— Полковнику Бердяге срочно прибыть к Его Императорскому Величеству, — перевёл Мишка сигналы моргающего вдалеке фонарика.
— Этого ещё не хватало, — недовольно пробормотал Иван Дмитриевич. — Не к добру.
— Вы увидите самого государя! — восхищённый юный гусар совсем забыл о необходимости соблюдать тишину, за что и получил подзатыльник.
— Я-то увижу. А ты бди, до смены ещё целый час.
В казармах полка командир появился только поздним утром. От него пахло душистым турецким табаком, дорогим французским коньяком, и крупными неприятностями.
— Ну что, орлы, полетели?
Застывшие в пешем строю гусары не ответили.
— Молчите? Ну и правильно делаете. Слушайте боевой приказ!
Глава 4
— Что они делают, сержант? — капитан Винсли с недоумением обратился к Питеру Симмонсу, стоящему рядом с самым почтительным видом.
— Купаются, сэр.
— Зачем?
— Я же обещал, что приведу на наш корабль самых отчаянных головорезов? Вот это они и есть.
— Да, но причём здесь купание голышом?
— Самое непосредственное, — Фёдор Толстой уже битый час объяснял капитану некоторые странности в поведении новобранцев. — Развивает мышцы, требуемые для надёжной работы абордажной саблей.
— Возможно, — нехотя согласился сэр Чарльз.
Собственно, ему были глубоко безразличны привычки появившегося на «Геркулесе» пополнения, но скука бесцельного стояния на рейде Ярмута заставляла искать развлечений. Не таких, конечно, как придумали эти дикие немцы. Это надо же додуматься — с громкими воплями прыгать в холодную воду прямо с палубы, да ещё видеть в этом удовольствие! У настоящего джентльмена есть сотня других способов прогнать сплин. Вот только, чёрт побери, пока не удалось использовать ни единого! Играть в карты или пить ром? Но с кем? После того, как неделю назад все офицеры фрегата были отправлены на берег с одновременным расстройством желудка, составить приличную партию или общество за столом совершенно не с кем. И замены не присылают, несмотря на ежедневные жалобы лично адмиралу. Хорошо ещё выход в море постоянно откладывается, оставляя надежду на выздоровление дристунов до соответствующего приказа.
— Симмонс, а что означают слова «past porvu, vibliadok»?
— Верхне-саксонский диалект, сэр! Я сам его понимаю с большим трудом, но скорее всего, это просьба к матросу не подходить близко к сложенной одежде и не трогать её. Знаете, сэр, эти обедневшие немецкие дворяне настолько щепетильны в вопросах чести…
— Так среди них есть и дворяне? — удивился Винсли.
— Конечно. Вот этот, что бьёт беднягу Салливана, целый барон из древнего рода, известного со времён Второго крестового похода.
— Барон? — переспросил капитан. — Тогда пусть бьёт.
— Более того, сэр, Алекс фон Тучкофр неплохой артиллерист и командовал батареей в сражении при… Впрочем, он не любит распространяться о своём прошлом.
Винсли задумался. Ему всегда нравились люди, не любящие вспоминать о прошлом. Значит, есть в нём что-то такое, отчего человека не тянет домой, а если и тянет, то благоразумие удерживает от столь опрометчивого поступка. Наверняка этого барона в родной Саксонии ждёт топор палача за кое-какие неблаговидные дела. Тем лучше, флоту Его Величества всегда нужны отчаянные головы, не оглядывающиеся назад.
Питер Симмонс понял глубокомысленное молчание капитана немного неправильно:
— Вы поставьте его к орудию, сэр! Барон фон Тучкофр способен положить шестифунтовое ядро за половину мили точно в лоб любому раззяве на берегу.
— Любому?
— На ваш выбор. И если бы вы видели, как он командует артиллерией!
Фёдор Толстой изо всех сил подталкивал капитана Винсли к принятию правильного решения, и внутри весь кипел от тугодумия англичанина. Сколько трудов затрачено на то, чтобы успеть вовремя доставить из Киля в Дувр бойцов батальона «Красная Гвардия»… Неужели придётся прибегнуть по второму варианту, ввиду такого развития событий? Александр Андреевич Тучков изначально предлагал действовать так, но Толстого не оставляла надежда решить вопрос полюбовно, к обоюдному согласию и по непротивлению сторон. Нет, если нужно, он первым перережет горло сэру Чарльзу и не поморщится… Главное, как говорит отец Николай, не испытывать от смерти врага удовольствия.
— Значит, артиллерией, — пробормотал капитан и опять замолчал.
— Осмелюсь заметить, сэр, не только ей.
— Чем же ещё?
