонтен.
— Сколько дней назад вы перешли границу?
— Три.
— Значит, вам и беспокоиться не о чем… Все равно в город не войдете. Пускай старший в вашей группе подойдет завтра сюда, к этой двери, ему будут даны все указания.
— Но я хотел бы поговорить с…
Теперь в голосе капитана прозвучал гнев, сразивший путников, точно громовой удар:
— А ну, поворачивай! Иначе прикажу открыть стрельбу!
К капитану приблизилось еще несколько человек, один нес в руке горящий факел. Отблески света плясали на металле оружия и касок. Перед солдатами красовалась пушка, словно присевший на задние лапы злобный зверь с открытой пастью, вытянувший шею между зубцами крепостной стены.
— Пожалуй, нам лучше убраться прочь, — сказал подошедший к Бизонтену кузнец.
— Что верно, то верно, — согласился подмастерье и добавил, не повышая голоса: — Эти скоты на все способны. — И крикнул: — Поворачивай! Держитесь правой стороны, чтобы проезд не загромоздить. Сейчас не время сцепляться с ними, если не хотите получить порцию свинца!
Первые повозки повернули на эспланаду. Когда они проезжали мимо задних повозок, люди обменивались горькими сетованиями.
Въехали на мост, который переезжали совсем недавно. Сейчас река тускло блестела. Бизонтен крепко сжал зубы, чтобы не дать прорваться гневу. Он чувствовал, как закипает злоба в душе кое-кого из его спутников, и поэтому твердил себе, что ему-то любой ценой следует держаться как можно спокойнее.
— Внимание, останавливайтесь… Все останавливайтесь! — крикнул он.
Откуда-то сзади послышались голоса:
— Да мы еще мост не переехали!
— Останавливайтесь и ждите!
Мрак сгущался. Подмастерье забрался в свою повозку и зажег фонарь. Весь обоз нетерпеливо ждал.
— Ты, чертов подмастерье, видать, хочешь, чтобы мы так и остались здесь на веки веков?