Что, между прочим, соответствует действительности.
Очень может быть, что, не вмешайся чужие, мы благополучно убили бы нашу цивилизацию. Ну сколько, в самом деле, можно было балансировать на самом краю в тупоумной убежденности: а, ерунда, пронесет и на этот раз! Тысячу раз ведь уже проносило. Скука зевотная от предостережений. Эй, кто-нибудь, заткните этих алармистов!..
Затыкать – не затыкали. Просто не слушали.
И процветало то, без чего человечество прекрасно обошлось бы.
В конце концов – действительно обошлось.
Огромное количество деятельных никчемушников было приставлено к настоящему делу. Если кто-то из них думал, что строить дороги и прокладывать в горах туннели не его дело, то здорово ошибался. Кто сумел переломить свою психологию, тот остался на плаву и даже сумел подняться. Кто не сумел или не захотел, кто озлобился и примкнул к инсургентам, тот потом напрасно молил о снисхождении. Мало кто сразу понял, что Экипаж – это всерьез и надолго и что шутки с ним плохи. Почему многие были уверены, что Экипаж по-прежнему будет кормить армию трудоспособных безработных, не говоря уже о прочих излишествах прежней инфраструктуры, – загадка. Впрочем, люди в массе вообще соображают медленно.
Радикальные меры и «перегибы» – все было. Когда мы в чем-то ошибались, нас поправляли посланием, а если мы упорствовали в ошибке, к посланию добавлялся астероид. По выбранной цели и нанесенному ущербу можно было судить о том, как далеко мы зашли в своих заблуждениях. По тексту послания – о том, где мы «прокололись».
Теперь впервые прилетел и грохнулся о Землю астероид без послания. Просто астероид – бац! Практически мгновенное мощнейшее энерговыделение. Хорошо еще, что в малонаселенной местности. А за какие грехи – думайте сами. Пора уже вам самим, ребята, поработать бестолковкой. Развивайте серое вещество, если поленились сделать это раньше.
Может, нам намекают, что стоило бы проредить мусульман за их склонность к фундаментализму? Или христиан за показную веру? Или гомосексуалистов? Или только одноглазых филателистов, причем левшей? Кого еще мы недоистребили, недопригнули? Партизан в джунглях, подполье в городах? Что-то не видно, чтобы за последние годы активность инсургентов выросла, скорее наоборот. Может, почистить свои ряды? Гм, легко сказать. Труднее понять, кого на данном историческом отрезке следует считать зернами, а кого – плевелами. Люди есть люди. При правильной системе они в общем ничего, хотя никакой системе не могут полностью соответствовать. Глупы, алчны, нестойки духом и так далее. Не все подряд, конечно. Но разве Экипаж не отбирает тех, кто «не как все», и не открывает карьерные перспективы в первую очередь перед ними, лучшими?
Такие примерно мысли промелькнули в моей голове, когда я последним покидал кабинет генерала Марченко. Легковесные, в общем, мыслишки. Мысли-мюсли. Заурядные. Штампованные. Я ни с кем не собирался делиться ими – разве что в качестве подначки при мозговом штурме. Судя по всему, он нам и предстоял, только несколько позже.
Мы прошли через приемную гуськом – я последний, как и подобает младшему по возрасту и званию, притом скромнику. Кто так подумал, тот плохо меня знал.
В длинном коридоре с прорубленными в парк широкими окнами первый из новой команды остановился у оконного проема. Он глядел на нас сверху вниз – этакая двухметровая лопоухая жердь с полковничьими звездами в петлицах. Длинные тощие руки он норовил держать полусогнутыми, отчего смахивал на старого иссохшего богомола. Держу пари, в школе ему нелегко давалась строевая.
– Думаю, всем нам не сегодня-завтра придет вызов, – проскрипел он неприятным, как звук колодезного ворота, голосом. – Предлагаю познакомиться. Я – Матвей Фомич Сорокин из штаба Вэ-Эм-Эф, отдел боевого планирования.
Наверное, математик, подумал я – и не ошибся, как выяснилось впоследствии.
– Роберт Эмильевич Штейниц, – боднув головой, отозвался невзрачный шатен с майорскими знаками различия. Чуть только каблуками не щелкнул. – Военно-космические Силы, перспективное планирование.
Чего-то в этом роде я и ожидал. Озадачивала лишь отменная выправка майора. Наверное, бывший строевик. Немного странно, но то ли еще бывает.
Третий участник нашего квартета, тоже майор, возмутил бы не только военного эстета, но и эстета вообще. Толстый, как боров, весь как-то оплывший книзу, потный, со слюнями в углах толстогубого рта, он сразу наводил на мысль: а его ли предки успешно воевали с филистимлянами и стойко держались против римлян? Пожалуй, этакий экземпляр подошел бы древним иудеям лишь для одной цели – затыкать им проломы в крепостных стенах. Хотя, конечно, внешность бывает обманчива.
