И указал рукой на газон перед домом. На залитой солнцем лужайке стояли шезлонги, в которых дремали завернутые в пледы пациенты лечебницы. Между ними прогуливалась дородная женщина в форменном синем платье и медицинской шапочке, следящая за порядком. Заметив приближающегося садовника в сопровождении незнакомца, она устремилась по газону к ним.
— Сестра Молли, этот джентльмен желает забрать вещи Чарльза Дойля, — проговорил садовник, останавливаясь. — Займитесь им, будьте любезны, а я вернусь к своим обязанностям.
— Так вы и есть знаменитый писатель Артур Конан Дойль? — разочарованно протянула сестра, рассматривая приближающегося к ней невзрачного мужчину.
— Нет, мэм, я секретарь мистера Дойля, Альфред Вуд, — стараясь скрыть улыбку, ответил посетитель.
Забавно получается. Это не первый раз, когда люди принимают его за патрона и не могут скрыть разочарования. Они-то ожидают увидеть высокого румяного спортсмена, а перед ними появляется болезненного вида чопорный господин сомнительных статей, весьма далекий от футбола и крикетных бит.
— Ну, тогда понятно, — скривилась она, точно Альфред был в чем-то перед ней виноват. — Следуйте за мной, мистер Вуд.
И секретарь покорно отправился следом за сестрой Молли. Гремя накрахмаленными юбками, женщина поднялась по гранитным ступеням особняка, потянула на себя тугую дверь и величественной походкой двинулась по коридору. Альфред устремился за ней вдоль забранных решетками окон, напротив которых располагались высокие двери. За дверьми не раздавалось ни единого звука, только одна дверь, в самом центре, сотрясалась от ударов.
— Доктора! — кричал из-за двери тоненький старушечий голосок. — Позови доктора, проклятая тварь!
— Тихо, миссис Гольдштейн, доктор сейчас придет! — невозмутимо откликнулась Молли Роуз, проходя мимо.
— Сколько злобы в голосе этой женщины, — заметил секретарь, следуя за сестрой.
— Миссис Гольдштейн — божий человек, — назидательно проговорила женщина. — Рассудок ее страдает, но душа чиста. Не то что у Чарльза Дойля. Вот кто был настоящим воплощением зла и слугой дьявола.
— Да? В самом деле? — изумился секретарь.
— А то вы не знаете, — сердито пробормотала женщина, оборачиваясь и окидывая собеседника недоверчивым взглядом.
— Поверите ли, мэм, понятия не имею, — с недоумением пожал плечами Альфред.
— Сама я родом из Эдинбурга и пришла сюда совсем девчонкой, мистер Вуд, — издалека начала сестра Роуз. — И в первый день работы мне доверили сопровождать экипаж, следующий в пансион для джентльменов, из которого мне надлежало забрать пациента и перевезти сюда. Когда я вошла в приемный покой, где дожидался больной, я была поражена. Я очень хорошо знала этого господина в лицо. Его черную бороду, очки и цилиндр невозможно было не заметить. Это был Чарльз Дойль.
Семья мистера Дойля жила на соседней улице, и мне очень нравились его дочери, серьезные маленькие мисс. Было видно, что им приходится несладко, стоило посмотреть на изможденное лицо их матери и старые платьишки, которые она для них перешивала. А папаша их все время топтался у паба на углу. Сначала он выглядел вполне прилично, но все чаще и чаще напивался до скотского состояния, передвигаясь на четвереньках и не помня, кто он и как его зовут. Он был эстет. — Молли зло усмехнулась. — В хорошие дни, когда ему удавалось раздобыть деньги на выпивку, Чарльз Дойль сидел у окна паба и тянул бургундское, в то время как остальные пьяницы довольствовались виски. А однажды он прямо на улице разделся догола и пытался продать свое платье, чтобы купить вина. С тех пор я его не видела. Родственники сделали доброе дело, отослав мистера Дойля подальше от семьи и детей. Ничему хорошему он бы их не научил.
Альфред усмехнулся. Если верить дневникам сэра Артура, Чарльз Дойль — добропорядочнейший джентльмен с небольшими странностями, присущими всем творческим натурам. Как обычно, писатель старательно игнорировал неудобные факты, замечая только то, что он желал видеть.
