А началось все это еще 29 апреля, когда наш герой почувствовал стреляние в ухе, которое к Дню международной солидарности трудящихся превратилось в невыносимую боль, отчего он был вынужден среди праздника опадающих воздушных шаров и цветения ехать в Сто первую градскую больницу, что расположена на Ленинском проспекте напротив магазина «Байкал», торгующего «Тоником» ТУ-13 РСФСР 819-80, где его начисто успокоили, сказавши, что ухо у него «чистое» и только, значит, «зубик болит» и ему нужно к стоматологу. Он и пошел. А стоматолог, сволочь такая, по фамилии Годунова (все фамилии подлинные) , тоже говорит: это у вас зубик мудрости режется в ваши 38 лет, хи-хи-хи, как поздно...
Обласканный, веселый, направился он домой, но боли усиливались до предела, наступившего 15 мая 1984 года, когда из уха потек зеленый гной, а перед этим пять ночей завывал, хватаясь за голову, щеку,— больно, не спал. А сосед по многоэтажке напился пьяный на собственное сорокалетие и врезался в принадлежащий мне на основе права личной собственности автомобиль «Запорожец» (ЗАЗ-968М), смяв всмятку правое переднее крыло, переднюю панель и т. д. Отчего далее параллельно разворачиваются два сюжета: лечение уха (левого) и крыла (правого), в обоих сюжетах терпим поражение. Ухо не лечат, крыло не ремонтируют. То есть делают и то и другое, но из рук вон плохо, как врачи-преступники в больницах или вредители на заводах и шахтах.
В разбитом автомобиле, рыдая от боли, с ухом, сочащимся зеленой гнилью, наш герой вновь является 16-го числа в Сто первую градскую, где ему снова говорят врачи лор (ухо, горло, нос), что у него с ухом все в полном порядке, страдает он по линии зубов, что у него, вероятно, остемиолит нижней челюсти со свищом в ушную полость, отчего ему нужно немедленно госпитализироваться в больницу № X, которая находится на тихой Измайловской улице.
На битом сорокалетним идиотом «Запорожце», с сочащимся ухом явился в эту больницу, где пьяные с битыми харями сидели в коридоре, окруженные милиционерами, ибо больница была «специализированная», по челюстям и зубам. Некоторые находились в бессознательном состоянии, их катали на каталках. Миловидная девушка, врач в белом халате, велела мне идти на рентген. Рентгеновский стол был занят каким-то бессознательным человеком, и я даже подумал, что это — труп, но вскоре его перегрузили на каталку и место освободилось. Я лег на стол в своих светлых джинсах «авис» (40 руб.) и понял, что неправильно понятый мною труп обмочился. Но я ничего не сказал, ведь мочи было совсем немного, к тому же у меня все так болело, что мне было не до этих смехотворных претензий.
Просмотрев мокрый рентгеновский снимок, миловидная девушка сказала, что по зубной линии у меня все в порядке, остемиолита нет и быть не может, что это лор-врачи «туфтят». Я спросил, как мне жить. Ехать к лор, последовал ответ. Но я уже был там... Найдите хорошего платного врача лор, я вам советую. И еще — не вздумайте ложиться к нам, вы же видите, что у нас творится... Девушка придвинулась, явственно пахнуло портвейном, и я, забрав на память указанный снимок, отбыл обратно на Ленинский проспект, где врачи лор, тоже довольно молодые люди, уперлись ни в какую, что дескать это — остемиолит, и все тут, а больница № Х «свистит» и просто «не хочут класть», посоветовали найти платного зубного врача, «хорошего». Вот же черти! Я отправился домой пополоскать зубы горячей водой с солью.