– Моше Хаимович Магазинер, – назвался он и хихикнул. – Математик и лингвист, Академия наук.
Тоже следовало ожидать. Сорокин и Штейниц с пристойной вежливостью кивнули Магазинеру.
Настала моя очередь.
– Фрол Ионович Пяткин, департамент лесного хозяйства, проект «Клещ».
Все трое переглянулись.
– Лесного хозяйства? – удивленно проскрипел Сорокин.
– Так точно.
– «Клещ»? – прошлепал губами-пельменями Магазинер. – Не слыхал.
Штейниц дважды моргнул и промолчал.
– Проект касается мер по искоренению иксодовых клещей в лесах, – с готовностью пояснил я.
Ох, не любил Михайло Васильевич, когда на него смотрели, как на ничтожную букашку, забравшуюся на обеденный стол! Горд был. Самолюбив был сверх меры. Я же подчас находил в этом удовольствие. Букашка, говорите? Ну-ну. Поглядим, как долго останетесь вы в данном заблуждении, а я погляжу, умные ли вы люди.
Хотя – детский тест. Всем троим было ясно, что генерал Марченко не пригласил бы в новый проект случайного человека. Насчет департамента лесного хозяйства и клещей – тоже, в общем, не бином Ньютона. Особо секретные проекты требуют особой маскировки. Кстати, под одной вывеской с нами действительно работали биологи, бьющиеся над тем, как бы искоренить в лесах иксодовых клещей, не отравляя самих лесов. Паразитов на них напустить, что ли, или специальную хворобу. Потому как впиваются, сволочи. И энцефалит – та еще гадость. Особенно не японский.
Стуча каблучками, мимо нас прошла красивая женщина-сержант, небрежно приложила ладонь к пилотке. Мы отдали честь, а Магазинер плотоядно проводил красотку взглядом. Наши деды, наверное, удивились бы: черт побери, есть же фемины, которых не испортит никакая форма! Глупо. Форма никого не портит. Человек портит форму – это бывает. Не умеющая быть красивой в форме, не станет красавицей и в «эксклюзивном» наряде от тех никчемушников, коих в прошлом обзывали уродским словом «кутюрье». А кто путает моду с красотой, у того в голове тараканы.
Но красотка мгновенно вылетела у меня из головы. Пусть идет. Своя дома есть. Я с самым простодушным видом стоял в перекрестье анализирующих взглядов моих будущих коллег и, в общем, догадывался о ходе их мыслей. Чересчур молод – это раз. Видать, из молодых да ранних. Проект «Клещ», конечно, с двойным дном, и не здоровьем лесов занимался этот парень в своем департаменте, а чем-то сугубо секретным. Вызов к генералу и новое назначение – нагляднейшее тому подтверждение. Непрост лейтенант. Возможно – голова. Но если так, то почему он все еще лейтенант?
Почему, почему… А почему я в той, прошлой жизни застрял на много лет в ранге коллежского советника, и ни туда ни сюда? Ответ на поверхности: чтобы не очень задирал нос и не имел возможности гнуть все и всех под себя. Другим людям тоже хочется жить в свое удовольствие и понимать службу так, как им больше нравится. Кстати, не всегда я был прав тогда – всего лишь ошибался меньше, чем другие, да не воровал.
В смысле, не воровал академические деньги. У Генкеля-то я увел пробирные весы, ну так не надо было Генкелю шпынять меня, как мальчишку, и содержать на один талер в месяц! Сам виноват, скупердяй. Между прочим, благодаря тем весам я не помер с голоду во время моих пеших странствий «по Вестфалии бузинной, по Баварии хмельной»…
Вру вслед за Багрицким. Не бывал я в Баварии. Шахт и рудников, где я с моими знаниями и генкелевыми весами мог заработать талер-другой, хватало и в Северной Германии.
– Что ж, – произнес Сорокин, поняв, что не дождется от меня разъяснений, – будем ждать вызова. До свидания – надеюсь, скорого.
И по очереди протянул каждому из нас руку. Хороший знак. Хотя, конечно, я ожидал, что старший в нашей команде не заставит нас без нужды вытягиваться в струнку и каблуками щелкать.
И все-таки было приятно.
А когда мы разошлись каждый в свою сторону, я уже не мог думать ни о чем, кроме поставленной задачи: за что нас огрели астероидом на этот раз? И с какой дальней целью бьют вообще?
Ну и наконец: как обезопасить себя и одновременно навалять чужим, если выяснится, что мы не можем бесконечно выполнять все их требования? Правда, вслух эта задача поставлена не была, но разве непременно нужно все проговаривать? Главное – я понял.
