Его опять подвели к двери, и все повторилось снова.
На этот раз за дверью была Катя, шлюха из «Прибалтийской», приехавшая сдавать все, что насосала у пьяных «фиников» за воскресенье, девушка она была замечательная, с хорошим языком, аспирантка института Герцена, золотая медалистка спецшколы на Васильевском острове, рабочее имя у нее было Келли, ее фирменным знаком был секс с золотой медалью на голое тело, она любила «Амаретто ди минето» и еще попыхтеть «Беломором», только ленинградской фабрики с добавками из Чуйской долины.
Она сразу все поняла, сдала без боя брюлики и кольца, вынула из трусов свой гонорар и с носками во рту легла возле Коли, понимая, что сегодня не ее день, такое с ней и раньше бывало, лежала и тихо выла, пока ей Отъехавшая Башка не пнул под ребро подкованным сапогом «Джанни Версаче» – любимым экипировщиком всех сильных пацанов во всем мире.
На кухне все было по-прежнему: Алекс считал бульки в плошке со шприцем, Черепа считали бабки и цацки и прикидывали, сколько они стоят. Иногда, заблудившись в расчетах, они вынимали изо рта Алекса носок, и он голосом Левитана торжественно отвечал на поставленный вопрос, не ожидая «Желтых страниц», которые он уже неплохо усвоил в прошлые разы.
Следующий звонок был воспринят рутинно, группа захвата подошла к двери, опять звучало «Кто там?», Алексу за дверью с юмором ответили: «Сто грамм», и все повторилось.
Удар, связка, кляп, таможенная очистка карманов и тела, транспортировка не прошедшего паспортный с биометрическими данными контроль и задержание в комнате заключительного этапа (так Черепановы стали называть свою игру в пограничников и таможенников, придав своим действиям державный размах).
Когда неправое дело обретает государственный смысл, как-то легче им заниматься.
Так думал Алекс, со скованными руками в руках у головорезов Черепановых, после очередного постояльца его хаты-капкана.
Новая жертва был государственный человек, это был Вася из спецотдела ГУВД по борьбе с незаконным оборотом валюты, он посещал Алекса и имел все преференции и щадящий курс, из его карманов на стол легли кобура и служебное удостоверение, пачка долларов под аптечной резинкой, реквизированная у барыг на Апрашке, венчала добычу.
Улов был неплохим, но человек из конторы – это головная боль, опять на кухне запахло бедой. Черепа пытались понять, где им спрятать столько тел, даже сходили в ванную прикинуть, подойдет ли она для склада человеческого материала. Ванны, слава Богу, в хате не было, сидячая ванна – и вот и весь сантехнический набор, бедность ЖКХ спасла группу нарушителей по 88-й статье, части второй, по этой статье только максимум восьмерка, никакой смертной казни, тем более запланированное четвертование – это чистый беспредел и беззаконие, как сказал консультант Черепов, выплюнув носок, понимая, что он будет первым на разделке туш.
За беспредел он получил по роже от нервного брата, которого уже начало ломать без дозы, но руки ему освободили и дали покурить, свет в конце туннеля еще не показался, но знак, что он впереди, замаячил на радаре бедного Алекса – он всегда жопой чувствовал неприятности.
Газовую плиту выключили, Алекс напрягся, но шприц нашел другую вену. Второй Череп нашел свою дорогу и лег на диванчик ждать прихода, и он пришел в лице следующего клиента обменного пункта, им был Изя Моисеевич, профессор местного театрального вуза: принес «бабосы» за проданную квартиру на Морской и бумажку с банковскими реквизитами сестры профессора на ее исторической Родине. Алекс выполнял такие услуги для жертв, пострадавших от бытового антисемитизма в государственном масштабе.
Изю Моисеевича не били, кто же будет бить старого человека, не по понятиям это, его нежно приняли, связали только руки, в рот засунули вафельное полотенце – Алекс держал их для чистки ботинок. Их целая стопка хранилась в шкафу, сияющие ботинки нравились Алексу, в городе на Неве, где погода не располагает к чистой обуви, они были незаменимы, ими Алекс пидорасил свои любимые ботинки марки «Берлутти».
Изя Моисеевич слегка оробел, ему рекомендовали Алекса как надежного и порядочного молодого человека, а тут такой коленкор, он который раз утвердился в принятом решении, что надо было валить из этой страны еще раньше. Сейчас он не понимал, сможет ли сделать это в ближайшее время. Он стал молиться, хотя числился воинствующим атеистом.
Дурак, сказал себе профессор, старый дурак, держался за кафедру, за учеников, хотел получить звание «засрака» (заслуженного работника культуры), надеялся, что это добавит авторитета в Израиле. Догонят и еще добавят, так говорила ему бабушка, старая еврейская бабушка, презиравшая коммуняк всю оставшуюся после 17-го года жизнь.
