- Позвольте, - перебил следователь. - Прошу вас отвечать на вопросы спокойней и логичней.
- Я - логичней, - отвечал Чаплин. - Я всегда логичней. Разве я не знаю?
И он усмехнулся, пожав плечами.
- Я вам даже добавлю: я был у гражданина Черныша и граммофон слушал. Еще он адрес Кащеева спросил, мужа моей дочурки, Кащеева.
Следователь быстро записывал все.
- Когда вы были у Черныша?
Чаплин назвал число.
- Где он жил в то время?
Чаплин назвал дом.
- Всю ночь разъезжаю, - сказал следователь. - Даже устал. А ночь холодноватая, и ветер с моря. Вам, без пальто, тоже должно быть холодно было?
- Я ветром не интересовался, - осторожно отвечал Чаплин. - Я ночью дома спал.
Следователь отбросил всякие приемы: в этом деле они были ненужны.
- Вы всю ночь провели дома? - переспросил он. - Как же это в два часа ночи вы оказались у здания биржи? А?
- У здания биржи? - испугался Чаплин. - В постели я спал, а не у здания биржи. Я человек служащий. Вот и Варвара Петровна подтвердит.
- Служащий, - торопливо подтвердила Варвара Петровна, - служит он.
Она со страха плохо слышала и ничего не понимала.
- Не то подтверждаешь, - сказал Чаплин. - Ты подтверди, где я ночь-то сегодня провел.
Варвара Петровна мигала Чаплину, чтобы он разъяснил ей, что надо подтверждать - то ли, что он дома был, то ли, что уходил куда-нибудь.
- Да отвечайте же, тетя, - попросил Чаплин.
- Должно быть, соврать надо, - решила тетка и сказала: - Из дому на ночь уходил. С час назад только домой и вернулся. Вернулся и завтракать сел.
- Как уходил? - закричал Чаплин. - Ты чего врешь на меня, старуха. Дома я ночевал, гражданин следователь!
Следователь, записывая показания Варвары Петровны, говорил:
- Гражданин, не запугивайте свидетельницу.
- Да это не свидетельница, это дура. Что она врет-то!
Варвара Петровна заплакала.
- Дома он ночевал. Я думала, чтоб верней сказать. Уж вы его простите, товарищ судья, если он по неразумию да по молодости лет...
- Молчи ты, - оборвал племянник. - Вот товарищ управдом подтвердит. Никогда-то я ночью не выхожу. Я человек служащий и сегодня ночью дома спал.
- Не знаю, - уклончиво отвечал управдом. - Могу подтвердить, что квартирная плата, действительно, внесена, а интимной жизни человека жилищное товарищество не касается.
Чаплин погибал.
- Я дома ночевал! - воскликнул он с настоящим пафосом (это он в первый раз за долгое время возвышал голос). - Вся моя незапятнанная жизнь за это говорит! Я еще до семнадцатого года был участником! У биржи в два часа ночи? Да я не знаю, где биржа-то и есть! Сном я спал у себя дома в два часа ночи!
Следователь продолжал спокойно:
- Вы обвиняетесь в нападении на гражданина Кащеева сегодня в два часа ночи у здания биржи. Выдайте ключи от стола и шкафа.
Чаплин, отдав ключи, лишний раз имел случай удостовериться в полной своей невинности: подробный обыск не обнаружил решительно ничего преступного в его комнате. У него даже не нашлось никакой переписки. Правда, извлечена была из письменного стола пачка порнографических карточек, но Чаплин, презрительно усмехнувшись, объяснил:
- Это я от дочери отобрал. У меня ужасно испорченная дочь!
Варвара Петровна была совершенно убеждена в том, что Чаплин убил Кащеева, и теперь его расстреляют. Она с плачем просила следователя только об одном: выдать ей труп племянника для погребения по православному обряду. Когда Чаплина увели, она пала на колени перед образом, торопясь замолить грехи племянника, пока его еще не расстреляли.
А Чаплина вели под конвоем по улицам города, и он не знал куда спрятать свое лицо, свои руки, все свое тело от любопытных взглядов прохожих.
Следователь в этот день не вызывал больше Чаплина на допрос. Дело должно было разъясниться тогда, когда очнется Йорка Кащеев. А Йорка Кащеев лежал в больнице и еще не приходил в сознание.
XIII.
Только через неделю Лиза узнала, почему Йорка совсем перестал приходить к ней: дворничиха рассказала ей о несчастьи с Йоркой. Когда Лиза явилась в больницу к Йорке, тот встретил ее так, словно никогда между ними ничего и не было. Лиза поняла, что это - конец, и больше не являлась к Йорке. Она аккуратно и старательно работала в типографской конторе, стараясь этой работой и тем еще, что она записалась в комсомол, наполнить жизнь. А Йорка, выписавшись из больницы, хотел было раз зайти к Лизе да не зашел.
Была уже зима, когда однажды утром Черныш явился к Йорке Кащееву. Он пришел так рано, что застал Йорку дома.
- Вот и я, - сказал он: - Черныш. Узнали?
- Еще бы не узнать, - отвечал Йорка Кащеев и крепко пожал Чернышу руку.
- Вот и я, - повторил Черныш. - Выходит так, что живу я неправильно.
- Выходит так, - согласился Йорка Кащеев.
- Даешь денег, - отвечал Черныш. - Денег нет в деревню уехать!
И так как Йорка Кащеев медлил, он прибавил:
- Человека загонять нельзя. Человека выручать надо. Не пес все же! Даешь денег!
