Я продолжал читать про события во время Наказания…
«… Одновременно сползали с гор ледники, сокрушая отмеченные на картах леса, деревни, церкви, погребая пашни, дороги, перевалы. Лежали мертвые на осклизлой, растоптанной, мокрой земле, в грязи, в налитых водой колеях, в наполненных грязной жижей кюветах у дороги. В это время на равнинах и в горах поднимался уровень озер, затапливая пойму и берега, поднимался уровень внутренних морей, наступавших на стены прибрежных городов, выгонявших из нор животных и змей, от которых людям приходилось спасаться, как и от волн. А в местах, где зона демонстрировала свою мощь, растрескавшиеся такыры пересыхающих озер наполнялись «живым туманом». Жители гор опускались в предгорья, а понизившийся уровень мирового океана открывал для человека очередную плоскость морской террасы. И в это же время в лесной зоне под ударами ядерных устройств, торфяники наполнялись влагой, выросший было на них лес погибал, и мягкий мохнатый торф из круглых озер обволакивал пни и остатки деревень аборигенов…
Так продолжалось недолго…
Перемена наступала незаметно. Она начинала ощущаться много позже того, как невидимый маятник достигал определенного ему предела и начинал с усилием продираться назад сквозь вязкое, тормозящее его ход пространство времени. Только благодаря подвигу Кандида, понявшего и остановившего «Часы жизни», сила зоны была подорвана. Переход к противоположному состоянию совершался долго. Он походил на планомерное, медленное наступление невидимых армий, выпивающих степные ручейки, озера, чуть ли не вдвое сокращавших обширные водоемы, понижавших уровень грунтовых вод, иссушавших материки и загонявших вверх, к бесплодным каменным вершинам, горные ледники. Горели леса, дымились высохшие торфяники в зоне, пересыхали степи, в воздухе носилась радиоактивная пыль и серые хлопья «живого тумана».
Если период военных действий был короток, энергичен и катастрофичен - на морях бушевали штормы, гигантские приливные волны обрушивались на берега, «всемирные потопы» погребали под слоями «сосущего ила» города, которые еще не были уничтожены атомной атакой, сверкающие глэтчеры обрушивались в долины хаосом ледяных глыб и оползнями, - то засушливая фаза агонии зоны подкрадывалась исподволь. Она обманывала временным увеличением дождливых дней, порою общим похолоданием, туманами. Тогда казалось, что Странники вернулись. А между тем, год от году иссякали источники, и земля, принимающая всезатопляющий ливень, оказывалась вскоре сухой, растрескавшейся и обнаженной.
Можно считать доказанным, что биосфера зоны была тесно связана с биосферой Земли, а потрясения, нанесенные биосфере зоны, с неизбежностью привели к изменениям экологических связей Земли. Если человек не мог приспособиться к изменившимся условиям, он погибал или оказывался в своеобразном эволюционном тупике, где с трудом поддерживал раз достигнутый уровень. Изменение образа жизни, пищи, внешних условий, а вместе с ними и биохимии организма неизбежно должно было привести к изменению наследственности. Такое положение заставляет задуматься над следующим вопросом: в каком направлении под влиянием изменившейся природной среды и среды искусственной менялся генетический код человека? Как это происходило, в какие сроки, к чему приводило - пока неизвестно. А значит, и к отклонениям нельзя подходить только с меркой божественного соответствия. Кто знает, может, некоторые из них - наше будущее.
Создание мутантов отрывало человека от биосферы, укрепляло его позиции, делало его относительно независимым от климата, территории, естественных ресурсов. Одновременно это отторжение ослабляло человека как биологический вид. Борьба за существование из плана физического оказывалась перенесенной в область знания, область мысли, неосферу. Это относится к тем мутантам, которые дали человеку отличия не столько внешние, сколько внутренние, резко расширяющие способности и возможности людей. Возможно, эти способности были давно заложены в людях, но до сего момента находились в «затемненном» состоянии. И если прежде выживал наиболее сильный, наиболее ловкий, наиболее выносливый, то с течением времени его место займет наиболее гибкий, наиболее опытный человек, представляющий уже не биологическую единицу, а социальную группу. Кооперация, как правило, до сих пор была кратковременной, от случая к случаю. Люди объединялись для коллективной охоты, постройки общественного дома, загона для животных, на рыбной ловле. Семья была единственной постоянной общественной единицей, и вопрос ее существования, кроме критических ситуаций, связанных с жизнью поселка или города, зависел от нее самой. Немощным и хилым приходилось плохо. Для жизни требовался доброкачественный, здоровый человеческий материал.
