– Отблагодарил?
– Не хотела брать, я в карман халата сунул.
– Собери моих людей.
Моих – значит, лиц особо приближенных, телохранитель кивнул и ушел, а его хозяин взлетел по лестнице на второй этаж. Перед спальней он замер, прислушался, после тихонько вошел. Бледная Эля казалась спящей, но, когда Асланбек приближался, а двигался он как кошка – неслышно, она распахнула глаза, в которых дрожали слезы.
– Ты не спишь? – произнес Асланбек, усаживаясь на кровать.
Эля взяла его руку и уткнулась лицом в ладонь, ему пришлось прилечь рядом.
– Семь пуль… – плакала она. – Как же ему было больно… Ведь это очень сильная боль, которую невозможно вытерпеть. Но он сильный… мужественный… сумел дойти… Почему он умер? Его же привезли в больницу…
И не скажешь: успокойся, все будет хорошо – в смерти нет положительных черт.
– Не думай об этом, – сказал Асланбек.
– А я все время думаю, все время. Не видела папу, но представляю, будто видела… и мне… мне больно, как ему.
– Спи. Тебе надо заснуть.
– Не уходи, мне страшно одной.
– Спи. Я не уйду.
Заснула она быстро, не выпуская руку мужа, очевидно, укол подействовал. Асланбек осторожно вытащил из-под щеки Эли руку, бесшумно вышел.
В холле у входной двери стояли трое молодых мужчин, они все знали и понимали, зачем их срочно вызвали.
– Отдыхайте, – сказал Асланбек. – Выезжаем на рассвете.
Телохранитель отвел всех в комнату для гостей, распорядился, чтоб им принесли ужин.
9. Все-таки пуля дура
Наконец-то похолодало! Еще вчера вечером подул северный ветер, за ночь остудив уставший от летнего зноя город. И сразу дышать стало легче, бодрячок охватил, стоило выйти на улицу, потянуло вернуться за ветровкой. Киселев вернулся. Два сеттера от нетерпения подпрыгивали, но без хозяина не решались рвануть на простор, манивший из-за ограды. Правда, один не выдержал, затрусил в угол ограждения и скромно присел, с наслаждением прикрыв веки и вытянув кверху морду. Из подъезда элитного дома вышел Киселев, застегивая на ходу ветровку, призывно свистнул и побежал трусцой к берегу.
Одни врачи говорят – не надо бегать, другие – надо! Как тут быть? Только получать удовольствие, иначе от одних противоречий сляжешь, облепленный недугами. А Киселеву всегда нравилось быть в форме, нравились пробежки, легкая гимнастика. Да и утренние часы, солнце над горизонтом, обещавшее великие свершения, облака над головой, запахи – все это давало позитивный настрой, оздоравливало душу. А ведь поговорка «в здоровом теле – здоровый дух» не верна, ее следует чуточку подправить: здоровый дух способствует здоровью тела. Да, так. Ибо, если дух хиреет, тело дряхлеет, Киселев по утрам делал два дела разом: двух охотничьих собак прогуливал и свой дух подпитывал живительной энергией.
Вчера ему сообщили о страшной смерти Маймурина, он, конечно, не рад. Но и особой скорби не испытывал, считая, что недруг чересчур старался приобрести врагов, просто из кожи вон лез. Разве удивительно, что его старания увенчались пулями? Жаль, у людей отсутствует чувство меры, отсюда потери их ни с чем не сравнимы. Сейчас Киселев жалел, что и у него чувство меры потеряно, в противном случае он не поддался бы на провокации Маймурина, сохранил бы здоровье.
Его обогнал джип – излюбленный вид транспорта воротил, бандитов и начальников правоохранительных органов, кстати, цвет они тоже предпочитают один – черный. Если вдуматься, то и род деятельности этих трех категорий… практически одинаков, ну, с небольшими различиями. Джип поднял пыль, пришлось Киселеву свернуть с дороги и буквально ковылять по заросшему полю.