И это была такая ночка, после которой меня совершенно не страшит никакое 5 августа 1984 года. От боли я терся головой об обои и все пытался занять в пространстве и времени такую геометрическую позицию — на плаву ли, на весу,— чтоб боль не била, чтоб хоть на минуточку, на секундочку, на миг забыться, чтоб боль ушла хоть на крохотный МИЖОЧЕК. Ох же ты ................................................................................................................. (крайне грязные нецензурные выражения, практически все, что я знаю из этой части русского языкового спектра).
Дальнейшее изложение последовательности и последствий болезни не доставляет мне никакого удовольствия, к тому же боюсь, что описания положений, лиц, ситуаций начнут повторяться и это может быть истолковано, как очернительство, нарочитое сгущение красок, типизация нетипичного, что мне совершенно ни к чему, у меня и других забот хватает. Поэтому перехожу, как Хемингуэй, на телеграфный стиль и обещаю, что вскоре совсем закончу этот рассказ, слабый, как я в моем теперешнем положении. (Такой же «рассказ», как я — «герой».) В общем, слушайте, если хотите:
Утром после апофеоза боли к врачу Годуновой
обратно,
Которая, больше меня напугавшись,
Мне направление в ведущий головной имени Семашко
Институт дает и сама при этом песню Иосифа Кобзона
Поет. День же — суббота,
И мне нужно забирать машину, которую чинят за
350 рублей
В подмосковном городе Истре мастеровитые рвачи:
с одной стороны, рвачи, с другой — врачи...
С гноем в ухе я машину в Истру отгонял,
А по дороге выл и молча рыдал, а также песню
Владимира
Высоцкого исполнял. Не из тех, что Роберт
Рождественский
На пластинку и книжку «Нерв» пускал, а из тех,
Которые народ и без него знал, любил, беспредельно
Уважал.... ЗАТОПИ ТЫ МНЕ БАНЬКУ ПО-ЧЕРНОМУ, что ли?
Возвратившись кое-как на электричке в Москву я к
Семашке держу направление
И там, наконец, получаю честное и правильное лечение,
Что доказывает, что вовсе не очернитель я,
А просто диалектически сложна судьба моя.
Все волшебно меняется. Прекрасное обращение.
Очереди нет. Что за напасть?
(Потом друг, врач и поэт Александр Лещев мне сказал,
что туда очень трудно попасть,
Что туда лишь блатные идут
И коньяк за 13 руб. 80 копеек с собой несут.)
А я-то и не знал, а то бы еще сильней радовался, что
К Семашке попал, хоть и жизнью своей рисковал,
Но не знал, а лишь по-прежнему тихо-тихо стонал.
Новокановая блокада. КАИН и АВЕЛЬ. Толстой
иглой колют под ухо меня.
Завязывают, как зайца. В Истру еду в
Полубессознательном состоянии. Я ХОЧУ ВИДЕТЬ
ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА!! На электричке. Как — не
Помню. Спасибо жене, кабы не она, скончался бы я
И скорчился от горя, как свинья. В Истре рвачи уже пьяные, но вроде бы все сделали, а
Красть им нечего, красить нечем, краски у них нету.
Мы, говорят, простые люди, все с высшим
Образованием. Ладно... Пошли вы... Нет сил...
Жена садится за руль. Я — дремать и покачиваться
рядом...
И на этом мои страдания, дорогие друзья, практически заканчиваются, что еще раз доказывает — жизнь прекрасна, и никакие временные трудности не способны порушить это мое патриотическое мнение о ней. Мне три раза меняли диагноз, каждый день кололи толстой иглой, рвали зуб мудрости № 8, заодно сломали зуб № 7. На меня упала врачебная лампа, плохо прикрепленная винтом. Я закрутил винт, мне сказали спасибо. Хороший платный врач лечил мне зуб № 7, сломанный во время бесплатного выдирания зуба № 8, была адская боль в разверзтой полости, но я крепился, как партизан. Из уха снова тек гной, но потом все прекратилось, я полностью вылечился, практически здоров, у меня теперь хронический артроз, мне нельзя с хрустом есть яблоко, широко зевать и много разговаривать. Зато писать можно, что я и делаю, ставя точку.