— Когда я везла его в Драмлити, я просмотрела личное дело. Оказывается, мистер Дойль много раз пытался бежать. В последний раз он впал в буйство, разбил окно, после чего был освидетельствован двумя независимыми психиатрами. Одному из врачей Дойль говорил, что «получает послания из мира духов» и что «Господь повелел ему бежать», а про себя он ничего не помнил. Отца вашего хозяина признали невменяемым. Так он попал в Королевскую клинику для душевнобольных. Это ему господнее наказание за искалеченное детство собственных детей.
Беседуя, они миновали коридор, и сестра, остановившись в самом его конце, достала из широких юбок связку ключей и отперла низкую крашеную дверь.
— Заходите, мистер Вуд. Это моя комната, и здесь я храню вещи покойного. Выбросить их я не решилась, все-таки мы жили по соседству. Думала, девочки его приедут, заберут.
Женщина прошла в крохотную каморку, где стояли только узкая кровать с железными шарами, небольшой стол и сундучок. Повозившись с ключами, выбрала самый маленький, отперла им сундук и откинула крышку. Вынув стопку аккуратно сложенного белья, перенесла вещи на кровать и достала со дна потрепанную коробку. Сняла ветхую крышку и извлекла лежащий сверху альбом.
— Вот, сэр, взгляните на его ранние работы. — Молли перевернула страницу и передала в руки секретарю. Альфред увидел выполненную акварелью крохотную девушку, замершую среди гигантских трав и цветов перед раскрывшей клюв исполинской птицей. — Он и раньше рисовал чудные картинки, видите? Но на ранних работах не было кошмарных лиц, окружавших его в последние годы.
Но контуры видит безумец и пишет как есть[1].
— Вы что-то изволили сказать, мистер Вуд? — женщина с недоумением склонила голову к плечу.
— Это не я сказал, а Уильям Блейк. Поэт как будто лично знал Чарльза Дойля, хотя и написал эти строки о себе. Ну, да это не важно. Так что вы рассказывали, сестра Роуз?
— Когда я утром заходила к мистеру Дойлю, первый вопрос, который задавал Чарльз, — жив он или уже умер. Дойль никак не мог понять, на каком он свете — том или этом. Он был почему-то уверен, что скоро умрет, и я все время отвечала, что если он будет столько курить, то умрет гораздо раньше, чем думает.
— Чарльз Дойль много курил?
— О да, все время сидел с трубкой в зубах. Когда он курил, то становился сам не свой. Он будто отрешался от внешнего мира, а придя в себя, он плакал и кричал, что исчадия ада преследуют его, потом садился за стол и рисовал вот это.
Молли перевернула десяток страниц, и секретарь отложил тетрадь, в которой до этого рассматривал беспорядочные записи, заметки, каламбуры и шаржи. С альбомного листа на Альфреда Вуда глянули искаженные криком ужасные лики чудовищ, вьющиеся вокруг чернобородого господина в круглых очках, в котором нельзя было не узнать самого художника.
— Не сомневаюсь, что Чарльз частенько спускался в ад, где и свел знакомство с этими кошмарными существами. В аду он и оставил свой разум. Периодически терял память, получал смертные знамения, нередко ложился умирать прямо на пол, и все время его преследовали бесы. Я пыталась обратить мистера Дойля к богу, но из этого ничего не вышло. Как-то он полдня провел на коленях с молитвенником в руках посреди бильярдной, но потом сказал, что духам это не по нраву. Дальше становилось только хуже. Он перестал узнавать людей, обращался ко мне «Артур» и «мой мальчик» и частенько просил прощения за то, что выкрадывал деньги из моей копилки, чтобы потратить на выпивку. Целовал мне руки и уверял, что у меня благородное сердце, раз я ни словом не обмолвилась об этом ни матери, ни кому бы то ни было на свете. Мистер Дойль умер в страшных судорогах и, я не сомневаюсь, отправился прямиком в ад, где ему самое место. Если бы вы не приехали сегодня за вещами, я бы их завтра же выбросила.
— Почему, миссис Роуз? — В голосе секретаря звучало искреннее участие. — Столько лет вы ждали приезда кого-нибудь из семьи, а теперь вдруг решились на этот шаг?
— Честно говоря, мне очень страшно, мистер Вуд. — Женщина передернула плечами. — Чарльз приходит ко мне каждую ночь и грозится утащить с собой в ад, если не отдам вещи сыну. Полагаю, что больше всего он беспокоится за трубку.
— Трубку?
Молли запустила руку в темные недра коробки и вынула из глубины тетрадей и альбомов терракотовую трубку с чашей в форме морды льва и чубуком из красного дерева.
— Чарльз курил ее днем и ночью, плакал, ругался и снова курил. Именно трубка окончательно свела его с ума.