— Видите вон того высокого юношу со шрамом на лице? Не смотрите, что молод… Андреас зу Пкофф лучший штурман из тех, кого мне приходилось когда-либо встречать. Потомок самого де Риттера!
— И тоже барон? Какие ещё сюрпризы ты мне припас, сержант?
— Никаких сюрпризов, сэр! Просто я подумал, что при недостатке офицеров на нашем «Геркулесе» их обязанности могли бы исполнять… Вы понимаете?
— Вздор, Симмонс, совершеннейший вздор! Кто выдаст патент на офицерское звание во флоте Его Величества каким-то подозрительным иностранцам? Да адмирал мне в лицо рассмеётся, стоит только заикнуться о подобном. И будет прав! Думай, что говоришь, сержант.
— Милорду Нельсону вовсе незачем об этом знать, сэр! Ведь есть же кое-какая разница между исполнением обязанностей и получением жалованья?
И только сейчас до капитана дошёл второй смысл предложения сержанта Симмонса. А этот плут далеко пойдёт! Ведь правильно говорит — можно одновременно решить несколько проблем. Во-первых, заполнить образовавшиеся вакансии, во-вторых, перестать надоедать адмиралу ежедневными жалобами, а вот третье, оно самое приятное… Немцам не нужно платить как полноправным офицерам, с них достаточно того, что дворянское происхождение будет оценено по достоинству. А разница между достоинством и жалованьем изрядно округлит отнюдь не тугой капитанский кошелёк.
— Хорошо, Питер, — принятое решение располагало сэра Чарльза к некоторой фамильярности. — Пригласи этих господ ко мне в каюту на вечерний чай.
— Всех, сэр?
— Всех не нужно, только будущих офицеров.
Джим Салливан считал себя неудачником с тех самых пор, как завербовался во флот. Старший сын преуспевающего дублинского лавочника, в карманах всегда звенит несколько шестипенсовиков на мелкие расходы… нет же, дернула нелёгкая наслушаться рассказов родного дяди о прелестях морской службы. Даже из дома ради этого сбежал, болван! И где теперь тот дядя? Наверняка балтийские селёдки в Финском заливе знают об этом, но никому и никогда не расскажут. И романтика дальних странствий куда-то сбежала, окатив на прощание вместо обещанного лёгкого ветерка солёной, холодной, и до ужаса мокрой водяной пылью весенних штормов.
Из похода в Россию вернулся живым, тут грех жаловаться на судьбу. Но вид постоянно блюющего матроса настолько возмутил подверженного той же самой морской болезни адмирала Нельсона, что по возвращению в Англию Джима пинками вышибли с флагманского линейного корабля на третьесортный фрегат. А тут и плата пониже, и харчи пожиже, и вообще… кулаки у морских пехотинцев потвёрже.
Да не хотел он вовсе воровать те башмаки! Хорошие такие башмаки, из толстой кожи, на тройной подошве, пряжки серебряные… Нет, сразу же бить бросился, изверг! А теперь и слова поперёк не скажешь — проклятый забияка оказался целым бароном и тут же получил должность артиллерийского офицера. Ну как же… приятель сержанта Симмонса, того ещё зверя. И остальных своих дружков пропихнул — куда ни плюнь, везде немцы командуют.
И не только командуют — крепко ухватили экипаж за глотку, полностью перекрыв не только воздух, но и маленькие радости, позволяющие несколько скрасить тяготы флотской службы. Не все, впрочем, перекрыли, и сейчас Джим пытался разведать безопасную дорогу к одной из них, охраняющейся морскими пехотинцами строже крюйт-камеры.
Про маленькие радости, конечно, образно говорится… на самом деле это несколько огромных дубовых бочек, тщательно запрятанных в трюме. И ни в коем случае не с яблоками, как забавно пошутил в своём произведении господин Роберт Льюис Стивенсон — подобных глупостей на военном корабле не предусмотрено. Нет, монументальные изделия бристольских бондарей хранили драгоценный дар барбадосских сахарных плантаций — великолепный ром, молоко настоящего моряка. И при определённой ловкости можно было пробраться к заранее просверленной дырочке в пузатом деревянном боку, и через соломинку сцедить в прихваченную кожаную флягу пинту-другую. Не забыв, разумеется, вдумчиво и тщательно продегустировать напиток.
Процесс под названием «сосать обезьяну» требовал особой осторожности, ведь в случае поимки шкуру спустят плетями, и обычно поход за выпивкой поручался именно таким неудачникам, как Салливан. Даже если и расскажет во время наказания, что действовал по чужому принуждению, то кто же поверит известному врунишке и вору?