Так горько думал профессор, лежа между проституткой и громилой, от которого резко пахло мочой.
На кухне кипела другая жизнь, налетчики вытащили три полиэтиленовых пакета и аккуратно разложили на столе. Голда к голде, доллары к долларам, марки к маркам. Алекс на глаз им все посчитал, выходило неплохо. Череп-2 уже словил свои героиновые будни, Череп-1 открыл бутылку водки и сделал обеденный перерыв. Отъехавшая Башка жарил яичницу, а Алекс не останавливаясь рассказывал Черепу-1, куда можно вкладывать в будущие времена. Он рассказал все, что планировал сам, понимая, что ему, возможно, сделать это не придется. Штык, воткнутый в кухонный стол, оптимизма не давал, он, конечно, мог, как Матросов, броситься на врага: один был в торчке, но двое против одного – плохая позиция.
Яичница была готова, водка разлита, Алекс сглотнул, вид накрытой поляны заворожил, страшно захотелось жрать, да и выпить не мешало, весь день на нервах, но не приглашали. Череп-1 посмотрел на него внимательно и дал ему в руку стакан. Широка душа русского человека: от ненависти до любви один стакан – два стакана это уже любовь, а на третьем можно получить по голове лопатой, ломом или еще чем-нибудь от чистого сердца.
Но первый стакан влетел как животворная струя из черного льда, горячо любимой Латтом водки «Веда»; ему, как сыну филолога, нравилась буква «веда» из старого алфавита – гордая буква, третья в алфавите, самая красивая и надежная.
Стакан пронесся конем до печени и взорвал мозг сияющим взрывом, стало хорошо, жизнь приобрела цвет и запах, он сказал своему альтер эго:
– Ни хуя! Еще повоюем!
С кем воевать, он еще не надумал, но нагло утащил со сковороды шмат яичницы, стало совсем весело, в голове заиграли буквы и сложились в стихотворение Игоря Губермана.
Стало неудобно перед стариком в соседней комнате, и он решил зайти к нему, выразить сочувствие и указать на непричастность к случившемуся.
Он встал и двинулся в сторону комнаты, но его остановил железный рык Черепа:
– Прикую на хуй!
Он вернулся, гуманитарная миссия прошла без успеха. Рано, с обреченностью понял он, надо сосредоточиться, и выпил еще стакан за здоровье присутствующих, очень актуальный тост в данной нехорошей квартире.
Второй стакан «Веды» закрепил успех первого, и захотелось петь, и он запел «Вальс-бостон».
Отъехавшая Башка засмеялся и сказал Черепу-1, что у клиента поехал крышак, может, ему ебнуть?
Череп-1 заслушался пением Алекса, он сам любил в караоке петь эту песню и подтянул второй куплет про «Опьянев от наслажденья, о годах забыв». О своих годах на малолетке и в двух ходках он не забывал никогда, он даже похлопал своими лапами-крыльями, как пелось в песне, и сказал милостиво:
– Пой, фраерок! Хорошо поешь! На зоне с пайкой будешь!
Песню не допели до конца, в дверь опять позвонили.
Пришел новый сдатчик – это был Сеня, барыга с Апрашки, постоянный клиент Алекса, толстый Сеня по кличке Веселая Чернильница.
Его размер был, как у Леонардо в золотом сечении, 150х150 (вес и рост), он ходил в спортивном костюме и кроссовках, ничего другого он не носил, не мог, обливался одеколоном «Фото», флакон в день, очень потел, но плут был отменный. Пахло от него… нет, от него разило: пот и одеколон давали адскую смесь, телки всегда с него брали бонус за вонь, он не спорил.
Сеню встретили как родного, Череп даже не бил его по башке, просто взял за нос и привел сразу в кухню на разгрузку лаве – так он называл дензнаки.
Очнулся после торчка Череп-2 и сразу включился в процесс отъема наличности. Сеня принес нехило, пропустил две недели, ударно попахал, и весил его лопатник два косаря.
Цепуру он тоже снял, но попросил не трогать звезду Давида. Череп сказал:
– Ну что мы, нехристи какие-то, носи, чай, не чужие. Иисус вроде тоже из ваших?
– Из наших, – заверил Сеня, соврал в интересах выживания, хотя внутри себя так не считал.
– Ты прости, но мы тебя легонько свяжем, без кляпа, дело такое, потерпи, – ласково сказал Череп-2.
Второй пузырь «Веды» прозвучал как симфония. Алекс уже сам разливал, наметилось полное взаимопонимание, включили телевизор, дело шло к вечеру, показывали фильм про ментов, которые ловили бандитов.
