Вроде бы там всё происходило примерно так – первая ракета была своевременно обнаружена ПВО американских кораблей и успешно сбита. Как раз в этот момент произошёл подрыв боевой части второй ракеты, который их ослепил и оглушил – электромагнитный импульс от этого взрыва начисто вырубил все «глаза и уши» американской эскадры. После чего в непосредственной близости от кораблей сработал ядерный заряд третьей ракеты.
Детально проверить результаты этого удара наши, разумеется, не смогли. Любого разведчика пиндосы сбили бы на дальних подступах. Но две отметки кораблей после удара однозначно исчезли с экрана радаров. Правда, наиболее крупные корабли, включая «Замволт», вряд ли сильно пострадали от взрыва, но зато и они сами, и их команды подверглись серьёзному воздействию проникающей радиации. Как говорится – каку за сраку…
Поскольку предполагалось, что ответный удар нанесли ангольцы, можно было ожидать ядерный удар по Луанде, но его так и не последовало. Похоже, все всё правильно поняли и решили, что продолжать банкет далее не стоит.
Более того, как потом оказалось, об этом локальном обмене ядерными ударами у нас, в России, кроме непосредственных участников операции (наша группа, советники в Анголе и пилоты Ту-95) знали только несколько десятков человек в высоких штабах. Думаю, и американцы у себя эту акцию не особо афишировали. Вот они, преимущества (или недостатки, кому как больше нравится) дивного нового мира, где уже нет глобальных информационных систем и любое событие более невозможно наблюдать в режиме реального времени (как это было ещё относительно недавно)…
В Луанду наша колонна въехала глубокой ночью. В городе, видимо из опасения по поводу возможного ракетно-ядерного удара, вырубили электричество. Светомаскировка стояла – хоть глаза выколи, как у того лилового негра из песни Вертинского в ж… Где-то в городе, как обычно, стреляли одиночными и выли сирены. Всё как всегда.
На первом посту у въезда в Луанду нас уже ждал изрядно перенервничавший и оттого как-то сбледнувший с лица (как я позже рассмотрел) Аргеев. По его недовольной физиономии было видно, что ему эта головная боль с большой стрельбой и ядерным оружием на фиг не сдалась.
Когда мы добрались до освещённого консульского квартала (уличное освещение здесь вырубили, а вот в остальном опасность воздушного нападения была демонстративно проигнорирована), я потребовал от него как можно быстрее заняться нашими ранеными и обследовать личный состав на предмет радиации и прочих пакостей, а также срочно связать меня с Вышеградским, если он, конечно, успешно добрался до столицы.
Как оказалось, госпиталь располагался в том самом, охраняемом посольском квартале, и Вышеградский успешно добрался и уже вовсю суетился в этом самом госпитале.
Приехав в госпиталь, я отправил раненых к хирургам, убитых (нашего и обоих пиндосов) в морг, а всех прочих – на тщательное обследование. Эскулапы осмотрели и мои повреждения.
– Гематомка у тебя, майор, но рёбра целы, – сказал молодой армянистый медик отечественного разлива по фамилии Налбандян (это было написано на карточке, болтавшейся у него на груди), меняя мне повязку на плече. – Легко ты отделался.
Все прочие тоже пострадали не сильно, подозрений на облучение или инфекции не было, видимо, мы всё делали правильно. Поэтому раненых я отправил отдыхать в палаты, под присмотр специалистов, а остальному личному составу велел чего-нибудь пожевать и идти спать в отведённое Аргеевым помещение на втором этаже консульства. Аргеев вообще развил бурную деятельность, его люди даже успели облить наши стоящие во дворе БРДМ дезактивационной жидкостью согласно утверждённой уставом методе.
Я едва успел натянуть свой грязный комбез, как ко мне в перевязочную явился искомый мной Вышеградский. Вид у него был донельзя деловой (по уши обрызганный кровищей), поскольку явился он прямо из прозекторской, где последние несколько часов вскрывал свои трофеи.
На мой вопрос, как там дела с теми трупами, он только отмахнулся, сказав, что ничего радикально интересного, хотя предполагавшийся им в качестве причины смерти тех гражданских цианид в аэрозоли практически подтвердился. Точнее ему мешает сказать слабая лабораторная база здешнего госпиталя. В идеале надо везти материал в Россию и там продолжать исследования.
Выслушав это, я попросил его оперативно вскрыть и осмотреть труп того пиндоса, который больше пострадал.
– Это которого? – уточнил Вышеградский с заметным профессиональным интересом. Про привезённые трупы он был уже в курсе, но мелких подробностей ещё не знал.