Но вот и полоска берега, над плоской гладью поднялось ярко-оранжевое солнце – будет ветер. Киселев добежал до кромки воды, здесь обычно он делал простейшую гимнастику, только чтоб кости привести в рабочее состояние, и медитировал, настраиваясь на длинный день. Начал он с наклонов вперед – глубоко вдыхая влажный воздух и шумно выдыхая…
Неподалеку заглох мотор…
– Киселев?
Не выходя из положения наклона, он повернул голову. К нему уверенно и спокойно шел мужчина лет тридцати с хвостиком, явно выходец с Кавказа, за ним… Елки-палки, совсем офонарели! Два придурка с автоматами на плечах! Но поскольку у автоматчиков рожи были родные, белобрысые, стало быть, вызывающие доверие, посетила вторая мысль: это могут быть и служаки из отряда быстрого реагирования. Киселев выпрямился, ответив незнакомцу:
– Да, Киселев я. А в чем дело?
Незнакомец остановился метрах в пяти-шести от него, прищурив глаза, всматривался в лицо Киселева несколько секунд, затем очень просто, словно это естественная вещь, сказал:
– Ты убил моего тестя.
Екнуло сердце, внутри натянулись некие струны, о которых Киселев не подозревал, но сейчас обнаружил в себе. Они щемяще звенели, нагоняя неясный ужас, вместе со звоном нарастала вибрация в руках и ногах, а сердце… сердце перестало биться, оно замерло, предчувствуя… Киселев не успел запаниковать, однако понимал: что-то нужно делать.
– Я?! – дружелюбно улыбнулся он. – С какого дуба ты упал, парень? Почему решил, что я его?..
– Вы были врагами.
Его адское спокойствие заставляло волноваться Киселева, но пока хорохорился, да и не верил, что в этом диалоге он заранее проигравшая сторона:
– Пф!.. Это громко сказано. Мы ссорились, ну и что? Ты всех убиваешь, с кем ссоришься? Если рассуждать как ты, то, по идее, на земле давно никого не осталось бы.
– Я хотел, чтоб ты знал, за что…
Зять Маймурина сделал шаг назад, в то время как автоматчики, сбрасывая ремни автоматов с плеч, сделали два шага вперед, может, больше, очутившись по бокам незнакомца. Тут-то и подумал Киселев, что отряды быстрого реагирования с оружием в руках одеты в форму…
Две длинные очереди оглушили Киселева.
В него врезались тысячи железных осколков и вылетели сзади, он ощутил, как они вылетали, а может, это было обманчивое ощущение.
Казалось, его разорвало на части, боль при этом была чудовищной силы. От боли душераздирающе кричат, но Киселев именно от боли не мог выдавить из себя ни единого звука даже шепотом.
Лопнули струны внутри, оборвались разом, и наступила глухота, Киселев абсолютно потерял слух.
Он запрокинул голову, вскинул руки… Ах, небо! И ворохи облаков, слегка окрашенные желтизной и оранжевым свечением, застывшие на голубой сфере. Нет, они отливали всеми цветами радуги, только едва заметными, это целая феерия цвета. Облака никогда не бывают белыми, никогда – лишь сейчас понял Киселев. А сколько осталось непонятого, непознанного, не увиденного?
Собаки мчались к хозяину…
Хлопнули дверцы джипа, взревел мотор…
Наталья не ошиблась, Парафинов действительно какой-то сам не свой, будто его придавили бетонной плитой. Неужели до такой степени переживает из-за череды убийств? Так на все преступления здоровья не хватит, да и за время службы давно должен был привыкнуть. Но состояние Игоря Игоревича мимоходом скользнуло в уме и унеслось, новость он рассказал сногсшибательную.
– Семь пуль?! – изумилась она. – И Маймурин после этого был еще жив? Еще и бежал за киллером?! Быть не может.
– Представь, доехал живым до больницы, а умер по дороге в операционную от потери крови.
– Просто небывалый случай.