– Ты прости, но мы тебя легонько свяжем, без кляпа, дело такое, потерпи, – ласково сказал Череп-2.
Второй пузырь «Веды» прозвучал как симфония. Алекс уже сам разливал, наметилось полное взаимопонимание, включили телевизор, дело шло к вечеру, показывали фильм про ментов, которые ловили бандитов.
«Бандитский Петербург» – любимое кино. Черепа его никогда не пропускали, любили его, играли по нему в игру, кто и сколько найдет косяков и неправдоподобных ситуаций в сценарии, и гадали, какие же люди в прототипах. Череп-2 даже тайно мечтал, когда они попадут в герои сериала, но их время еще не пришло. Череп-1 ждал коронации, люди за него уже говорили.
На складе мягких игрушек, сваленных в комнате, шла своя жизнь. Шлюха Катя увидела своего начальника из спецчасти и вежливо кивнула ему головой. Коля сумел перевернуться на бок и лежал с закрытыми глазами: он набирал силы для броска на этих зверей, которые его офоршмачили, он лежал и придумывал им смерть. Когда-то в юности он немного подрабатывал мясником на Сенной и помнил картинку разделки туши – красивую такую, где каждая часть имела номер. Он готовился и копил силы на рывок, желал показать им все номера на той картинке с говядиной.
Офицер был в полном ауте, смерти он не боялся, но табельное оружие, удостоверение – это хуже смерти, неполное служебное соответствие, увольнение, такого места у него уже никогда не будет, а зачем тогда жить, в райотделе он не выдержит, версия у него для отмазки была: встреча с агентом.
Сеня – Веселая Чернильница, как наиболее мобильный (менее связанный), оценив компанию, сразу пополз к Изе Моисеевичу: интеллигентные люди должны быть вместе. Ну не лежать же рядом с мусорами и громилами. Проститутка вроде ничего, неплохо перед смертью дать ей в голову на шару, но при посторонних может не встать, а это позор.
Они начали шептаться о своем, о вечных проблемах с этими русскими.
– А этот Алекс, как он может так кидать людей, какие рекомендации, он с ними заодно? – глазами показывая на кухню, шептал Изя Моисеевич.
Сеня кивал уважаемому профессору, что таки да, но легкое злорадство он к нему испытывал; забыл, наверное, старый осел, когда пять лет назад срезал его на экзаменах в театральный вуз, сказал – идите в народное хозяйство. Хуй тебе, старый пень, а не народное хозяйство, эстет ебаный, – и отодвинулся от него.
На кухне задушевная беседа шла под стук стаканов, еще два пузыря нырнули в нужное место, и звонок в дверь встретили как-то лениво, типа – кто еще прется?
Приперлась девушка-лебедь из кафе «Садко» – центровое место стоянки питерского мохнатого золота, золотой фонд «Лебедь», как его яркий представитель, впорхнула с полным ридикюлем, неделю провела со шведом, и надо было сбросить срочно, сбросила быстрее не придумаешь, ридикюль в одну сторону, «Лебедь» – в другую.
Молодой Череп стал нежно снимать с нее серьги, и тут началось: она билась так, что пришлось ее вырубить, она ни в какую не хотела снимать цацки, умудрилась даже прокусить ему ногу своим железным резцом, упакованным в металлокерамику, ботинок от Версаче не выдержал испытания на прочность русской стоматологии, не знал сицилийский гений русских девушек, да и других наций тоже не пробовал, а она попортила палец на ноге железного бойца, билась как крокодил за свои яйца.
– Да брось ты эту суку, – сказал старший, – брось ее на склад, заебала своим нытьем!
Они же не знали, что цацки взяты напрокат у старой бляди, помнящей многие члены членов Военного совета двух фронтов, и даже белое тело тов. Жданова ей было знакомо, как схема метро, где она сидела дежурной, маленькая пенсия.
– А вдруг у нее СПИД? – сказал мрачно младший Череп.
– Водки выпей и перестань ширяться, здоровей будешь. – Не любил он торчков, думал о генофонде нации, вот такой был человек неравнодушный старший Череп, жизнь потом подтвердила его правоту, в Госдуме, потом в комиссии работал по нравственности, но недолго, дел было до хера, терка за теркой.
В одиннадцать приперся дружок Алекса, политтехнолог Рома, хотел ему через дверь крикнуть, чтобы он валил по-тихому, но ребята Черепановы не зря изобрели свой велосипед: все входят, никто не выходит, каждый гусь должен быть общипан.
Рома вошел, встреча на Эльбе состоялась, он был известный американолюб, любил Штаты, играл когда-то на банджо и пел типа Боба Дилана.