– Наумыч, мы привезли с собой двоих. Вскрывать целесобразнее того, у которого снесено полчерепушки. Он всё равно имеет непрезентабельный вид, поскольку весь в дырках. И вскрыть его надо срочно.
– Какого буя такая срочность? Не терпится?
– Наумыч, если бы только ты видел, как он пёр на наш огонь из восьми стволов, как танк…
– От него, майор, что, пули отскакивали?
– Отнюдь, но он упал и перестал стрелять по нам только тогда, когда ему вышибли мозги. В центр лобешника, из снайперской винтовки…
– Ладно, сделаю, – сказал Вышеградский рассеянно, изобразив некоторое удивление, и добавил: – Заманала меня эта говносраная Ангола со всеми её погаными сюрпризами. У меня от этих местных реалий уже натурально крыша едет…
После этого разговора я наконец отправился спать в комнатушку рядом с кабинетом Аргеева.
Правда, особо не спалось, лезла в голову всякая дребедень. Так что, когда под утро меня растолкали, я и не смог вспомнить, спал ли я вообще.
Оказалось, Вышеградский просил меня срочно зайти к себе. Переодевшись в оставленный Аргеевым чистый солдатский камуфляж местного образца и нацепив на него снятый с моей повреждённой «Саламандры» гвардейский знак, я наскоро умылся и поковылял в госпиталь.
Разговор состоялся в небольшой ординаторской при госпитальном морге, где воняло тленом и дезинфекцией, при свете тусклых кварцевых ламп.
Вид у Вышеградского был довольно-таки озадаченный.
– Ну и как оно? – спросил я его.
– И не спрашивай, майор. Лучше бы ты мне его вообще не привозил. Чушь какая-то. Одни вопросы, а разумных ответов нет. В этом твоём жмуре оказалось двадцать шесть пулевых ранений, из них четыре сквозных. И штук восемь из этих двадцати шести дырок – явно смертельные. Я даже во времена бандитских разборок девяностых такого не видел, хотя уж тогда-то насмотрелся всякого… И это ещё не всё, поскольку у него в крови обнаружилось до чёрта амфетаминов, вроде бемитила, диссоциативы типа фенциклина или кетамина, нейролептики и повышенное содержание аминокислот…
– А чуть попроще?
– Если проще, этого вояку накачали под завязку разными хитрыми средствами, гасящими боль, нарушающими сознание и повышающими работоспособность. И всё в лошадиных дозах. Добровольно никто себе такие препараты вводить не будет, даже если он конченый наркоша…
– Это почему?
– Потому что в таком сочетании вся эта химия почти неизбежно вызовет очень красивые глюки, плавно переходящие в клиническую смерть, поскольку сочетание там местами совершенно несочетаемое. Человека от такого должно колбасить так, что он будет лежать пластом и пускать счастливые слюни, а уж никак не бегать и стрелять. Что за «медицинский гений», типа доктора Курпатова, придумал такую методику, мне совершенно непонятно. У нас до такого разврата точно не доходили, а то я бы знал. К тому же пустой чуть ли не досуха желудок в сочетании со следами многочисленных инъекций показывает, что его уже давно питали внутривенно, ну, или в лучшем случае какими-нибудь пилюлями. При этом его организм сильно истощён и имеет признаки лучевой болезни…
– И что?
– И ничего. Я не хочу делать преждевременных выводов, но, по-моему, всё это очень серьёзно и это не наш с тобой уровень. Поскольку, пока ты, майор, спал, пришёл категорический приказ с любимой Родины – вскрытие прекратить, все материалы засекретить. К нам уже летит самолёт со специалистами, которые заберут и трупы, и все наши материалы по вскрытию. Дальнейшие работы будут вести уже они, и все вопросы к ним…
Кстати, тебе настоятельно рекомендовали встретить их лично, вот с ними и можешь обсудить дальнейшее. А я, пожалуй, пойду посплю…
– Ладно, – ответил я. – И на том спасибо…
А что мне ещё оставалось?
Пришлось идти к Аргееву, который одолжил мне «Лендровер» и своего офицера связи в чине лейтенанта, со смешной фамилией Картошкин в качестве водилы – сам я этот, с позволения сказать, город не знал и вряд ли добрался бы до аэропорта самостоятельно. Да и левое плечо болело. Сам Аргеев, судя по его подавленному настроению, встречаться с этими нежданно нагрянувшими «ревизорами из Петербурга» явно не хотел.
Наш путь снова лежал по практически пустынным утренним улицам ангольской столицы. И опять где-то вдалеке стреляли и выла сирена…
Кстати, тебе настоятельно рекомендовали встретить их лично, вот с ними и можешь обсудить дальнейшее. А я, пожалуй, пойду посплю…
– Ладно, – ответил я. – И на том спасибо…
А что мне ещё оставалось?