Йорка Кащеев, набирая по карманам денег, спрашивал:
- А дело-то ваше чем кончилось?
- Отсидел, - сказал Черныш. - Отсидел, представляешь ты себе, а потом выпустили.
И обиженно заморгал глазами. Помолчав, спросил:
- А со знакомцем моим как случилось?
- Отпустили, - отвечал Йорка. - Меня два раза допрашивали. На второй раз я все рассказал - его и выпустили. Паршивый человечишко.
- А девчонка? - спросил Черныш.
Йорка Кащеев сразу подтянулся: он уже опять давил фасон.
- А мы давно разошлись с ней.
- Так, - сказал Черныш. - А я в деревню еду. В деревне я - о-го-го! как работать начну! Город из деревни сделаю!
И неожиданно он пришел в восторг:
- Порядки там заведу, музыку поставлю. Представь ты себе живо эту картину! Силы у меня - о-го-го! - только знать надо мне, с чем бороться, куда силу девать!
Черныш ушел. Йорка шагал по комнате, заложив руки в карманы. Он думал о Лизе. В последний раз, когда он видел Лизу, на ней была синего ситца блузка, юбка - тоже синяя, а на ногах - старенькие желтые туфли, кожа на которых давно уже потрескалась.
XIV.
Пес успел забыть о диких романтических временах, когда он жил в полуразрушенном доме и питался падалью. Он уже привык к мирной сытой жизни и к обязанностям своим: рычать на каждого чужого человека, а особенно на тех, на кого велено рычать. После исчезновения Черныша Уточкин выгнал пса из дому. Несмотря на это пес не изменил своего поведения: он лег у ворот, скаля зубы на прохожих, - полагал, должно быть, что охраняет дом. Его покорность и приверженность родному дому умилили дворника, и он взял пса к себе. И запах дворника стал теперь псу родным запахом.
Человек в кавалерийской шинели и богатырке, с неизменным стэком в руке, вошел во двор.
Пес залаял на незнакомца. Это был не прежний голодный отчаянный лай, это был лай сытый, хозяйственный, благоразумный.
- А, дьявол! - удивился Черныш. - Не узнал?
И он огрел пса стэком. Пес взвизгнул и, отбежав на безопасное расстояние, снова обернулся к Чернышу и залаял.
- Не узнал, - сказал Черныш. - Ах, собака ты этакой! Не узнал!
Но пес, уже почуяв носом знакомое, полз к Чернышу, трусливо виляя задом.
- Узнаешь? - говорил Черныш. - То-то же. Я тебя, собака, в деревню с собой взять хочу. Ты мне вот что скажи, собака: как ты жил без меня? соскучился? Ведь ты и не представляешь себе, что я за тобой только сюда и пришел.
И вдруг сзади раздалось такое ржанье, какого не издаст и хороший рысак, - это засмеялся дворник. Ржанье прекратилось так же мгновенно, как и возникло, и сменилось добродушнейшим баритоном:
- Со псом беседуешь? Не человек же - пес.
И снова пошел по двору громовый грохот, отдаваясь в стенах домов и прогоняя все остальные шумы.
Черныш поглядел туда, откуда шел смех, - в открытый настежь рот дворника, - и тоже загоготал. Смеялся он не над беседой своей с псом, а над тем, как смешно смеется дворник. Он сгибался, бил себя по ляшкам и в восторге махал стэком по воздуху. Посмеявшись так, оба приумолкли.
- Идем, - сказал Черныш псу и пошел со двора.
Дворник отвечал спокойно:
- Останется.
И уверенная улыбка раздвинула его и без того широкое лицо и сузила голубые глаза.
Однакоже пес пошел за Чернышем. Дворник не тронулся с места, не свистнул даже.
В переулке, у ворот, пес остановился.
- Но! - сказал Черныш.
И пес двинулся дальше.
На углу, у набережной Екатерининского канала, пес снова остановился. Он визжал, прыгал вокруг Черныша, но родной мирный запах дворника звал его обратно.
- Ты это что? - удивился Черныш и понял вдруг. - Представляю себе какой ты стал! Нет, такой ты мне не годишься. Я и без тебя - о-го-го! - как сумею прожить!
И он быстро пошел по набережной, оставив пса. Пес вернулся домой, опустив хвост, и долго тыкался мордой в сапоги дворника, ища в них успокоения.
А Черныш шагал к Казанскому собору. В скверике перед собором он опустился на скамью. Бросил стэк рядом на снег и задумался, опустив голову на ладони рук и локтями опершись на колени. Даже пес теперь не хочет итти за ним!
И он быстро пошел по набережной, оставив пса. Пес вернулся домой, опустив хвост, и долго тыкался мордой в сапоги дворника, ища в них успокоения.
А Черныш шагал к Казанскому собору. В скверике перед собором он опустился на скамью. Бросил стэк рядом на снег и задумался, опустив голову на ладони рук и локтями опершись на колени. Даже пес теперь не хочет итти за ним!
Он думал: как бы это зажить ему дальше без суда и милиции?
Наконец, он разогнулся, встал со скамьи и вновь нагнулся, чтобы поднять стэк. Но стэка не было: уперли. Черныш оглядел все пространство вокруг скамьи. Он чуть не заплакал первый раз в жизни. Ему казалось, что у него украли все его прошлое.
Он еще раз оглядел мерзлую землю у скамьи. Надо было смириться перед фактом: стэк пропал!