Точка. Не хочу больше писать. Что-то не так. Нужно что-то другое, более светлое, как светлы, например, мои джинсы «авис» или светел светлый путь лунной дорожки, уходящей в сентябрьское море близ селения А. Симферопольского района Крымской области. Что-то не так, что-то другое... Билет, но куда?
А между тем июльская гроза вскоре незаметно кончится. Незаметно наступит утро. Призрачный молочный свет наполнит комнату. Природа будет дивно как хороша, и мы еще поборемся с ней. Рыбак замрет на озере, подманивая леща, ожидая щуку. Яблоки с глухим стуком упадут на крышу той бани, где жил Пришвин. Железнодорожный рабочий с молотком пройдет вдоль полотна строящейся магистрали века. Пилотируемый корабль войдет в плотные слои атмосферы.. Чайка Джонатан с клекотом пролетит «над седой равниной моря». И вдруг заалеет восток, вызолотится полнеба — вот и прошла ночь, ну и прошла ночь, вот и спасибо, ну и спасибо...
ГЛАВА 1964
Ясность мысли
Потом я окончательно понял, что ее у меня нет и быть не может. Это было в тот день, когда я потерял свою рубашку, вернее, не потерял, а затерял: не то в шкафу где-то, не то еще черт знает где.
Это меня разозлило: не отвечая на расспросы домашних, я ходил-ходил по нашей маленькой квартире, курил, скрипел половицами, но опускался белый химический туман, и я никак не мог вспомнить, где эта проклятая рубаха. Когда я попытался представить, при каких обстоятельствах я ее снял, то увидел лишь влажные пятна пота на спине да свои рабочие сапоги с порыжевшими носками, а дальше опять белый туман, в котором плыли какие-то мачты, два кресла и пьяная физиономия одного моего милого друга.
Ясность мысли
Потом я окончательно понял, что ее у меня нет и быть не может. Это было в тот день, когда я потерял свою рубашку, вернее, не потерял, а затерял: не то в шкафу где-то, не то еще черт знает где.
Это меня разозлило: не отвечая на расспросы домашних, я ходил-ходил по нашей маленькой квартире, курил, скрипел половицами, но опускался белый химический туман, и я никак не мог вспомнить, где эта проклятая рубаха. Когда я попытался представить, при каких обстоятельствах я ее снял, то увидел лишь влажные пятна пота на спине да свои рабочие сапоги с порыжевшими носками, а дальше опять белый туман, в котором плыли какие-то мачты, два кресла и пьяная физиономия одного моего милого друга.
Это меня озадачило: я немного постоял и решил делать все наоборот, то есть думать о чем-нибудь другом и через это другое навести себя на рубаху. Но вместо дельного видения, ясного, как день Божий, и указывающего на пропажу, я зачем-то разглядывал портрет Ф. М. Достоевского, рядом с которым появилась бакалейная контора, где я когда-то работал грузчиком: коробки с кофе, мармелад, ящики с консервами, подбитый глаз моего напарника Виктора Есипова.
Я опешил. Злость моя улеглась к тому времени: мне даже стыдно стало, что я так грубо молчал. Я уже открыл рот, чтобы что-то сказать что-нибудь такое, не жалобное, конечно, нет, какую-нибудь чушь, чтобы установить с домашними контакт и доказать, что я не хам, хотя на деле вел себя по-хамски, несмотря на то, что и это не по моей вине. Но я видел, что опять запутался, и мне стало противно, что это уже второй раз с утра.
И была туча, а сквозь тучу молния ударила, как на трансформаторных будках рисуют,— это мысль, что я потерял ясность мысли.
И меня опять охватила злость, но это была уже не та злость, что раньше. Веселая злость наполнила меня, залила жилы, красным ситцем ударила в голову.