Пришлось идти к Аргееву, который одолжил мне «Лендровер» и своего офицера связи в чине лейтенанта, со смешной фамилией Картошкин в качестве водилы – сам я этот, с позволения сказать, город не знал и вряд ли добрался бы до аэропорта самостоятельно. Да и левое плечо болело. Сам Аргеев, судя по его подавленному настроению, встречаться с этими нежданно нагрянувшими «ревизорами из Петербурга» явно не хотел.
Наш путь снова лежал по практически пустынным утренним улицам ангольской столицы. И опять где-то вдалеке стреляли и выла сирена…
На въезде в аэропорт стояли прежние полуодетые вояки местного разлива, предельно бессмысленного облика. В стороне торчал и уже знакомый мне нелепый броневик «Касспир» – шляхтичи из его экипажа, видимо, отирались где-то неподалёку. В баре, надо полагать. Видать, судьба у них такая – в лучшем случае обеспечивать чьи-то фланги, а в худшем – стеречь тылы.
Нас пропустили без вопросов – пропуск на ветровом стекле гарантировал проезд всюду. Правда, ждать нам пришлось довольно долго, и лейтенант Картошкин вульгарно заснул на заднем сиденье машины.
Только часа через два в небе загудело и засвистело, а потом на полосу сел и зарулил поближе к нам Ил-476 (однотипный аппарат, который привозил нас, разумеется, давно улетел, забрав кое-кого из медиков и персонала нашего посольства). Севший самолёт выглядел куда интереснее – в размытом, двухцветном сером камуфляже (из опознавательных знаков только малюсенький номер и надпись «ВВС России» на киле). На носу торчит штанга для дозаправки в воздухе, на фюзеляже и под крыльями видны какие-то хитрые антенны и контейнеры, может, рэбовские, а может, и чего посерьёзнее. Крутой спецборт, короче говоря. Серьёзные люди прилетели, однако, раз используют навёрнутый аппарат последней модели.
Достаточно быстро опустилась грузовая аппарель и открылись боковые двери грузовой кабины.
А потом я увидел, что ко мне идут пятеро.
Во главе процессии я не без удивления обнаружил нашу Мадам Подпол, также известную в узких кругах ограниченных людей как подполковник Данка Голяк. Похоже, мы с ней теперь практически неразлучны, как Чип с Дейлом или медсестра Спивакова с больным Джабраиловым…
Она, как всегда, являла собой образец бизнес-леди из прежних времён. Прямо-таки верх элегантности. Аккуратная причёска, туфли на тонкой шпильке, тёмно-синий костюмчик, с короткой и узкой юбкой, белоснежная блузка и тёмные очки. На плече сумочка, в правой руке кожаная (и кожа как бы не натурально крокодиловая) папка.
За ней следовали две спортивного вида девки помоложе и значительно выше её ростом. Одна брюнетка, вторая неестественно огненно-рыжая, одеты и обуты точно так же, как начальство, в руках металлические кейсы.
Замыкали шествие два явных бодигарда в тёмных очках. Костюмы того же оттенка, что и у прибывшего женского контингента (да где в мире сейчас найдёшь контору, чтобы там подбирали одежду в тон?), галстучки, короткие пистолеты-пулемёты. Ещё четверо похожих жлобов незамедлительно выбрались из самолёта и заняли позицию вокруг него. Не, серьёзные ребята, прям какие-то «люди в чёрном», мля…
Цокая каблучками по бетонке, Мадам Подпол наконец приблизилась ко мне. Я сидел на подножке «Лендровера» и откровенно зевал, глядя на всходящее солнышко.
– Здравствуй, майор. Рада, что ты жив.
– И тебе, как говорится, не хворать, Дана Васильевна. Я-то жив, а вот твой долг к мёртвым неуклонно увеличивается, поскольку вчера здесь неизвестно во имя чего полёг рядовой Лёха Сулимов, парнишечка двадцати лет.
– Он с нами в Сербии был?
– Нет, из тех, кто тогда был в Сербии, со мной только Рустик и девчонки. Остальных ты не знаешь.
– Они живы?
– Да живы, фиг ли им сделается. Хотя, а с чего это ты тут какие-то различия делаешь? Для меня все подчинённые в критической ситуации равны. Кстати, пал наш Сулимов смертью храбрых, судя по всему, зря, поскольку задание твоё мы не выполнили и, более того, понесли потери. Даже на мне, как видишь, камуфло с чужого плеча, поскольку своё всё в грязи и кровище – я и сам вчера две пули схлопотал. Было бы у меня от природы или от бога чуть меньше везения или кольчужка потоньше – лежал бы я сейчас на полке в местном морге… Да ещё и с какими-то натуральными зомби столкнулись…
– Я про это в курсе, майор. Всё вы сделали правильно. И задание выполнили, и жертвы не зря…
– Опаньки… Это как так?! Ты же, если вспомнить Сербию и Северную Корею, занималась исключительно боевыми железками?! А эти «универсальные солдаты» из мяса и костей здесь при чём?!