8. Постижимое
Проект «Клещ» не касался, конечно же, тех мелких лесных тварюшек с негарантированной пищевой базой, что терпеливо, как манны небесной, ждут на травинках и ветках кустов, когда поблизости появится ходячая кровяная цистерна. Этот проект имел прямое отношение к внутренней безопасности Экипажа, причем моя задача в проекте была чисто математической. В контрразведку я никогда не рвался, справедливо полагая рамки этой работы слишком тесными для меня. Поработать временно в качестве приглашенного специалиста – иное дело. Работа не была выполнена до конца, но теперь для нее придется найти кого-нибудь другого.
Жаль? Пожалуй. Немного. Но что толку жалеть, если, во-первых, ничего уже нельзя изменить, а во-вторых, меня ждет куда более важная и интересная работа?!
Посильная ли? Вот тут у меня имелись сомнения.
Сразу, как только стало ясно, что астероиды посыпались на Землю не просто так, началась аналитическая работа. Брюссельская группа, упомянутая генералом Марченко, не была первой, она сложилась уже после возникновения Экипажа. Были и другие группы. И одиночки были. Принятую на самом высшем уровне гипотезу затяжной галактической войны, в коей Земле и ее Экипажу отведена роль резерва, выдумал именно одиночка. Писатель-фантаст, кстати сказать. Толковая гипотеза, удобная. Ее хорошо кинуть в массы, что и было исполнено. Гипотеза чистого альтруизма – мол, чужие насильственно загоняют нас в светлое будущее, поскольку сами мы такое будущее создать не способны, – для этого не годилась. Она лишала Экипаж конкретной цели и вызывала мощный протест: какого хрена кто-то там, в космосе, решил, что имеет право решать за нас, как нам лучше жить? Знаю, что говорю, я сам такой. Еще хуже была гипотеза научного эксперимента, по сути мало отличающаяся от высказанной примерно в те же годы гипотезы дрянного мальчишки. Человечество им что, муравейник, чтобы каждый придурок втыкал в него веточки и швырял сосновые шишки? Мы им что – муравьи? Нельзя было пропагандировать эти гипотезы: возмущение, переходящее в бешенство, – плохая основа для объединения во что-то полезное. Экипаж попросту не возник бы.
Из чего еще не следует, что эти гипотезы не верны…
До моего Шаблино я добрался монорельсом. Неплохой транспорт, но не самый быстрый. Впрочем, я не спешил. Чем еще хорош монорельс, так это роскошным обзором. Сиди, гляди в окно с удобной высоты и медитируй. Пользы, может, и не будет, но и вреда тоже. Никто тебе не помешает, если не час пик, – а до этого часа было еще далеко. Я попросту решил немного пофилонить, присвоив себе половину сегодняшней вахты.
Весна вступала в город, как вступает в него осторожный победитель, то есть стараясь казаться уверенным и величественным, но исподтишка оглядываясь. Кое-где еще догнивали черно-белые трупы зимних сугробов, а кусты уже обволоклись зеленой дымкой, и деревья готовились к тому же. Скучный бетонный забор разнообразила белая надпись: «Свободу узнику совести Епифану Педрищеву!» Утром ее не было.
Буквы – вкривь и вкось. Знать, торопился лозунгописец, вывел последнюю литеру – и дал деру. Имеет, стало быть, что терять. Я не знал, кто такой Епифан Педрищев, и не интересовался. Немало их. И вся его несвобода, скорее всего, заключается в том, что разжаловали голубчика за моральную ущербность в распространенном сочетании с некомпетентностью и приставили к делу, коего он достоин. Например, чинить дороги. Узник, как же! Что до совести, то такие вот «узники», по-моему, сроду ее не имели. Чего он хотел-то? Небось отменить «казарму», ввести демократические свободы, распустить Экипаж? Слыхали предостаточно. Очень умно, а главное, гуманно, как вивисекция. Нас в два счета закидают астероидами, да мы и без них тотчас начнем рвать друг другу глотки: один народ – другому, бедные – богатым, бывшие рядовые – бывшим офицерам и сержантам… Найдем кому. Дурак Епифан сам не понимает, что как раз таких, как он, прихлопнут походя, даже не заметив. Толпа мигом найдет других лидеров – природных своих вожаков, а не заурядностей с воспаленным самомнением, обиженных на весь свет из-за отсутствия карьерных перспектив. Дельный человек тоже может пострадать, иногда ни за что, но постыдится называть себя узником совести и никому этого не позволит…
В общем, медитации не получилось. Вагон бежал быстро и строго по расписанию доставил меня в Шаблино – один из столичных «спальных» районов, где помещалась наша с Настасьей двухкомнатная квартирка. Хороший район, и вид из окна на Тверцу. Почему-то она всегда радовала меня больше Волги. Может, потому, что Волга в столице еще не великая водная артерия нашего отсека, а так, не шибко полноводный намек на нее?