С развитием человеческих способностей все изменяется. Будущее достигается не на срезе сегодняшнего дня. Понять, предугадать и объяснить его можно, только помня о прошлом и зная его. Если человек смутно представляет своих родителей, не знает, какими были его деды и прадеды, а знает лишь образ господа, то для него будет загадкой его собственный ребенок. В самом деле, какие черты характера он может унаследовать? Какие таланты в нем проявятся? Какие наследственные болезни наложили отпечаток на его генетический код?..»
Читая, я понимал значение не всех слов, видимо, дядя Аксель был прав, говоря, что автор много успел понять так хорошо, что не счел нужным объяснить. А может, он надеялся объяснить все по прибытии в Риго? Теперь этого уже не узнать. Но, несмотря на это, общий смысл написанного, действительно, был ясен и понятен. У меня словно раскрывались глаза. Теперь я мог совсем по-другому воспринимать написанное Баневым и другими пророками древности. Теперь я мог быть достойным учеником великих учителей. Теперь я мог бороться, зная, что я отстаиваю, и не стесняясь своих способностей. Воздействие этой книги я мог сравнить разве что с осознанием своей непохожести на нормальных людей.
Я заканчивал чтение, когда уже темнело.
«…Путь, ведущий исследователя в космос через ритмы биосферы и глубинные тайны нашей планеты, заманчив и увлекателен. Земной шар покачивается в «солнечном ветре» над твоими ладонями. И все же изучение прошлого без попытки изучить - хотя бы в малой степени - его созидателей мне представляется неэтичным.
Потому что человек…
Но что же такое человек? - Перебиваю я сам себя. Что значит его история, та, казалось бы, давно превратившаяся в пыль, стертая ледниками, похороненная в глубине озер и морей, занесенная песками пустынь, периодически превращавшихся в зеленые саванны? Зачем разбираться в прошлом, склеивая его, как склеивают черепки разбитого горшка, в котором уже ничего не сварить? Но этот склеенный из обломков горшок приобретает над нами магическую власть, и, забросив сиюминутные, более практические и важные дела, мы прикасаемся к нему, рассматриваем его, спорим о его происхождении, назначении, судьбе, как будто бы от этого зависит судьба нас или наших детей.
Может быть, так оно и есть?
Индивидуальность - это память. Лишите человека памяти, сплетенной из солоноватости вкуса первого поцелуя, от которого кружилась голова и дрожали ноги, из нежной ласки солнечного луча, скользнувшего по подушке после беспамятства болезни, из запаха трав за околицей, отмечавших первый шаг в большой и неведомый мир, когда беспричинна радость, и жизнь кажется почти полетом, лишите человека стыда проступка, о котором никто не знает, горечи слез первой утраты - и что останется от него?
Так, может быть, прошлое и есть коллективная память человечества, без которой оно станет идиотом, живущим сиюминутными отправлениями?
Если это не так, откуда же у человека этот непреходящий интерес к прошлому, в которое он как в саркофаг помещает свое происхождение, идеалы, мечты, надежды, словно все лучшее, все, ради чего стоит жить, бороться и, если надо, умирать, находится не в настоящем, не в будущем, а в давно прошедшем?
Мне приходилось говорить о прошлом с разными людьми. Не только о глубокой древности, но и о событиях столетней, а то и меньшей давности. И всякий раз удавалось отметить момент, когда интерес к прошедшему оказывался выше интереса к настоящему. Не так ли из смутного в детстве сознания рождается интерес к неведомому, существовавшему раньше нас, - интерес к предметам, людям, событиям? Пытливый, обретающий гибкость ум лижет мысли ушедших эпох, пытаясь постичь, заключенные в них идеи, уловить аромат времени, как огонь лижет сухие ветки разгорающегося костра. Он питается вещественностью исчезнувших миров и взвивается ярким пламенем мысли, надеясь проникнуть сквозь время, просочиться по капиллярам трещин обожженного кварца к его сохранившейся середине.
И каждый раз это приводило к человеку. Он существовал как знак интеграла, как бы объединяя собой все и давая смысл всему существующему в мире: тот «микрокосм» мыслителей, который в нашем сознании занял срединное положение между двумя бесконечностями микро и макромира.
И каждый раз это приводило к человеку. Он существовал как знак интеграла, как бы объединяя собой все и давая смысл всему существующему в мире: тот «микрокосм» мыслителей, который в нашем сознании занял срединное положение между двумя бесконечностями микро и макромира.