Я понял: если нет у меня ясности мысли, если я забываю номера трамваев, вещи, даты, числа и имена людей, которым я не должен деньги, то писателем мне никак не быть; но и это не огорчало, не заставляло драть волосы, завывать длинные монологи, успокоившись на чьей-либо подходящей груди.
— Хрен с ним, катись на катере...
Я посмотрел в окно, где желтые листы деревьев были так странно некрасивы, что это тоже как-то поддерживало меня. Дождь сек деревья косыми линиями, такими косыми, что хотелось чуда: линеек, направленных под таким же углом, но с другой стороны. Вышли бы аккуратные ромбики, как в стеклах веранды приличной дачи или на грубом рисунке клеенки.
Но это бы стало причиной моей новой злости: деревья в рамке, вытянутой за углы,— мерзость, застывшие, с желтыми листьями, которые не треплет ветер, в окантовке ромбов. К черту!
Мне нравилось, что дождь сек серые деревья косыми линиями, а ветер рвал линии, как промокашку рвут, с зазубринами рвал и расплескивал капли, и срывал жалко-грязные, непромытые листья, и бросал иногда в грязь, иногда в прохожего человека, а чаще высоко-высоко, не то на красные жестяные крыши домов, не то к ангелам небесным, которые в эдакую погоду сидят у гудящей печки, хлещут водку, тянут махру и перекидываются в «три листика».
Но я увидел на подоконнике блюдечко с желтой водой и желтой бумагой, надпись: «МУХИ — ПЕРЕНОСЧИКИ ЗАРАЗЫ», и самих переносчиков, которые — одни кверху лапками, другие, уткнувшись головой в желтую воду,— обитали тут же, и еще рядом лежала грязная-прегрязная тряпка.
Я скорей натянул сапоги и выбежал на улицу.
Огромный лист прилип к почти летнему, ливнем вымытому тротуару, текли тополевые ручьи, и пелена ливня застилала глаза, и лопались перепонки от грохота грома, и в высоковольтные столбы били соломенные молнии...
А я поднимаю голову и вижу, как дождь ножницами стрижет деревья, и ветер закручивает кроны, и слякотно, слякотно, слякотно.
Только пар изо рта — это реальность, белое облачко, соломинка утопающему.
Возле гастронома пьяный ловит шапкой дождь. Ему жарко. Он дымится. Он — кусок сухого льда. «Позволь узнать, папаша, на кой тебе дождь?» — «Иди ты»,— невнятно отвечает.
И снова хорошо. Так, что хочется посчитать медные гвоздики на подошве собственного сапога. Подвернуть ногу и — раз-два-три...
Но в окне магазина я вижу блюдечко, блюдечко с желтой водой и желтой бумагой; черные мухи в желтой воде.
Я бегу. Я тяжело топаю по грязи, оскальзываясь на листьях, хватаясь за заборы и собственное сердце, бегу туда, где нет блюдечка с желтой водой, где все расписано по клеточкам, но покрыто таким слоем древности, что его нужно счищать, чистить-чистить, как хозяйки чистят медную посуду.
Но во мне возникает что-то, что мешает мне бежать.
И я понимаю, что это — ясная мысль, ясная мысль (клубочек с ниточкой).
Я бреду домой. Медленно-медленно бреду.
Я боюсь оборвать эту нитку — ведь она такая тонкая.
Медленней, медленней, медленней, и попрошу вас не толкаться.
БОЛЬШОЙ ХИМИИ — НАШУ ЭНЕРГИЮ,
СИЛЫ, ЗНАНИЯ
Хорошие люди живут в Салавате. Может быть, не очень умело, но тепло сказал о них наш рабочий поэт:
Не напрасно городом-батыром
Салават в Башкирии зовут,
Ты пройди по всем его квартирам,
Здесь одни джигиты лишь живут.
Те джигиты, пояснить спешу я,
Богатырский дух в себе храня,
Оседлали химию большую —
Нового и верного коня.