Жена была на вахте – из динамиков компьютера доносилось песнопение, на объемном экране тоже что-то происходило, я не стал смотреть. На коленях у Настасьи помещалась распечатка – наверное, той самой песни, что она слушала, а в руке имелся красный маркер. Отбивая ножкой такт, она сверяла прослушиваемый текст песни с напечатанным на бумаге. Гм, не хотел бы я служить цензором. Скучно. В моих делах тоже хватало рутины, но ее хотя бы стоило терпеть.
При моем появлении жена кивнула мне и приложила палец к губам – погоди, мол, не мешай. Я и не собирался. Иногда приятно, когда тебя встречают и тебе рады, однако вахта есть вахта. Святое. Это потом, когда отцепишь от лацкана значок, становишься просто человеком, и козырять тебе никто не обязан.
Снимая китель, я на всякий случай проверил, не забыл ли я отцепить значок. Не забыл.
Песня кончилась. Насколько я понял, в ней было что-то о порхающих мотыльках и свободе вольного полета – короче, ширпотреб с претензией. Музычка, впрочем, приятная.
– Привет! – Настасья подошла, переваливаясь, чмокнула меня в щеку. – Что скажешь?
– О песенке или вообще?
– Сначала о песенке.
Я скривил кислую рожу.
– Объявят крамолой, а тебе – взыскание, если пропустишь. Но я бы пободался.
– Вот и я думаю, что крамола, – созналась жена. – Значит, запретить?
Меня всегда бесили люди, ищущие у других не информации, а готовых решений. Как будто другие обязаны им подсказывать! Если бы не положение Настасьи, вклеил бы я ей словесно по первое число – неделю бы дулась. Но я посмотрел на ее живот и сказал убежденно:
– Наоборот. Нет никакой крамолы. Какая же это крамола – мечтать о свободе? Ткни пальцем улитку – она спрячется в свою завитушку, но хорошо ли ей там? Сжаться ей необходимо, а мечтать распрямиться – позволительно. Как и нам. Я бы сказал, что это даже необходимо.
– Значит, разрешить? – спросила жена с сомнением.
– Разрешишь – огребешь взыскание, – предупредил я. – Твои дуроломы всего боятся. Дребедень ни о чем они пропустят легко, а текст с мыслью, отличающейся от официальной, но не противоречащей ей, – ни за что. Рогом упрутся. Баллон на тебя покатят. Хотя дребедень как раз опаснее. Может, из-за таких вот перестраховщиков чужие и угостили нас давеча астероидом. Окостеневшая система – будущий труп, она не нужна ни нам, ни чужим.
– А мне что делать?
– А ты сама кати на них баллон. Еще поглядим, кого из вас разжалуют.
– Мне сейчас только бочки и катать… – Жена погладила себя по круглому животу.
– Напиши толковое обоснование, – пожал я плечами. – Умеешь ведь?
– Лучше ты.
– Подредактировать готовый вариант могу, а писать – извини. Некогда.
– То-то ты раньше времени с вахты пришел, – встревожилась жена. – У тебя неприятности?
– Наоборот, приятности. Новое назначение. Много работы.
– Надолго?
– Как получится. В случае удачи – быть мне полковником. Но недолго.
– Почему недолго?
– Потому что произведут в генералы и увенчают лаврами. Сможешь тогда говорить своему начальнику все, что о нем думаешь, и он только утрется.
– А-а… – протянула Настасья не то с надеждой, не то с недоверием – у нее не всегда поймешь. – Ну, поживем – увидим… Ты обедал?
– Не-а. Берегу талию.
– Я тебе суп разогрею.
– Не надо, – сказал я. – Сытый я глупый и заснуть могу.
– Опять на диван завалишься?
– Точно. – Я так и сделал. – Вот теперь я на своем месте.
– Так голодный и останешься?
– Полно, полно, Лизанька, ступай, – механически пробормотал я, витая мыслями уже далеко.
– Что? – спросила жена.
– А?
– Что ты сказал? Какая Лизанька?
– Выдуманная, – нашелся я. – Это цитата из одной логической задачи. Потом объясню, если захочешь. А теперь не мешай, я занят.
Если бы я сказал «из анекдота», мне пришлось бы с ходу выдумывать этот анекдот, а до логических задач Настасья не охотница, так что я мог не напрягать мозги попусту. Вот ведь какое дело: шевелится во мне еще та память, глубоко засела, провоцирует меня порой на бессознательные фразы и поступки. Помню я Лизаньку и крепко виноват перед нею. Не дал я ей счастья.