Да и могло ли быть иначе? Не потому ли возникла наука, возникла из напряженного стремления к постижению себя и мира, к снятию мучительного противоречия в сознании между «я» и «не я», к утверждению человека в мире, - что, сколько бы ни говорить о возможных «случайностях», конечным продуктом земной биосферы (а вместе с ней и космоса) оказывается именно человек?
Само существование человека есть факт непрерывно длящегося «акта творения». Согласно древним источникам, он начался взрывом нейтронной среды сверхновой, привел к созданию биосферы, а ее эволюция, в свою очередь, привела к возникновению человека - феномена, в отличие от всей остальной материи несущего в себе настойчивую потребность самопознания и самопостижения. Это и есть грань, отделяющая человека от природы и его «малых братьев».
Разум разлит в природе шире, чем мы иногда думаем.
Есть и другая сторона, быть может, не менее важная для человечества и для биосферы. При внимательном рассмотрении можно заметить, что структура прошлого, угадываемая нами в земных катаклизмах, ритмических пульсациях и потрясениях, причины которых лежат за пределами нашей планеты, оказывается отражением чрезвычайно сложной структуры большого космоса, в котором несется наш общий космический корабль - планета земля.
Он идет под всеми парусами через бездны времени и пространства, выдерживая космические штормы и вторжения, рассекая волны космических цунами, дрейфуя в тисках космических льдов - и все это невидимые штурманы аккуратно заносят каждый раз на страницы судового журнала с обозначением координат и точной даты. Время и пространство не пощадили ни корабль, ни бортовой журнал. От его ранних записей осталось немного, но сейчас мы уже начинаем разбирать отдельные символы, сопоставляем, их друг с другом, пытаемся догадаться об их назначении. Чтобы записи оказались упорядоченными, сконцентрированными, понадобилось создать человека, к которому, в сущности, говоря, они и были обращены. В кабалистических письменах прошлого скрыта формула постижения нас самих и нашего будущего. Эти записи - как лоции отважных первооткрывателей, по которым опытные капитаны, вооруженные опытом и знаниями, предугадывают возможные опасности, чтобы встретить их во всеоружии, встретить достойно.
От того, как человек относится к своему прошлому, в конце концов, зависит, сумеет ли он достойно встретить свое будущее…
Заканчивалась тетрадь следующими признаниями:
«…Сейчас, когда я вошел в дух памятника Кандиду, построенному неизвестными мне мастерами и спрятавшими в нем его мысли, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы. Страшно, жутко подходить к нему. Невольно глазу хочется найти в нем знакомые пропорции наших привычных памятников. Напрасный труд! Нет в нем этих черт, все в нем полно особой дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. Находясь рядом с ним, чем напряженнее я пытался ощутить время, отделяющее далекое прошлое от настоящего, чем внимательнее всматривался в предметы внутри него, пытаясь увидеть за ними создавшего их человека, тем больше убеждался, что преграды времени нет. Во все эпохи человек был одинаково человеком: умным и глупым, недоверчивым и легковерным, мужественным и трусом, художником и ремесленником, предателем и подвижником. Он любил, страдал, боролся, подпадал жару страсти и зову за горизонт. Он отличался разрезом глаз, широтой скул, формой черепа, цветом кожи, языком, на котором он излагал свои мысли, но даже в крайностях своих не выходил за рамки, определяющие и сейчас этот единственный вид: ХОМО САПИЕНС, обитающий на нашей планете. Разве не идет дождь для всех равно? Не дышим ли мы все единым воздухом? Все народы, все отклонения и все мутанты равноправны и все совершают общее дело для человечества.
Что же касается нынешних правителей и отцов церкви, со своим повальным отрицанием всех отклонений, то они просто страшны. Они, в сущности, деспоты. В них деспотический эгоизм и нетерпимость. На самом деле, какой свободы являются они поборниками? Поверьте им на слово и возымейте в вашу очередь желание быть свободными. Начните со свободы самой великой, самой законной, самой желанной для человека, без которой всякая другая не имеет смысла - со свободы мнений. Посмотрите, какой ужас из этого произойдет, как они на вас накинутся за малейшее разногласие, какой анафеме предадут, доказывая, что вся свобода в безусловном и слепом повиновении им и их доктрине. Благодарю за такую свободу!»
Бог жив, пока я жив, в себе его храня. Я без него ничто, но что он без меня?..»