— Позвольте, мэм.
Альфред нагнулся к сундуку и, подхватив за бока, вынул ветхую коробку.
— Все в порядке, миссис Роуз. — Он ободряюще улыбнулся, глядя, как женщина торопливо укладывает в коробку извлеченные ранее вещи художника и накрывает их крышкой. — Все в порядке. Больше Чарльз Дойль вас не побеспокоит. Я избавлю вас от этих хлопот.
Москва, 199… год
Вернувшись в Москву, Полонский принялся активно воплощать идею с совместным предприятием в жизнь. Азартно сверкая глазами, Радий вихрем носился по кабинетам, собирая согласования и подписи. И дело пошло на лад. Директор института завизировал бумаги, в Россию приехал Клаус Штольц, и завертелась карусель совместной работы. Однако все происходящее как будто не радовало Радия. Попыхивая трубкой, он подолгу в задумчивости сидел в гостиной, глядя куда-то вдаль, и время от времени бормоча себе под нос нечленораздельные ругательства. Не улучшил его настроения даже приезд самого близкого и родного человека — сестры Селены, вырвавшейся на неделю из Луганска за покупками.
Селена приезжала к Полонскому каждый август приодеть малышей к садику и к школе. Жила она с мужем и детьми в частном доме на окраине Луганска, доставшемся им с братом после смерти родителей. Алла Николаевна к визитам Селены относилась философски. Если уж Радий который год живет у них, то отчего бы на время не останавливаться его сестре? Молодая женщина изо всех сил старалась оправдать свое пребывание в гостях. Когда не бегала по магазинам и вещевым рынкам, она стирала, убирала, готовила. Один раз даже составила компанию Алле Николаевне и сходила с ней в Большой зал консерватории на струнный концерт Вивальди, но больше не проявляла желания оказать хозяйке гостеприимного дома подобную услугу, предпочитая интеллектуальным повинностям физические.
В тот вечер Алла Николаевна одна отправилась в Театр на Таганке. В большой и сумрачной квартире Басаргиных слышалось шлепанье мокрой тряпки о пол — это Селена заканчивала уборку в кабинете, начатую еще накануне. Брат и его приятель расположились напротив друг друга в креслах гостиной, окнами выходящей на оживленное Садовое кольцо. Михаил читал, Радий по заведенной в последнее время традиции раскуривал трубку. Любовно набив ее табаком, несколько раз пыхнул ароматным дымом и неожиданно спросил у Миши:
— Мишань, ты его видишь?
— Кого? — удивился Басаргин.
— Старика в стеганой куртке и пижамных штанах. У него седая бородка клинышком и в руках палка с резной ручкой.
Радий, не отрываясь, смотрел за спину приятеля и, пуская кольца дыма, говорил, точно описывая человека, стоявшего перед ним.
— Ты рассказываешь о последней фотографии отца, — смущенно пробормотал Михаил, отрываясь от чтения. — Не шути так, Радик, не надо. Должно быть, ты посмотрел семейный альбом и теперь меня разыгрываешь.
— Вовсе нет, — устало откликнулся Радий. — Просто этот старик приходит ко мне каждый вечер, когда я курю, и стоит рядом, требуя, чтобы я убирался прочь из его дома. Вот я и решил спросить, что это за ретивый старец.
— Не может быть, — обескураженно протянул Басаргин. — Ты это серьезно?
— Ох, ну и пылищи скопилось на книгах! О чем речь? — заглянула в гостиную Селена, почесывая запястьем в резиновой перчатке курносый нос. Русые волосы ее перехватывала яркая косынка, такие же прозрачные, как у брата, глаза светились любопытством.
— Да так, ни о чем, — вяло откликнулся Радий, пристраивая львиную голову трубки в пепельницу. — Да ладно, расслабься, Мишань. Конечно, я пошутил.
Полонский поднялся с кресла и неторопливо вышел на балкон. Селена улыбнулась Мише неопределенной улыбкой и, пройдя по комнате и обогнув опустевшее кресло, вышла на балкон следом за братом. Она прикрыла за собой дверь, но Басаргин все же слышал каждое слово, произнесенное за балконной дверью.
— Радик, ты снова за свое? — сердито шептала Селена. — Хочешь в дурдом загреметь? Мне уже и соседка Басаргиных жаловалась, что ты к ней заходил с приветом от покойного супруга.
— Я виноват, что вижу призраков?