– Арамис со смертельным ранением тоже жил долго.
– Я думаю, убивал не киллер, а человек, глубоко ненавидевший Маймурина.
– Угу, Киселев, да?
– Ну, не знаю… Выпустить аж семь пуль подряд – нужно сильно ненавидеть.
– В том-то и дело, что убийца никак не мог убить Маймурина, выстрелит, а жертва убегает, вот он и бегал за ним по стройке, добивал его.
– А это откуда известно?
– Свидетель есть, с балкона видел убийство, слышал выстрелы, он же звонил в отделение. Опозорились мы перед всем городом. Редчайший случай: во время совершения преступления позвонили и сообщили, но…
– Вы из-за этого переживаете? – сочувственно спросила Наташа.
– Да нет, я вообще… А что, заметно? – почему-то напрягся он.
– Заметно. Игорь Игоревич, я пришла к вам по делу. Моя подруга привезла Ипполита, сына Раисы Баграмян от первого мужа…
– Ипполит у нее появился без мужа. Ну и что?
– Он интересуется, как идет следствие. Хочет знать в подробностях.
– Зачем? – недоуменно поднял брови Парафинов.
– Любимая женщина страдает.
– А кто у него любимая женщина?
– Мама. Да, да, его мама. А вы что подумали?
И Наташа заливисто рассмеялась непонятно чему, улыбнулся и Парафинов, но посчитал ее смех заигрыванием – у каждого свои ассоциации. Он тут же откликнулся, протянув руку и коснувшись пальцами всего лишь кончиков ногтей Наташи. Намек сделан, а она:
– Ипполит хочет взглянуть на пулю, убившую отчима.
– Это еще что за блажь?
– Предлагает помощь следствию.
– Да ну! – хмыкнул Парафинов, смелее потирая пальчики Наташи, она же не убрала руку. – Ладно, я с ним сам поговорю. Наташка, а давай рванем ко мне после работы?
Не готова была Наталья прямо так сразу к служебному роману, но ей не понадобилось отвечать, Парафинову позвонили, выслушав, он вскочил, засобирался:
– М-да, отдохнули после работы.
– Что случилось?
– На берегу найден застреленный мужчина. Вчера один труп, сегодня второй! Баграмян, Саенко… Хоть Саенко не убили, но, как говорится, еще не вечер. И все на одном участке!
– Район престижный, – задумчиво произнесла Наталья. – Здесь приобретают жилье состоятельные люди, там же офисы расположены, а, как известно, в простых граждан не стреляют. В нашем городе долго было подозрительно тихо.
– Кстати, а пуля-то пропала, – сказал он самое главное на выходе.
– Пуля? Какая? – растерялась она.
– Убившая Арамиса.
– Пропа?!.
Но Игорю Игоревичу недосуг с ней болтать, он успел закрыть кабинет на ключ и спешил на выезд, как когда-то в годы далекой, бурной, беспечной юности. Натянув невинную улыбочку и кинув в Наталью виноватый взгляд, мол, да, и такое случается: пропадают важные улики прямо из лабораторий, Парафинов стартанул к выходу. Приостановился, вспомнив, что так и не договорился с Наташей насчет времяпрепровождения после работы… а когда оно будет – это «после»? Неясно. Сегодняшний труп уже четвертый! За каких-то восемь дней! И дай бог, чтоб найденный на берегу труп не оказался из городских сливок. Совещание по преступлениям невозможно провести, чтоб наметить стратегическую линию! Не скоро, не скоро удастся подышать воздухом, выпить водочки под яблоней и обнять Наташеньку.
Ипполит прошел мимо комнаты брата, потом все же вернулся и заглянул в нее. Лежа на кровати, Вито смотрел домашнюю хронику, естественно, на экране папа Арамис.
– У вас с матерью крыша отъедет, причем одновременно и навсегда, – сказал Ипполит, заходя в комнату. – Одна внизу целыми днями смотрит на мужа, второй у себя на отца.