– Я, по-моему, говорила, что занимаюсь автоматическими боевыми системами. А это понятие весьма широкое. Или ты всерьёз думаешь, что биологические боевые автоматы, они же биороботы, сюда не входят? Более того, это как раз наше самое приоритетное направление…
И здесь я мысленно матюкнулся, поскольку осознал, что нас всех, похоже, опять пользанули втёмную. И на сей раз мы, похоже, добыли как раз то, что неистовой Данке было нужно.
– Поехали, – сказала она. – Показывай дорогу. А то у нас времени мало…
Из чрева «ила» между тем выехал вместительный защитно-зелёный спецфургон – по-моему, что-то среднее между армейским КУНГом и реанимобилем. И мы поехали.
А уже через три часа мы со всем личным составом погрузились в «ил» и взлетели, увозя ангольскую грязь со своих подошв в снежную российскую зиму. Прощай, Южная Африка, вместе с дядюшкой Крюгером генералом Де Ла Раем и прочей романтикой, периода англо-бурской войны из времён королевы Виктории. Век бы тебя больше не видеть…
Ну а дома наш боевой выход имел весьма неожиданное продолжение. Даже наш суровый, видавший буквально всё комбриг изволил удивиться тому, что наше, скупое до омерзения на любые поощерения военно-чрезвычайное руководство сочло возможным отметить сразу восемнадцать человек. Столь массовых награждений в истории нашей бригады ещё никогда не было.
Через месяц, на 23 февраля, как обычно в этот день, было общее построение, которое вдруг оказалось совсем необычным. Потому что во время этой церемонии нам, то есть всем тем, кто летал в Анголу, перед строем бригады вручили ордена (этот двухстепенной орденок армейские шутники именуют «За безрассудную службу» или «За непоправимый вклад в нашу победу»). У меня это был второй такой орден. Первую степень я получил на заре своей армейской службы. За то, что сначала не дал взорвать местным взбунтовавшимся полудуркам стратегический мост через приток Волги (река называлась, кажется, Большой Мокроус) у Подласовки, а спустя трое суток взорвал-таки этот мост, но уже вместе с теми самыми полудурками, которые побежали из своего городишки, щедро обработанного авиацией с помощью чего-то кассетного и зажигательного. Потому что приказ есть приказ. А позже кто-то рассказывал мне, что потом кому-то там дали аналогичный орден за восстановление этого моста…
Для всех остальных это были первые в их карьере ордена, а для некоторых – вообще первые в жизни награды. Особенно были удивлены и, я бы даже сказал, растроганы наши рядовые, Светка Пижамкина и прослуживший у нас в бригаде без году неделю Симонов.
Даже погибшему Сулимову присудили такой же орден посмертно. Более того, Машке Тупиковой кроме ордена присвоили-таки очередное воинское звание. Теперь она была старший техник-лейтенант. Как в том анекдоте – пошла наша Маша в лес по грибы, зашла в кустики пописать, встретила медведя, заодно и покакала…
Наш вечный старлей Жора Старшой потом был из-за этого просто вне себя, нажрался в хлам, подрался во время очередной самовольной отлучки и, как обычно бывало с ним в таких случаях, сел на «губу».
Ну а потом сначала всей бригадой, а потом в более узком кругу отмечали праздник и всё сопутствующее ему. Пели на мотив песенки крокодила Гены про ракеты, которые медленно улетают вдаль, унося свой ядерный заряд, про хлор-циан, который скатертью-скатертью стелется и забирается под противогаз, и про то, что каждому-каждому в лучшее верится, если взрывается ядерный фугас.
Ритуально, с помощью котелка со спиртом, пущенного по кругу, обмывали ордена. А Машка Тупикова, опять-таки ритуально, доставала свои звёздочки зубами со дна гранёного (17 граней, дизайн Веры Мухиной) стакана, наполненного той же жидкостью. Две звёздочки – два стакана, всё как положено.
Я, сидя за столом, ловил на себе практически влюблённые взгляды пацанов и девок и слегка грустил. Поскольку только я один понимал, что ничего ещё не кончилось, а эти награды означают, что дела начинают раскручиваться всерьёз, и наши ордена – это, вероятно, только аванс. Так сказать, цветочки, за которыми очень скоро последуют и ягодки…