Самым трудным оказалось выбраться из орудийной палубы, где подвешен гамак Джима, и проползти под настоящими койками (с настоящими соломенными тюфяками!) в кубрике морских пехотинцев. Так уж заведено, что они, не тюфяки — пехотинцы, служат щитом и стеной между офицерами и командой. Как выяснилось, не такой уж непреодолимыми. «Геркулес» мягко переваливался с борта на борт на атлантической волне, и некоторый шум при передвижении всегда можно было принять за стук перекатывающихся при качке башмаков. Эти сволочи могут себе позволить спать разутыми! И жалко, что у них нет так понравившихся серебряных пряжек.
Вот и долгожданный трап, ведущий вниз, в надёжную темноту. Его, правда, охраняет здоровенный немец с рыжими усами, но разве кто сможет тягаться в пронырливости с настоящей «пороховой обезьяной»? Ползком, старательно уходя от пятна света, отбрасываемого качающимся фонарём… теперь застыть и затаить дыхание… не двигаться…
Часовой лениво скользнул взглядом по куче рваных джутовых мешков (какая сволочь их тут бросила?), зевнул, и отвернулся. Салливан крепко стиснул зубы, придерживая завязки придуманной им самим накидки, и пополз дальше, пользуясь благоприятным моментом. Трап предательски скрипнул, но звук тут же потерялся в сотне других скрипов, всегда сопровождающих движение корабля.
И вот, наконец, ОНО — заветное и долгожданное отверстие в бочке, искусно заделанное предыдущими визитёрами, но легко обнаруживаемое даже на ощупь. Особенно если знать, где искать. Нажать пальцем… затыкающий дырку чопик проваливается внутрь… не беда, в кармане есть ещё один, вырезанный точно по образцу. Другая рука нашаривает спрятанную в щели переборки длинную соломинку — есть!
Сначала долгий-долгий глоток, насколько хватает дыхания и места в желудке, потом чуть отдышаться и припасть ещё. Тёплая волна зажигает в брюхе жаркий и уютный огонь, распрямляются уставшие за день ноги, перестают болеть разбитые кулаками барона фон Тучкофра губы и нос…
Барона? Кто сказал, барона? Везде мерещится голос этого злого артиллерийского офицера. Нет, не мерещится… отчётливо слышно, как часовой у трапа отдал рапорт на незнакомом языке, вот темноту трюма чуть раздвинуло тусклым светом масляного фонаря, и застучали башмаки. Те самые башмаки из толстой кожи, на тройной подошве, с серебряными пряжками. Джим перестал двигаться и забился в узкий промежуток между бочками, куда не пролезли бы и отощавшие корабельные крысы. Сердце колотится громко, остаётся только молиться, чтобы проклятый барон не услышал этот грохот… И зубы начинают сами собой выстукивать джигу. Но что оказалось самым страшным — фон Тучкофра сопровождал донельзя довольный сержант Симмонс.
Чёртов вербовщик бросил короткую непонятную фразу, барон ответил, и оба рассмеялись со столь гнусным видом, будто вознамерились довершить дело, незаконченное Гаем Фоксом. Потом сержант извлёк откуда-то из рукава длинный стилет и принялся ковырять пробку у одной из бочек. Вот гадина! Тут собственной шкурой рискуешь, дрожишь, ползком пробираешься в темноте ради нескольких глотков рома, а эта скотина может в любой момент спуститься в трюм и налакаться в полное удовольствие.
Но вот почему он не хочет налить из бочки с краном, как все нормальные люди? Сам Джим так бы и сделал, только расположена она на самом проходе, и в случае чего оттуда быстро не улизнёшь. Её что, уже всю выпили? Негодяи…
Еле слышный скрип, и сразу за ним — стук упавшей на палубу затычки. Слава создателю, она улетела в проход — барон и сержант одновременно повернули туда головы, и это позволило Салливану отползти в темноту. Но что же они делают? Ведь для людей… убийцы… Джим с ужасом наблюдал как фон Тучкофр вылил в ром содержимое большой фляги и не мог даже крикнуть. И не столько от чувства самосохранения, сколько от перехватившего горло спазма. А немец и предатель Симмонс тем временем принялись за следующую бочку — один сноровисто выковыривал пробку, а второй добавлял отраву. Работа спорилась… Торопятся гады! Ну ничего, зато из-за этой спешки они так и не заметили Салливана, с каждым удобным моментом отползающего всё дальше и дальше в спасительную темноту. Но вот, наконец, закончили страшное дело, и сержант произнёс по-немецки:
— Pizdets kotionku, bolshe srat ne budet!
— Budet-budet! — откликнулся барон и опять оглушительно рассмеялся.