Братик и ухом не повел. А лежал прямо в кроссовках, закинув тонкие руки без мускулов за голову, брови соединил, губы поджал.
– Вито, я с тобой разговариваю?
Ипполит не давил на брата, зная, что излишне обласканный мамой и папой ребенок воспитан неважно, непредсказуем, норм поведения не знает, оттого способен на любой дикий поступок. А скандалы сейчас в доме нежелательны, к тому же тот, кто сильней, обязан быть выдержанным. Вито и на этот раз не оторвал глаз от экрана телевизора, тем не менее вяло бросил:
– Отстань, а?
– М-да… – Желваки заиграли на скулах Ипполита, так и хотелось сцапать мальчишку за шиворот и отвесить ему пару оплеух. – А повежливей нельзя? Или у тебя корона с головы свалится, если будешь походить на нормального человека?
Наконец Вито взглянул в его сторону:
– Я тебе мешаю?
– Будь другом, хоть сядь, – спокойно сказал Ипполит. – Так делают воспитанные люди, когда к ним в комнату заходят старшие.
Вито, уставившись в экран, ткнул указательным пальцем на брата и тоже спокойно поддел его:
– Ты вошел не постучавшись. Ты не спросил разрешения войти.
– Это не дает тебе права мне хамить.
– Я у себя дома. Если тебе здесь не нравится, гуляй в свою дыру.
– Ладно, погуляю. А тебя, Витька, отлупит жизнь, ждать этого долго не придется. Жалко мне тебя, глупыш.
Ипполит закрыл дверь, в нее что-то врезалось, раздался звук разбитого стекла. Он распахнул дверь, мирно спросил:
– Кажется, у тебя что-то упало.
Разумеется, упало. Ваза из стекла ценности не представляет, однако дорогая, в этом доме дешевок не держат.
– Отвяжись! – рявкнул Вито, скрестив на груди руки.
Озлобленный щенок не страшен, он прямолинеен, глуп, не имеет ни внутренней силы, ни телесной, способен лишь громко лаять. Таков Вито. Извиняла его только смерть отца, разорвавшая мальчишке сердце, иначе Ипполит преподал бы братику запоминающийся урок вежливости, вбил бы насильно и больно. Ничего, войти в роль учителя ему предстоит в недалеком будущем, ведь предоставить парня самому себе – слетит с катушек. А сейчас надо набраться терпения.
Мила была готова, но и Раиса оделась, даже подкрасилась, ей потрясающе идет косметика, мать разительно преображается.
– А ты куда собралась? – поинтересовался Ипполит.
– Встречусь с бухгалтером Арамиса, – набирая номер на мобильнике, сказала она. – Должна же я знать, на что рассчитывать?
– Тебя отвезти?
– Нет-нет, я с Вито поеду. Сынок, – нежно сказала Раиса в трубку, – спускайся, я готова.
Машину Ипполит оставил, как обычно, у ворот, пока он и Милена занимали места в салоне, из ворот вылетела ракета на скорости, превышающей разумные пределы. И вжик – умчалась.
– Я думал, мать сядет за руль, – досадливо произнес Ипполит. – У нее же есть машина.
– Наверное, так захотел Вито, а Раиса не смогла ему отказать.
– Братец угробит мать и себя, – трогаясь с места, буркнул он. – Машина – черт с ней, хотя и ее жалко, такая не каждому состоятельному человеку по карману. Зря мама ему попустительствует, это к добру не приведет.
– Если б Вито сам заработал хоть рубль, почувствовал бы, каким горьким потом он облит, то не обращался бы так плохо ни с дорогой игрушкой – машиной, гоняя по дорогам, ни с вещами в доме. И к чужому труду относился бы с уважением, я б на месте прислуги давно отхлестала его по щекам.
– Неужели ты имеешь представление о рубле, политом горьким потом? – рассмеялся Ипполит.
– А с чего ты взял, что я благородных кровей и не имею понятия, как держать веник в руках? Да и вы, как погляжу, ближе к рабоче-крестьянскому сословию.