КРЕСТОНОСЦЫ ТВИСТОПЛЯСКИ
Еще не успели затихнуть печальные тембры всенощной, как запели трубы, завыли саксофоны, дробная трель ударника заполнила стены клуба при божьем храме в Глостере (Англия).
Освященные присутствием и активным участием самого пастыря Фредерика Нарборо, которого вы видите на левом снимке, начались танцы. Твист сменяет рок-н-ролл, рок-н-ролл — твист. И все довольны: молодежь потому, что ей есть где потанцевать, святой отец потому, что под другим предлогом этих юношей и девушек силой не затянешь в церковь. Ведь от туманных проблем богоискательства их «отвлекают» суровые реальности жизни: необходимость искать работу, «свое место под солнцем». Так что же, поставить крест на молодежи? Такой исход вовсе не устраивает пастырей. Им нужно как раз обратное: чтобы юность позволила водрузить на себя крест религиозного смирения, непротивления злу насилием. А если твист может придать кресту хоть какую-то привлекательность, решили святые отцы, да будет так. Амен! И святой отец Фредерик Нарборо ударил в барабан.
Церковь идет в ногу с жизнью.
Снимки из западногерманского журнала «Штерн».
ОНИ ВЫБРАЛИ ГДР
БЕРЛИН, 14 января (ТАСС). 259 граждан ФРГ переселились за первые десять дней нового года в Германскую Демократическую Республику, сообщает агентство АДН.
...Каждый комсомолец, где бы он ни трудился, чувствует сейчас себя бойцом химического фронта. Нередко в Саратове можно видеть, как по улицам проносится колонна грузовиков. На первой машине развевается красное знамя с комсомольским значком. Это едут помощники химиков — студенческие строительные отряды...
Ю. КОЧЕТКОВ, первый секретарь Саратовского
промышленного обкома комсомола
СПАСИБО ТЕБЕ, СТРАНА СОВЕТОВ
КЛЮЧИ ОТ КОСМОСА
Почему русские впереди? Если бы такой вопрос мне задали до моего приезда в СССР, я бы не могла на него ответить. Я училась в Гетеборгском университете и судила о Советском Союзе по американским журналам. У меня да и у моих многих сверстников голова была забита неправдой о вашей стране.
День, когда у меня открылись глаза на настоящий Советский Союз: 4 октября 1957 года — запуск первого спутника. Это был удар русских па невежеству, которое царило до того дня во многих странах. Я стала знакомиться с Советским Союзом по источникам более чистым, нежели американские... У вас самая передовая социальная система. Это причина вашего превосходства в подготовке специалистов для самых разных отраслей народного хозяйства. И не стоит удивляться, что вы далеко обогнали американцев в освоении космоса.
Ключи от космоса у вас. Они изготовлены из крепкого металла — социализма.
Ева АДОЛЬФСОН (Швеция)
ДВОЙНОЙ СУПЕРФОСФАТ —
ДОСРОЧНО
СТРОИТЕЛИ И ХИМИКИ
РАБОТАЮТ РУКА ОБ РУКУ
ПОЧИН МОЛОДЫХ ВОЛХОВЧАН: «ВСЕ
ХИМИЧЕСКИЕ
ПРОИЗВОДСТВА — НА
ПОЛНУЮ МОЩНОСТЬ»
ПРОДОЛЖАЕМ ДИСПУТ О ЗНАНИЯХ И НРАВСТВЕННОСТИ
СМЕЛЕТЬ В ЖЕЛАНИЯХ
…Эти вопросы когда-то бесконечно волновали Льва Толстого. Однажды ему написал большое письмо крестьянин, выразив горькую обиду на сына. Тот получил образование, переехал в город и постеснялся принять отца в присутствии «культурных гостей», не пустил его дальше кухни. «Зачем же такое просвещение, такая наука!» — мучился вместе с крестьянином Толстой. Его мысль в условиях старого общества заходила в тупик...