Салливан не знал немецкого языка, но действия злоумышленников сопровождались настолько гнусными ужимками и репликами самых зловещих интонаций, что сомнений не оставалось — на корабле заговор! И как теперь поступить, чтобы остаться живым? Сообщить капитану? Бесполезно — он намертво завяз в паутине, сплетённой сержантом, и даже если захочет что-либо предпринять, то ему не позволят новоявленные офицеры. Или всё же попытаться? Да, наверное так и нужно сделать. А вот если не получится, тогда стоит предупредить команду.
Команда… Джима передёрнуло, и от неприятных воспоминаний холодок пробежал по спине. Да пусть сдохнут уроды, не жалко! Значит, решено, в первую очередь к капитану Винсли!
И снова пробираться по всему кораблю, где ползком и на четвереньках, а где и рискуя подняться в полный рост. Выпитый ром придавал силу, решимость, желание поквитаться с отравителями добавляло осторожности, и очень скоро Джим Салливан оказался у дверей капитанской каюты. Вот только как попасть внутрь, если часовой, охраняющий покой сэра Чарльза, сторожит бдительно и не выпускает из рук ружьё? Морской пехотинец из недавно набранных немцев, чёрт бы его побрал! Исполнительный и глупый, как вся его нация.
Эх, была не была! Главное, погромче топать ногами, чтобы болван услышал заранее и не выстрелил от неожиданности.
— Кто идёт? — часовой говорил по-английски с большим трудом, потому добавил на своём наречии. — I kakogo khrena nado?
— Извините, господин, — Салливан старался не повышать голос. — Сегодня моя очередь выносить капитанский ночной горшок.
— И что? — немец пожал плечами и произнёс вовсе непонятное. — Dristuny, bliad!
— Вы меня пропустите? — Джим изобразил на лице страдание, почтение и страх перед наказанием, но не был уверен, что это произвело должное впечатление. — Если я не вынесу горшок, меня забьют плетьми.
— Проходи, здесь не заперто.
Действительно, сэр Чарльз настолько проникся доверием к морской пехоте, что перестал задвигать засовы на двери. Все три. И один крючок.
— Спасибо! — Салливан растянул губы в благодарной улыбке, поклонился, и проскользнул в каюту. А вот он уже не забыл запереться крепко-накрепко. И огляделся…
Капитан Винсли крепко спал прямо за столом, и не упал вниз при качке только из-за широко расставленных локтей. А уснул он, скорее всего, совсем недавно — сладковатый запах табака ещё не успел выветриться. Странное что-то курит сэр Чарльз… И совсем не реагирует на прикосновение к плечу.
— Проснитесь, сэр! Беда! — в ответ лишь невнятное мычание, да губы во сне скривились в презрительной усмешке. — Нас предали!
— Ты долго там будешь возиться, pridurok? — нетерпеливо крикнул часовой и для убедительности ударил в дверь. — Забирай какашки и проваливай!
Капитану шум не помешал, только заставил вздрогнуть и похлопать рукой по столу в поисках стакана.
— Одну минуточку, мастер! — откликнулся Салливан. — Уже ухожу!
А сам схватил ближайшую бутылку из намертво закреплённого к переборке погребца. Здесь уж точно не отравлено, а когда ещё придётся попробовать настоящий бренди… Или что здесь, виски? Тем лучше.
Джим сладко посапывал, обняв ноги капитана Винсли, и в красочных снах видел себя великим героем, которого Его Величество посвящает в рыцари, производит в адмиралы, награждает орденом Бани и назначает архиепископом Кентерберийским. Все женщины старой доброй Англии, Шотландии и Ирландии визжат от восторга, бросают в воздух чепчики, и стараются забраться в постель к спасителю Британии, сравнявшемуся славой со святым Георгием. И даже Элли старается бесплатно — та самая шлюха Элли из Ярмута, что не брала дороже полпенни за свои сомнительные услуги. А негодяи немцы во главе с сержантом Симмонсом только завистливо роняют слюни (вот бы захлебнулись!), и колотят ногами в дверь роскошного будуара с требованиями поделиться добычей. Обойдётесь, сволочи!
— Может быть сломать тут всё к чёртовой матери, Александр Андреевич? — предложил Фёдор Толстой, прибежавший вместе с Тучковым на крик часового. — Никита, они давно заперлись?
Красногвардеец Бутурлин достал из кармана луковицу часов и щёлкнул крышкой:
— Поболее сорока минут, Фёдор Иванович.
— Точно говорю, надо дверь вышибать.
— Погодите, — командир батальона придержал Толстого за руку. — Погодите, господин гвардии старший лейтенант.
— Куда уж годить-то? Чем могут заниматься капитан и матрос в запертой изнутри каюте почти целый час?