– Я – да. А маму с Вито разбаловал Арамис, мать забыла, как выглядит веник, Вито вообще не знает, что это. Мне же посчастливилось жить среди людей, которые многому научили меня. Я умею не только веник держать. Копать, пилить, косить, готовить еду, водить трактор, доить корову и козу…
– Фью! – присвистнула Милена, но, черт возьми, что она этим выразила?
– А ты как думала? – ухмыльнулся Ипполит, полагая, что все же впечатлил ее. – У меня только личная усадьба – сорок соток! – У Милены глаза от ужаса стали круглыми, наконец-то он поразил ее. – А на наших гектарах, я фермер, чтоб ты знала, мы выращиваем подсолнух, овощи и фрукты, скот растим, масло взбиваем. Короче, если здесь, в городе, все будут падать от голода, к нам он не придет… При условии, что наше правительство не задавит нас очередными дилетантскими новшествами. Я к чему: мои дети обязательно узнают, что такое веник, их папа позаботится об этом. Да, забыл сказать, я еще и крестиком вышивать могу.
– Это главное твое достоинство, – рассмеялась Милена.
А он, напротив, помрачнел, вспомнив:
– Между прочим, прав у него нет.
– У Вито? Надеются, гаишники не остановят в память об Арамисе.
– Как же! Не остановят! Со смертью кончается все, дружба в первую очередь. А знаешь, проблемы с гаишниками им обоим пойдут на пользу, только бы остановили их как можно скорей. Пусть лучше отберут машину.
– Он на маминой поедет, – рассеяла его мечты Милена.
У трупа Парафинов сидел на корточках, подперев скулы ладонями, в позе самого несчастного на свете человека. Киселев не был ему так уж близок, как, возможно, показалось бы, глядя на горюющую физиономию Игоря Игоревича, но знакомы они давно, часто в одних компаниях водку пили, песни пели, шутили. Парафинов уважал Киселева за… Впрочем, сейчас это уже не имеет значения, просто был хороший человек (хороший, хороший, во всяком случае, получше многих), теперь его не стало. Застрелили. Это явилось для Парафинова полной неожиданностью.
– Богатый урожай у нас, – подошел Андреев, наклонился, упершись одной ладонью в колено, второй помогал себе, тыкая пальцем в воздухе и подсчитывая дырки в теле. – Две… три… пять… восемь… одиннадцать… двенад…
– Не действуй на нервы нашему начальнику.
Фразу можно расценивать как совет, данный экспертом по доброте душевной, оттого вкрадчиво и глядя на удрученного начальника. Андреев выпрямился, закуривая, уставился на голову Парафинова с сочувствием, ибо тому предстояло выдержать великую битву. Бить его будет высшее начальство, словно на нем лежит вина за трупы, а Парафинову придется скромно отмахиваться, так как дразнить служебных собак нельзя – разорвут.
– В сито превратили Киселя, – вздохнул Андреев. – А я говорил: мафия не дремлет, начнет просеивать. Неподалеку остался след от протекторов. Очень четкий след, рисунок встречается на дорогих…
– И ты решил, мафия приезжала сюда, – нечетко выговаривая слова, промямлил Парафинов, не посмотрев на Андреева.
– Да, решил. Потому что на этом отрезке берега ездить некому. Незачем. Здесь в основном только ходят или трусцой бегают в шортах и кроссовках…
– Раз «в основном», то и ездят не в основном.
– А я говорю, Асланбек поработал, – заспорил Андреев. – Тут к гадалке не ходи, без нее карты открыты. Каюсь, я ведь тоже подумал вчера на Киселева, когда узнал, что Маймурина пиф-паф. Что должен думать зять? Весь город знает о вражде Маймурина с Киселевым, Асланбек тем более. А учесть, что у него хоть и мафиозная, а все же власть? А прибавить к этому, что рожден он где-то у подножия Кавказского хребта, покрытого вечными снегами?