— Попей пустырника! Говорят, помогает! Ты что, не понимаешь? У Мишки отец был психиатром, и у Аллы Николаевны куча знакомых в тех кругах! Как заметят твои чудачества, позвонят, куда следует, и приедут за тобой на специальной санитарной машине!
— Оно им надо? — хмыкнул Радий.
— А как же! Совместное предприятие организовал ты, а с российской стороны руководителем станет Мишка. Вот и подумай, надо или нет.
— Не городи ерунды, — отмахнулся Полонский, и, распахнув балконную дверь, вернулся в комнату.
Михаил делал вид, что читает. Он и сам после возвращения из Англии стал замечать за Полонским некоторые странности, однако старался не обращать на них внимания, списывая все на усталость и нервное напряжение. А оказывается, неадекватное поведение друга не только ему бросалось в глаза. Хлопнула дверь, и резкий голос Аллы Николаевны прокричал из прихожей:
— Я пришла! Селена, Радий! Мишенька! Ставьте чайник!
Миша поднялся с кресла и, выглянув на балкон, окликнул перегнувшуюся через перила сестру приятеля, разглядывающую пролетающие по Садовому кольцу машины:
— Селена! Мама вернулась из театра, зовет пить чай.
Молодая женщина резко отстранилась от перил и, не поднимая головы, проскочила мимо Михаила. Лицо ее покрывали бордовые пятна, глаза были влажны.
Миша вернулся в комнату и тут увидел Радия. На бледном лице его было написано безумие, взгляд устремлен на вытертые обои.
— Какого черта ты на меня так смотришь, проклятый старик? — шептал Полонский в пустоту. — Я не уйду отсюда! Не уйду! Не уйду!
Алла Николаевна, застыв с плащом в руках перед вешалкой, наблюдала за Радием из темных глубин прихожей. Кусая губы, испуганно следила за братом из кухни старшая сестра.
— Радик, что-то случилось? — осведомился Басаргин, кидая красноречивый взгляд на мать.
— Да нет, все в порядке, — шумно сглотнув, через минуту отозвался приятель, убирая потухшую трубку в карман домашних брюк.
Тяжелая струя с шумом вырвалась из крана и ударила в чайник. Дождавшись, когда наберется полный, Селена закрутила вентиль крана и, грохнув чайник на плиту, обернулась к вошедшей на кухню хозяйке. Та держала в руках пожелтевший календарный листок и внимательно вчитывалась в сделанные на нем записи.
— Вот, обнаружила на трюмо. Селеночка, откуда это?
— Это я, Алла Николаевна, нашла в последнем томе Большой Советской Энциклопедии, — откликнулась гостья, — когда прибиралась в кабинете и пыль из книг вытряхивала.
— Спасибо, — пробормотала хозяйка, рассматривая сложенный пополам листок календаря, на котором стояло нынешнее число, только год был 1970-й. Дата была обведена в кружок, под которым виднелась подпись «родился Славик». Рядом шел телефонный номер, а далее следовало: «Вова Юдин, главврач 15-й больницы». И еще ниже красовалась приписка «Не забыть поздравить!!!»
— Я не стала выкидывать. Посмотрите, может, нужный? Если нет, выбросьте сами, а то рука не поднимается. Все-таки памятная дата.
— Это же сегодня, — рассеянно заметила Басаргина. — День рождения Славы Юдина. Ефим всегда звонил в этот день Володе. Профессору Юдину Владимиру Яковлевичу. Володя Юдин — мировое светило в психиатрии, о нем даже статья в энциклопедии есть. Как раз была заложена этим листком. Славик неплохо ладил с нашим Мишенькой, мы пару раз даже отправляли мальчишек в лагерь от Минздрава. Миш! — вдруг крикнула Алла Николаевна, выглянув из кухни, как будто что-то для себя решив. — Неси-ка телефон!
Через минуту Басаргин заглянул на кухню и сунул матери в руку беспроводную трубку стационарного телефона. Алла Николаевна набрала накарябанный на календарном листе номер и, услышав в трубке мужской голос, приветливо проговорила:
— Здравствуйте, можно попросить к телефону Мирослава Юдина?
— У аппарата, — откликнулись на том конце провода.
— Здравствуйте еще раз, Слава, — заулыбалась женщина. — Вас беспокоит вдова профессора Басаргина.
— Алла Николаевна? — обрадованно воскликнул собеседник.
— Приятно, Славочка, что вы помните мое имя, — смутилась та. — Мы с Мишей поздравляем вас с днем рождения. Как поживаете? Как отец?