Алекс с Ромой дружил со школы. Рома был не при делах, денег у него в карманах не оказалось, но два литра для дружеского общения он принес и был принят в группу отдыхающих.
Дверь в комнату прикрыли и сели пить. Рома удивился странной компании, но спрашивать не стал, такие наступили времена. Рома был парень умный, стихи знал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают», – он пока не собирался и в чужие дела не лез.
Он стал рассказывать о своей последней работе на выборах депутатов в Ленобласти. Рома был в команде известного в те годы розовощекого И.Р. – звезды малого бизнеса, он шил какие-то шмотки и постельное белье и хотел попасть в депутаты, чтобы вышивать за другие бабки, где нефть и портовая перевалка, порт хотел строить румяный общественник, а это без власти никак.
Рома, как идеолог его кампании, подсказал, что хорошо бы найти звезду и возить ее как собачку-приманку по встречам, он даже подсказал ему, что такая есть – на гастролях в Москве находилась звезда сериала, Виктория Руффо. От нее торчали все домохозяйки, и даже некоторые мужики на нее дрочили, яркая она была и беззащитная.
Рома с кандидатом поехали в Москву, взяли звезду под руки и повезли в Питер на гастроли.
В поезде Москва – Ленинград ее появление вызвало легкий шок у пьяных чиновников Ленобласти, они очень возбудились, перли к ней в купе на совместную фотосъемку, она пугалась, муж ее Карлос, щуплый и несчастный, говорил Роме что-то о «прайвиси». Рома приказал охране, нанятой в Москве, двум бывшим десантникам, остановить толпу поклонников. Они ввалили одному зампреду, и он стал звонить своим чеченским друзьям и просил их приехать в Бологое и снять охрану звезды и ее тоже.
Рома два часа пил с чиновником в тамбуре и успокаивал его, он иногда порывался расстрелять охрану из «осы», но Рома умиротворил его.
Мексиканская звезда провела в Питере два дня, приехала в Мехико и дала интервью о покушении на нее русских мафиози, она, глупая, не отличала ответственных работников от банальных бандитов – «умом Россию не понять…».
Череп-1 сказал на это Роме: «Ты давай не перебирай, слишком умный», он был настоящий патриот.
Алекс по ходу пьесы тоже рассказал историю с иностранной звездой.
В конце семидесятых в Питер приехал Национальный балет Венесуэлы, сто ломовых телок жили в «Прибалтийской» и танцевали свои жаркие танцы на сцене Малого оперного театра.
Алекс уже был центровым пацаном под «Прибалтийской», сидел в баре, как большой человек со связями на Литейном.
Венесуэльские девушки, горячие, но пугливые серны, днем были свободны, и Алекс предложил одной из них индивидуальный тур на своей белой «Волге» – проехать по летнему Ленинграду, и она согласилась, а чего ей было думать, мачо Алекс знал кое-какие примочки из книги Свядоща «Сексопатология», да и опыт уже накопился немалый рядом с целым батальоном блядей, работающих на параллельном направлении.
Он вез ее мимо Спаса, мимо Думы, мимо «Всадников угрюмых к бастиону Трубецкому» – маршрут был из песни певца Александра Долина, звезды дорозенбаумского Питера.
Трубецкой бастион был последним пунктом экскурсии. Рядом с Петропавловкой у Алекса в доходном доме была комната в коммуналке, и он там собирался взять последний бастион.
До этого они заехали в «Сайгон», где Алекс продемонстрировал творческой молодежи Северной Пальмиры свою шоколадную пантеру. Народ оценил, пантере налили «Ячменный колос», был соблазн налить туда водчонки, но Алекс хотел, как настоящий боец, чистой победы, по очкам было неинтересно.
Девушка с далекого континента спросила:
– Что это за место, где днем народу, как на карнавале?
Алекс гордо ответил:
– Это наш Монпарнас.
Девушка оказалась культурной, в Париже была, мутное пиво сделало свое дело, и они влетели на седьмой этаж коммунального рая, через минуту Адам из Питера и Ева из Каракаса уже предавались греху на голой софе – матрас на кирпичах был их ложем.
Отсутствие белоснежных простыней слегка ее смутило, но поход в ванную удивил еще сильнее: ванной не оказалось, в ней жила одна бабушка из бывших хозяев квартиры при царском режиме, ее туда поселила, как самую чистоплотную, новая и справедливая власть.
В туалете, куда ее привел страстный идальго, висело семь кругов-сидений. Алекс взял свой и оставил ее наедине, как интеллигентный человек, он тоже желал пописать, он и делал это параллельно, когда в гостях бывали соотечественницы, но ссать в рукомойник при иностранке он не мог – честь страны уронить таким образом мог только подонок.