На этом записи прерывались. Я молча вернул тетрадь дяде Акселю. Я не испытывал нервного потрясения, как тогда, когда дядя Аксель дал мне прочесть книгу Банева. Я испытывал сильное чувство какого-то просветления и необходимости думать и анализировать свою жизнь. Дядя Аксель с улыбкой глядел на меня. Он правильно понимал мое состояние и не хотел мешать моим мыслям. К прочитанному трудно было что-то добавить.
Через некоторое время он заговорил:
- Теперь я полностью выполнил свой долг. Дальше - время действовать тебе. Я верю в тебя, мой мальчик. Я знаю, тебе будет трудно, но трагическое - это божья гроза, освежающая сферу жизни. Ты как-то спрашивал меня, верю ли я в бога? По-твоему, бог - кто? Бородатый судия. Сидит на облаках и насылает на землю Наказание, да? Бог так ясен, так близок и так прост, что, глядя на него, ты не знаешь, не представляешь, не веришь, что это бог. В этом несчастье его, потому-то люди и не веруют в настоящего бога. Вместо него им подсунут корыстными правителями и проповедниками злобный лицемер, и он где-то там, вдали, сам по себе, поэтому каждый верит в него. Вот в чем суть!.. А в бога нужно верить тогда, когда он не в лике божьем, когда он по-человечески делится с тобой хлебом, кормит, одевает, укрывает тебя, улыбается, целует тебя, готов умереть ради тебя, черту душу отдаст ради тебя, - вот тогда нужно верить в бога! Если бог объявится богом, да возьмет тебя за ухо, поставит к стенке и скажет: «я бог! Веруй в меня!» - Тогда грош цена твоей вере. Нет, ты поверь в бога, который похож на тебя, на меня, на тетю Гэррист. Понятно?
После этой вспышки он снова замолчал, потом добавил:
- Теперь ты знаешь все. Скоро будет совсем темно, давай закончим с нашими делами.
Мы вновь вернулись к первоначальной теме.
- Все эти расспросы, не могут они быть связаны с Аланом? Ведь прошло уже много времени, - сказал я.
- Да, не думаю, чтобы Алан успел поделиться с кем-нибудь информацией, он хотел сам преуспеть в этом, - согласился дядя Аксель со мной. - Они вряд ли знают много, иначе расследование велось бы по-другому. К тому же, инспектор не захочет портить отношения с твоим отцом, так же как и с Энгусом Мортеном. Но все это не приближает нас к решению загадки, кто же это все начал.
Я подумал, что, может быть, это связано с гибелью пони Петры. Дядя Аксель знал о его смерти, не более. У нас было молчаливое соглашение, что чем меньше он знал о нас, тем легче ему было бы выпутаться в случае чего. Но теперь, поскольку он все равно знал о Петре, я описал ему происшествие. Это все равно не вывело нас на путь, но на всякий случай он записал имя того мужчины.
- Джером Скиннер, - повторил дядя без особой надежды.
- Что ж, посмотрю, что из этого можно сделать.
* * *Вечером я передал всем разговор с дядей Акселем и содержание прочтенной мной книжки. Она настолько органично вошла в мое сознание, что я просто «перелил» ее из себя в других. Мы впитали ее, как впитывает влагу пересохшая земля. Но обсуждение мы отложили из-за возникшей опасности. В результате совещания к окончательному выводу прийти не удалось. Майкл сказал:
- Что ж, если вы с Розалиндой уверены, что в нашем районе ничего не могло вызвать подозрения, значит, след ведет к человеку в лесу. Если источник он, то он должен был сообщить свои подозрения инспектору своего района, а тот передал их в рапорте нашему инспектору. Тогда об этом узнали бы несколько человек, и запросы затронули бы Салли и Кэтрин. Для нас плохо то, что это подозрение совпадает со слухами о неприятностях со стороны окраин. Я посмотрю, что можно будет узнать завтра, и сообщу вам.
- Но что нам лучше всего сделать?
- Пока ничего, - посоветовал Майкл. - Если вы правы относительно источника, то образуются две группы: Салли и Кэтрин в одной, и вы с Розалиндой, Дэвидом и Петрой в другой. Мы трое - я, Рэчел и Марк в этом не замешаны. Не делайте ничего необычного, чтобы не возбудить подозрений. Если дело дойдет до расспросов, мы должны обмануть их, действуя, как договорились. Но наше слабое место Петра, она слишком мала, чтобы все понять. Если они начнут с нее, то это кончится для нас стерилизацией и ссылкой в окраины.